Этика Преображенного Эроса

Зеньковский, принимая исходное положение Майера, дает свою теорию воображения. И для него фантазия обнимает сферы религиозной, этической и эстетической жизни. Полет воображения и поток образов в этих областях не есть, однако, что–либо случайное и произвольное («фантастика»). Он не может быть объяснен как разновидность памяти, как каузальное сцепление ассоциаций. Существует особая «логика красоты» и «логика веры». Это, конечно, логика эмоциональная, логика чувств (Шелер скажет впоследствии словами Паскаля: logique du c?ur 12). В основе этой логики лежит эмоциональная интуиция идеальных ценностей и отношений, идеального мира — религиозного, этического и эстетического. Этим объясняется, как справедливо отметил Зеньковский, пассивный момент в художественном творчестве и во вдохновении, момент узрения и услышания чего–то свыше данного. Эмоциональные переживания раскрывают, таким образом, пред нами особую сферу опыта, особое постижение.

Воображение есть орган эмоционального мышления; как и мышление познавательное, оно «не может обойтись без образов, хотя и не связано с ними по существу». Образы производны. Они составляют лишь средство воображения, но не его исходный и не его конечный пункт. Исходный пункт воображения есть стремление всякой эмоции и всякого аффекта выразить себя, уяснить себя, понять себя; а конечный пункт есть желание выразить идеальную ценность, которую предчувствует, которую переживает и к которой тендирует всякая эмоция. Таким образом, воображение, образ, есть нечто посредствующее: двигательная сила — это эмоции, а конечная цель — это идеальные ценности. Полет воображения завершается восприятием идеального мира, идеальных отношений. По–видимому, идеальный мир, сам по себе образа не имеющий, в психическом мире присутствует, переживается и выражается в ряде образов.

Такая теория психологически очень интересна, но философски против нее можно возразить следующее. Образы становятся здесь чем–то второстепенным и не ценным: без них только «нельзя обойтись»! А конечная цель состоит в том, чтобы созерцать посредством эмоциональной интуиции мир ценностей,

идеальный мир, который образа не имеет. Спрашивается, откуда же эта особая тенденция выразить эмоцию, выразить идеальные ценности в образах? Ведь эта тенденция выражать и есть именно тенденция воображать, и она здесь обоснована только как познавательное стремление уяснить самому себе свое стремление, свое предчувствие идеального мира. Таким образом, тенденция воображать здесь обоснована лишь как несовершенство, как печальная необходимость представлять только в образе то, что должно быть воспринято в непосредственной интуиции, в чистом понятии без всяких образов. При таких условиях воображение снова деградируется и обесценивается, точно так же, как и деградируются и обесцениваются созданные им образы. Получается решение философски глубокое, но вполне в духе неоплатонизма и отрешенного идеализма: воплощение образа, облечение его плотью и кровью понято как печальная необходимость. В идеале нужно отрешиться от всяких образов и развоплотиться.

С нашей точки зрения, напротив, воображение и образ ценны именно потому, что они реализуют воплощение (Слово плоть бысть, Логос принимает чувственный образ). Таким образом, никогда образ не есть только средство, а всегда вместе с тем и цель. Образ есть момент великого метафизического принципа воплощения Логоса, воображения идей. Всякая идея и всякая ценность содержит в себе постулат реализации. Она должна воображаться и воплощаться — это лежит в ее существе. Воображение можно рассматривать, как движение идеи сверху вниз, как формирование материи при помощи идеи, как воплощение. Но воображение можно рассматривать также и как движение снизу вверх, как стремление эмоций подняться к идеальному миру, и тогда это будет сублимацией *. Но еще ярче, чем у этих авторов, совершается восстановление воображения в утерянных правах современным психоаналитиком Юнгом, который, впрочем, богатством своего дарования далеко выходит за пределы фрейдианства и дает множество интересных философских прозрений, связанных с теорией подсознания. С величайшей проницательностью и научной строгостью Юнг показывает, в силу чего воображение могло признаваться магической силой, могущей творить чудеса, силою, которую развивала и культивировала магия и оккультизм. Юнг говорит: «Фантазия создает действительность, она мать всяких возможностей, все великое было сначала фантазией, в имагинации человека — источник всего творчества и она самое ценное в нем!» Его психологическая теория фантазии непосредственно примыкает к проблемам Майе-

* В. Зеньковский. Проблема психической причинности. Киев. 1914, стр. 308–316. Работа Зеньковского появилась до выхода в свет больших трудов Шелера и новейших исследований в области подсознательного, и, однако, она обнаруживает, как видно из приведенных мест, ясное предчувствие того направления, по которому в будущем должна была двигаться философская и психоаналитическая мысль. В этом большая заслуга книги.

pa: противоположность интеллекта и эмоций у Майера снималась посредством понятия эмоционального мышления. Для Юнга фантазия снимает противоположность между наукой и чувством, она есть мост между ними, общий корень того и другого и вместе с тем их завершающее объединение. Но фантазия составляет единство не только этих противоположностей, она есть вместе с тем мост между внутренним миром и внешним, между бессознательным и сознательным. Вырастая из бессознательного, она, однако, расцветает в форме сознательного образа и изменяет наше сознание. В активной фантазии сливается сознательное и бессознательное субъекта — в ней высшее выражение единства индивидуальности, и даже в ней созидается эта индивидуальность. Наконец, в фантазии выражено единство противоположностей каузального и финального. Ее никогда нельзя понимать только каузально, «редуктивно», как делает Фрейд, сводя фантазию на низшие мотивы и низшую обусловленность: она есть двуликий Янус, смотрящий назад и вперед; правда, она обусловлена и каузально, и есть, с одной стороны, симптом личного состояния, результат предшествующих психических событий; но, с другой стороны, она есть творчество и, следовательно, она стремится к цели и финальна; она есть символ, пытающийся схватить цель, указать линию будущего развития. Отсюда пророческий символизм настоящей фантазии. Таким образом, фантазия есть настоящее единство противоположностей внутри личности.В фантазии слиты все психические функции: чувство, мысль, интуиция, ощущение. Она не есть поэтому особая способность духа, а, в сущности, есть выражение активности всей нашей психики, единство всей психической энергии, всей libido. Фантазма, т. е. образ фантазии, есть id?eforce 13. Фантазирование тождественно с течением процесса психической энергии.Таким образом, для Юнга основная творческая энергия души есть фантазия. Сущность души есть творчество, и сущность творчества есть воображение. В науке интеллект, конечно, бесспорный властелин; но в творчестве господствует суверенитет созидающей фантазии, и интеллект вместо царя становится вспомогательным средством, инструментом *.8. ИЛЛЮЗИЯ И ПРАВДА В ВООБРАЖЕНИИПсихология и метафизика воображения становятся, таким образом, психологией и метафизикой творчества. Конечно, Юнг метафизики творчества не дает, но он подходит к этой философской проблеме вплотную. В христианском миросозерцании она центральна, ибо мир есть творение и Бог есть Творец; а человек есть и тварь и творец. Этика не может обойтись без метафизики творческого воображения. Так мы возвращаемся к метафизике и даже к «магии» воображения. Эта проблема сохраняет все свое* Юнг. Психологические типы. Op. cit.. стр. 50. 55, 56, 60, 430 ff., 456 ff.