Страхи бывают разные. Инфернальный страх является тяжелым страхом, от которого прыгают в лестничный пролет, лезут в петлю, бросаются под колеса поезда, но это уже в финале, а в начале, мертвецки напиваются, то есть испивают мертвую чашу, чтобы полностью отключиться от этого света и погрузиться в черную воронку бессознательного. И этот страх загоняет человека без видимых причин в инфернум - лютую преисподнюю. Короче говоря, адский страх это бесовское наваждение. Обычно страх возникает внезапно и нарастает в темпе крещендо, как смерч, охватывает душу человека, проникая до сокровенных глубин, и человек, теряя разум и ориентацию, не знает, куда спрятаться, куда бежать и как избыть этот ужас.

Матушка Русь богата этим страхом, который затаился на пыльных чердаках, на пустынных унылых болотах, на кладбищах, в больничных палатах, в подвалах заброшенных домов и серых городах-призраках, где извечно происходила массовая гибель людей. Но особенно любит обитать адский страх в темных, неправедных душах, много и упорно грешивших. Мир, который лежит во зле, распространяется также на Русь, которая уже с семнадцатого века начала терять свою святость и с нарастающей скоростью устремилась к коммунизму, но пришла к алкоголизму.

Жило да было в нашем мегаполисе одно тело. Оно было еще молодо, мужеского пола, весьма многоплотно и зело волосато. Где-то в недрах этого тела была погребена едва живая, замешенная на советском соусе душа. Это тело было учено и понимало толк в искусстве и живописи. Жило оно весело и беззаботно, приятели-собутыльники не переводились, и свободное время в жратве и пьянке они проводили блистательно. И вот однажды, это тело, которое было здоровенным 27-летним мужиком, по имени Клим, сдало.

После очередной пьянки, протрезвившисьч он почуял такую русскую тоску, что хоть вешайся. Вставши, он пошел на кухню прополоскать горло и рот и сварить, что ли, кофе. Когда он входил в большую, по старым петербургским меркам, кухню, какая-то тень внезапно мелькнула и скрылась за шкафом. Он посмотрел за шкаф и кроме серой пыльной паутины ничего там не увидел. Он взял веник и пошевелил за шкафом. Оттуда поднялись многолетние клубы пыли, и он, вдохнув ее, сильно раскашлялся. Какая противная старая пыль, наверно, с блокадных времен никто там не чистил, - подумал он. А тоска не проходила и все сильнее давила грудь, И вот тут, внезапно, на него накатил такой ужас, что он похолодел и ослаб. Что это со мною? - пронеслось у него в мозгу, - ой, помираю. Он опустился на пол, и его стал колотить озноб, дрожала челюсть и лязгали зубы. Со стоном, мыча и издавая хриплые вопли, он пополз в комнату в поисках убежища, но убежища не находилось, все сильнее сдавливало грудь и перехватывало дыхание. В животном ужасе он заполз под тахту и уперся лбом в деревянную ножку, вонявшую лаком и пылью. Как рыба, вытащенная из воды на берег, бился он в судорогах под тахтой, которая над ним дрожала и прыгала, как живая. Не зная что делать, он впился крепкими медвежьими зубами в деревянную ножку и стал ее грызть. Слышался хруст дерева, а он поминутно выплевывал мелкие щепки. Это его немного успокоило. Он вылез из-под тахты и посмотрел на себя в зеркало, которое отразило безумно перекошенное лицо с расширенными зрачками и окровавленным ртом. Несколько часов после этого он не мог прийти в себя, сотрясаемый дрожью и с помутненным разумом. Утром он уходил на работу и в повседневной суете своих рутинных занятий как будто забывал о том страшном вечернем накате. Но по мере приближения очередного вечера растущее беспокойство начинало томить душу, и чтобы забыть, и чтобы заглушить это томление, он по дороге заходил в рюмочную и, морщась, заглатывал стакан водки. Но как только настенные часы били семь, страх опять накатывал холодной мерзкой волной, и он, как затравленный зверь, метался по квартире, пока, в конце концов, опять не залезал под тахту, где снова дрожал и грыз деревянную ножку. И так повторялось каждый вечер. Однажды, не выдержав, он побежал спасаться к соседу. Сосед - старый тучный пенсионер дядя Вася, открыв дверь и мрачно посмотрев на него, сказал: Пить надо меньше - и захлопнул дверь.

Порой Клим чувствовал, что вот-вот умрет, и тогда кое-как одетый бежал в больницу, которая была напротив его дома и, дрожа, сидел в темном холодном вестибюле в надежде, что если уж совсем будет плохо, то его здесь спасут. Изредка мимо проходили врачи и медсестры в белых халатах. Он жадно смотрел на них, и ему становилось легче.

Но дома он явственно ощущал присутствие какой-то темной злой силы, которая с нетерпением поджидала его. Он уже начал изнемогать и перестал ходить на службу, мыться, читать и поднимать телефонную трубку. Томясь в тяжелом оцепенении, он сидел на диване и ждал наступления вечера.

Он решил основательно приготовиться к вечеру для защиты. Снял со Стены охотничье ружье и набил патроны волчьей картечью. Опять сел на диван, положив ружье на колени. И вот наступил вечер, часы натужно и глухо пробили семь. Он схватил ружье и, держа его наперевес, стал медленно прокрадываться на кухню. И когда за углом опять промелькнула тень, и он успел в нее выстрелить с обеих стволов. После грохота выстрелов из расходящегося порохового дыма кто-то махал ему черной тощей рукой и отвратительно визгливо смеялся. Он отступил к дивану, переломил стволы, вложил еще два патрона. В двери квартиры ломился и кричал пенсионер дядя Вася, но Клим ничего не слышал, ужас вновь захлестывал его волнами. Он откинул голову назад и засунул ружейные стволы себе в рот. Снял правый ботинок, большим пальцем стопы стал нащупывать холодную сталь спускового крючка. На миг он представил, как выстрелом разнесет ему череп, разбросав мозги и кровь по стене.

- Фу, какая гадость! - сказал он откинув ружье. - Нет, ты меня не возьмешь! - закричал он и выбежал на улицу. Понурив голову он поплелся к психиатру. Психиатр - вертлявый и смешливый еврей, которой делил весь мир на психиатров и сумасшедших, уложил Клима на холодную клеенчатую кушетку, сам сел в кресло в головах и повел беседу по Фрейду, сводя все на сексуальную неудовлетворенность клиента в раннем детстве. Он придавал большое значение несбывшейся половой связи Клима с какой-то чернушкой из детского садика, толковал о каких-то каловых палочках и завирался еще о чем-то. К тому же, от него сильно пахло фаршированной щукой и чесноком. Он довел Клима до позывов к рвоте и тот, вскочив с кушетки, поднял ее и положил на поклонника Фрейда, с удовлетворением услышав пронзительный заячий визг лекаря. Хлопнув дверью, он вышел на улицу и завалился в кабак, где напился до умопомрачения. Не помня как, добрался до своего дома и свалился поперек каменной лестницы, погрузившись в мертвецкий сон.В это время одна молодая одинокая и эмансипированная особа по имени Сонька возвращалась с концерта, где давали сочинения модного композитора Шнитке. Наслушавшись в лихой аранжировке кошачьих воплей, скрипа старых дверей и урчания унитазных водопадов, она пребывала в крайне раздражительном состоянии - - было жалко зря потраченных денег. Она была худощавой миниатюрной дамочкой, но с крепким самостоятельным характером, как говорится: маленькая птичка, но100 коготок востер. На лестнице в парадной пахло мочой и было довольно темно - обычная закономерность ленинградских парадных, где электрические лампочки постоянно крали алкоголики и бомжи. Поднимаясь на ощупь по лестнице и размышляя о Шнитке, она натолкнулась на что-то большое и мягкое, лежащее поперек ступенек в явной атмосфере винных паров.- Вот, еще какой-то боров разлегся, пройти невозможно! - завизжала Сонька. Она пнула его ногой в мягкий бок.- Прошу меня не тревожить и не будить. Я очень хочу спать... - жалобным голосом проговорило лежащее тело.- Вот еще новость, нашел себе бесплатный отель. Вставай сейчас же, негодный мужичишка! - негодовала Сонька и еще раз пнула его ногой.- Не надо меня пинать ногой. Во-первых, больно, во-вторых, я кандидат искусствоведения, а не какая-то там шалупень. К тому же я добрый и большой, и все меня бить остерегаются.