Kniga Nr1435
Мужчины кланялися ниже...
Да, хорошо гуляет Татьяна по паркету. Но детей нет; супружество прогорьклое, внуков не будет, и все в общем гибельнейшая иллюстрация нашей гибельной семьи. Вспоминаю я в параллель случай из моей жизни, грубый и простой случай, но неизгладимо врезавшийся мне в воображение. Служила у нас, лет семь назад, в дому служанка, некрасивая и немолодая, однако не старая и не безобразная. Мы заметили, что каждую ночь она прокрадывается в комнату нашей дочери и долго там зачемто оставалась. Это показалось нам подозрительно и тревожно. Мы проследили. Как все улягутся спать, она вставала с постели и проходила в комнату девочки, подростка лет 13, где обычно горела перед образами лампадка. При тусклом ее свете она садилась на табурет перед зеркалом и так неподвижно смотрелась на себя почти часы. Бедная, бедная... она искала чегонибудь занимательного в своем лице или фигуре, но все было безнадежно в смысле привлекательности. В поведении она была очень нервна, горда, безмолвна и трудолюбива. Еще не рассвело, бывало, а она уже двигается бесшумно по комнатам с уборкой. Чтобы не получить какогонибудь замечания, она, так сказать, шла впереди задач своей работы. Очень поздно мы узнали, что у ней уже было двое детей от безнадежного "жениха", как выражаются здесь в Петербурге. Их она держала в деревне, у семейного брата, выплачивая за каждого по 5 р. в месяц, и себе оставляла из жалованья два рубля. Однажды ранней весной, в бурю и дождь, ей принес какойто мужик записочку. "Барыня, говорит она моей жене, я должна идти в деревню". "Как? куда? что? невозможно!" Время было и для нас трудное, шла, кажется, уборка белья. "Тогда пожалуйте расчет". Тутто из расспросов и оказалось, что у ней дети и что сейчас один трудно болен, о чем и извещала полученная ею записочка от брата. Конечно, она была немедленно отпущена. В невыразимую грязь она пустилась в далекую дорогу; и дня через два вернулась мокрая и холодная, "аки Иона из чрева китова". Раздулся какойто ручей по дороге, и она, переходя, искупалась в нем и, не обсушившись, все шла к ребенку. Великое значение имеет цепкость к жизни, и я думаю, цепкая жизнь, на "веки веков", каковая и нужна нации, зиждется и созиждется не на бесплодных Татьянах, а вот на таких обмокших и усталых, все "переступающих" ради детей, женщинах. Мы их лично корим, но национально от них пользуемся. Право, было бы глубоко страшно их национально погасить и рискнуть остаться при фарфоровой... Лизе Калитиной ("Дворянское гнездо") и Татьяне Лариной. Полная получилась бы картина национального вырождения.
Но как же устроить, урегулировать эту мощь и силу и хитрость и лукавство и бешенство рождения?! Очевидно, не погашая его, что привело бы к вырождению, но согласуясь с ним. Вспомним Бэкона и его афоризм: " Повелевать природою можно только повинуясь ей"...
Одна любовь укрощает страсти и преобращает могучего льва в послушного ягненка. Страсть (половая) есть сила, совершенно неодолимая, и только есть одна другая сила, которая с нею справляется: сила любви. Вспомним "Песнь песней":
Сильна, как смерть, любовь,
Страшна, как преисподня.
Не с такими силами справляться тощему закону и вялым общественным пожеланиям. Любовь разрывает их, как тигр ягненка, как лев толпу гиен, переступивших ему путь...
За любимого мужа жена пойдет в огонь, и за детей от любимого человека она переплывет реки и океаны; и за любимую жену опять же муж претерпит все унижения на службе, не устанет ни в какой работе, не оборвется в жилах. Да, так вот в чем идеал: в семье, где члены любили бы друг друга. Дайте мне только любящую семью, и я из этой ячейки построю вам вечное социальное здание. Построена ли наша и вообще европейская семья на любви? Увы, разберите примеры Калитиной и Татьяны, т. е. разберите самый идеал, зовущий нас, и вы увидите, что семья наша построена на другом принципе долга. О, я не о высоте этого принципа говорю, не идеальность в нем оспариваю; я говорю о прочности. Ибо ведь мы не грезы строим, а жизнь: и тщетно пускать поезд на мост, построенный из приснившихся в сновидении матерьялов! "Мы должны", "я должен", "ты должна". Ну, хорошо, пять лет "я должен", десять лет "я должен"; все вспоминаю, или, пожалуй, Татьяна вспоминает о "могиле няни". "И на одиннадцатый год вспоминает?" "И на одиннадцатый"... "Фу, пропасть: да о чем вспоминает?" "Да вот о том, что могила и там няня. И плачет. Мало кушают и все плачут, о могиле и о няне". "Ну, ладно, мне некогда, пусть ее посмотрит лет еще через десять какойнибудь приватдоцент, а я проедусь... нет ли у ней какого родства?" "Как же, сестричка Ольга, которая тоже плачет по Ленском выйдя замуж за поседелого предводителя дворянства". "Ну, вот я к ней". Теперь к идеям социального строительства я прибавляю точку зрения морального пуриста, и собственно последняято точка зрения мне особенно и важна. В усадьбу к Ольге пусть приезжает юный родственник ее мужа, и читатель согласится со мною, что опять тут открывается уголок нравов общественных, о которых скорбят публицисты и ищут их причины, когда единственная причина скрывается в ложном нас манящем идеале и в надежности семейных стропил, построенных из "долга". Дело в том, что, входя в семью, построенную на "долге", ведь я нисколько не знаю, насколько в ней долг выдержан. Terra incognita! И я присматриваюсь, как Колумб в Америке, "где и что плохо лежит". Где "долг", там могут быть и непременно есть все степени начинающейся измены ему, тогда как где "любовь" там уже не может быть измены любимому (ведь изменяют без любви, в безлюбовной семье). Татьяна не изменит, но, может быть, Ольга изменит; а впрочем, мне все равно, я ищу не непременно Татьяну или Ольгу, а вообще женщину. И вообще женщину, способную изменить, я нахожу в европейской семье, построенной по "долгу", а не на "любви". "Э, сударушки, ктото из вас слабнет в долге; не вижу, а носом слышу, да и умом a priori знаю, ибо где же есть гвардия из ста тысяч героев. А я охотник, с тенором, молодостью и богатством". Ну вот вы тут и читайте мораль. II Ясно, что не в ней дело, а в том, что почва под семьею зыбка; в безнадежности ее стропил; в том, что я и каждый, наверно, a priori знаем, что в европейской семье можно "охотиться". Тоже и за мужьями охотятся подруги жен, не слабеет ли кто из них в "долге". И только где долг совпадает с любовью или, устраняя фразы, где закон и нравы признают любовь и семья построена от фундамента до вершины на любви "охота" прекращается. До сих пор и всегда психология европейской семьи была психология начинающегося похищения, расхищения; особенная психология жадности пришельцев ("гости", "друзья", "знакомые") и... скуки матросов корабля по берегу. "Берег! берег!" "Любовник! любовник!" Да, скучно на корабле, берег шире; на корабле все "долг", "служба", а берег широкое поле, с рощами, гостиницами, лакомыми приманками. Кто о нем не мечтает? Т.е. кто в европейской семье не мечтает о флирте, о флирте на вершок, о флирте на аршин, о флирте на версту! Собственно, что не пошатнулось в европейской семье нисколько? Только правильность, незыблемость и абсолютный авторитет венчания. Это точьвточь сейчас, как при Ярославе Мудром; но под венчанием пошатнулась семья, она разбежалась, наконец, она сделалась грязна, сальна. Я и говорю, как мыслитель, как пурист: "Да перенесите, гг. законодатели и моралисты, эту абсолютность с обряда на факт и вы получите семью крепкую, как до сих пор было и остается крепко венчание. Переложите абсолютность, святость и авторитет с формы на содержание, со скорлупы на зерно, с переплета на книгу: и вместо золоченых переплетов, объемлющих пустую бумагу или неприличный роман, вы получите плохонький переплет, обнимающий бесценную книгу, святую книгу возможной европейской семьи!" В этом весь узел вопроса. Ведь теперь как рассуждают? "Ради Бога, не начните жить без венчания, уж какнибудь, но его добудьте. Повенчано и кончено, и все хорошо". И безмолвное к этому добавление, но непременно из него вытекающее: "Как это соблюли в остальном как хотите: хоть живите на разных половинах одной квартиры, хоть совсем по разным квартирам, хоть даже в разных городах и государствах; пожалуй ссорьтесь, изменяйте один другому. Пьянствовать? и выпить можете, человек слаб, а жена стерпит. Жена наряды любит? со скуки, как вы водку? и наряды ей дайте; жену надо побаловать, мы все слабы". Кто оспорит, что так абсолютно и движется все по абсолютному закону. И вот меня, любителя жизни и практики, обуяла жажда этой абсолютности для жизни, и, как маленький Колумб, я в мыслях порешил перевернуть загадочное яйцо семейного вопроса: "Абсолютное семья; там как угодно с золочеными скорлупами, но чтобы было здорово и вкусно самое зерно. Живите согласно, при одном ложе и за одним столом; непременно чтобы были дети, и непременно фактическое супружество; ни соринки, ни грязинки, никогда разлуки , ни в чем размолвки. Одно тело и одна душа; и общая кровь в жилах, как и одна мысль в мозгу. Это все абсолютно! а остальное прочее как угодно!" Если таково станет требование от зерна, то, очевидно, абсолютность скорлупы должна податься и гнилая пыль, сгнившая и пахучая пыль худого греха, не должна прикрываться золоченою скорлупою. Здоровая обыкновенная скорлупа на здоровом орехе, и никакого подлога, никакого несоответствия зерна и скорлупы. Тогда я знаю, что раскусываю. Входя в семью, я знаю, что вхожу в здоровую семью, на протяжении всей Европы; и у меня не создается психологии охотника в лесу. Этото и важно. И теперь есть чудные семьи, но я не знаю, которые, и не уверен, не суть ли чудные семьи "истощающиеся в терпении" семьи, где, следовательно, можно начать охоту. Таково положение дел в стране, в веках, в цивилизации.