(c) And not only is the first conception of thought mysterious. Her entire concrete life is also mysterious. We must seek it in such a way that the combination of the moments that characterize it will be for us a necessity, clarity and obviousness, and so that reason and reason in its construction act with complete freedom, without the slightest obstacle from any side. But then the mystery begins to speak about itself, just as it is felt in mathematics, precisely because of the convincing evidence of this or that construction.

Why is this and not the other connection necessary? After all, thought, it would seem, could have a completely different structure. Let there really be some connection of logical or mathematical premises that has nothing to do with the logic and mathematics that exists among people. And let it be true, and let the one that we have now be untrue, or even if it does not exist at all or remains unknown to anyone. This new connection of propositions would be scientific, true, obvious, illustrative; And no one would even think about the possible conventionality of such logic and mathematics, just as there is no doubt about the multiplication table now. However, this is the most remarkable thing in thought, that it has this necessary structure, and not another. Let no other structure be conceivable or even unimaginable for us. But this is the mystery that only one definite structure is conceivable to us.

3. a) Of course, it is possible not to ask such a question at all, and then we will not fix any mystery, but will only give a purely rationalistic picture of the content of thought that is really given to us. But it is impossible to suppress this question in yourself. And it is not justified blindly psychologically, but, above all, purely logically, since the structure of thought that we actually find is, abstractly speaking, only one of the possible types of the structure of thought in general. Either we must say why this particular structure of thought and not this one has a logical necessity, or we must fix the impossibility of answering this question. We cannot answer this question. But not only do we not answer this question. We also point the finger at the nebulous, abyss of the very same thing, which is the ultimate culprit and absolute reason for the fact that existence is just like this and not another. But this also means to record the fact of mystery, the mystery of the first conception of thought in general, and of all its real structure and life.

(b) The same idea, and from a purely logical standpoint, can be presented in another way. Being is being. In this form, of course, it is neither light nor darkness, nor my room, nor America, nor anything else at all. It is it, and nothing else. But if this is so, if there is really nothing with which it coincides, at least partially, then this means that it contains absolutely no differences in itself. If it were anything, it would already be a partial coincidence of it with what it is not. But it is not something. It is only itself, and nothing else. In this case, it contains absolutely no differences in itself, it is indistinguishable from anything, and it is also indistinguishable within itself. But in this case being is a secret inscrutability and namelessness, a complete unknowability and incomprehensibility, in the same way as the very itself, is also above all distinction and cognition. But earlier we spoke in general about the very thing itself, and now we speak specifically about being. It turns out that being also has its own self with all its characteristics that are already familiar to us. And with all this unexpectedness, being exists absolutely everywhere, for everywhere it is it, and everywhere it is, before it is this or that and before it possesses this or that quality, everywhere it is first itself, i.e., the super-rational, prelogical self of being.

Thus, this pre-logic nature of being is seen not only from general reasoning about the self itself, but is also fully demonstrable by purely logical arguments.

4. We have said above that not only does the category of being itself have the character of mystery, but the whole concrete life of reason and being is the same. However, we formulate the most important circumstance which, along with the category of being, is the basis of the entire categorical life of the mind.

(a) As soon as we have posited and affirmed being, we have at the same moment found ourselves in a whole system of beliefs, which at first is not even possible to take into account. As long as we had the very same before any assumptions, there was, of course, no system of assumptions, i.e., there was no method of these assumptions itself. But as soon as we put down at least being, the whole picture changed at once, and we found ourselves in the crossfire of a whole cloud of the most difficult categories, which suddenly appeared from somewhere around our "being" and imperiously demanded their recognition.

Looking at this new and unprecedented picture, we begin to notice that our prelogical itself has suddenly disappeared as such, i.e., it has suddenly ceased to be an unknowable and inaccessible abyss. As soon as the category of being appeared, i.e., as soon as the first individual point of meaning was established, the super-existent itself was immediately transformed into an infinite and bubbling chaos of innumerable semantic possibilities surrounding this point. Of the very thing as such, we could not even say this, and if we did, it was only in the order of allegorical descriptions. Now, in the most literal sense, the very itself, without yet becoming any logical category, is transformed into a living and inexhaustible womb of innumerable semantic possibilities, into that infinitely fertile and fat soil into which our first seed of reason, the category of being, falls. From the relationship with this abyss of possibilities, the category of being will give rise to all other categories of reason.

(b) This majestic and stunning picture of the life of the mind, which suddenly appears out of nowhere at the first appearance of being, is also surprising, to say the least. As long as there was no existence, there was nothing. But then the first miracle happened: the non-existent, the prelogical, the super-semantic itself gave birth to being in unknown ways. And at the same moment, a whole inexhaustible abyss of as yet undifferentiated possibilities appeared, and our being found itself surrounded by this impenetrable night and the life-giving chaos of endless semantic designs.

Оказывается, что бытие для того, чтобы быть, должно быть окружено этим небытием. Если есть бытие, то есть и небытие, – вот та новая и неожиданная истина, которая вдруг явилась нам вместе с первой молнией расчленяющего разума. Бытие, чтобы быть, должно отличаться от того, что не есть бытие, отличаться от небытия. А это значит, что небытие тоже должно существовать. Но ведь бытие есть полагание, утверждение, т. е. ясное расчленение, противоположение, координация. Следовательно, небытие есть отсутствие расчленения и различения; это – неразличимый хаос. С другой стороны, однако, раз появилась категория бытия, то уже все, что есть или может быть, по необходимости рассматривается с точки зрения бытия. Это не значит, что все обязательно есть само бытие; но это значит, что все обязательно рассматривается с точки зрения бытия. Рассматривать же ту или иную область с точки зрения бытия – это значит рассматривать ее с точки зрения бытийных возможностей. Так мы смотрим темною ночью на небо, покрытое тучами и не содержащее в себе никакого различения и никакой формы. Это есть не просто отсутствие бытия (тогда не о чем было бы и разговаривать), но это есть присутствие бытия только в его чистой возможности. Раз гдето есть хоть какоето бытие, значит, есть категория бытия; а если есть категория бытия, то отныне уже все существующее и несуществующее обязательно несет на себе печать бытия (ибо такова вообще всякая категория она не может не присутствовать везде, прямо или косвенно); а печать бытия для того, что еще не существует, т. е. для того, что является пока небытием, это и есть возможность бытия. Отсюда полученный нами выше неразличимый хаос есть именно неразличимый и бесконечный хаос смысловых и бытийственных возможностей.

c) Можно и тут сделать вид, что ничего особенного не случилось, что нет ничего естественнее этой антитезы бытия и небытия. Для Платона и Гегеля это очень понятно и просто: если есть бытие, то должно быть и небытие, так как если бытие ни от чего не отличается, то оно не есть и бытие. И действительно, если брать это элементарное диалектическое утверждение само по себе, в нем нет ровно ничего загадочного или странного, оно элементарнейшее требование всякой рассуждающей мысли. И тем не менее это никогда не перестает нас поражать и удивлять. Кант во введении к «Критике способности суждения» рассуждает приблизительно так. Когда мы из частного выводим общее и потом на этом основании продолжаем частное подводить под это общее, тут нет ничего удивительного. Но когда мы априорно нашли некоторое общее, а потом по проверке оказывается, что все фактическое частное, несмотря на свою абсолютную случайность, существует именно так, как мы замыслили наше общее, то это обстоятельство не может не вызывать в нас удивления. Нечто в этом роде происходит и при конструировании этих первых полаганий бытия и небытия. Почему это так? Почему бытие должно противополагаться небытию и почему так происходит абсолютно везде, где только есть зародыши мысли, – этому не перестаешь удивляться, как бы проста и понятна ни была указанная элементарная схема. В сущности, указанное взаиморазличие и взаимоотождествление бытия и небытия нисколько не менее понятно, чем античное стоическое учение о том, что мир вдыхает в себя окружающую его пустоту и тем создает внутри себя жизнь и всякое оформление. Это, в основе своей, то же самое, что противоположение бытия и небытия, которое сопровождается вбиранием в бытие смысловых возможностей, заключенных в небытии.

5. Итак, первое зачатие мысли происходит в таинственной и какойто волшебной – без преувеличения можно сказать, мифической – обстановке. Откудато заблистала вдруг первая светящаяся точка бытия, и откудато вдруг закопошилась, заволновалась, забурлила вокруг напряженная бездна и хаос бытийных возможностей, не явленных, но настойчиво требующих своего включения в бытие, своего участия в бытии. И эта первая светящаяся точка, как искра от ветра и от горючего материала, тут же начинает расти и распространяться, поглощать этот горючий материал небытия, который сам стремится к огню и свету, начинает превращаться в пламя, в пожар, во вселенское игрище воспламененного разума, где уже снова исчезла антитеза бытия и небытия и как бы восстановилась нетронутость сaмого самогo, но восстановилась не в виде первобытной слитости и доразумности, а в виде последнего и окончательного оформления. Может быть, периодические мировые пожары, о которых грезил Гераклит, продиктованы тоже этими холодными интуициями бытия, отличающегося от небытия только для того, чтобы потом снова с ним слиться и воссоединиться.

В дальнейшем мы научимся понимать, как абсолютная нерасчлененность и абсолютная расчлененность есть одно и то же и как то, что находится посредине между этими последними крайностями, и является живой и реальной картиной разума и бытия. Бытие вечно раздваивается, дифференцируется, и оно же вечно превращается в единство, интегрируется. В этой борьбе различений и отождествлений и состоит вся реальная жизнь разума и бытия.