На уровне душевного мышления и профористической речи из слов, как домик из кубиков, составляется образ. Идеи совершенно абстрактной и чуждой представлений не бывает. Даже мысль о числах сопровождается мысленным образом этих чисел, хотя бы как графических знаков.

Образ действует на эмоциональную сферу. Он вызывает сочувствие и любовь, или отрицание и ненависть к содержанию нашей мысли.

Отсутствие в религиозном гнозисе священных образов ведет к необузданной фантастике, т.е. к образотворению, что особенно характерно для протестантизма. Даже говоря о невидимой и непостижимой субстанции, человек ищет при этом соответствующего образа (например, темную бездну или бескрайний простор неба, пустого пространства и т. д.).

В некоторых случаях суждение и понятие сопровождается и связывается с отрицательным образом. Если бы была возможна идея без образа, то она осталась бы для души чуждой и безразличной. Отсутствие образа в так называемом "чистом" мышлении йа самом деле - неумение зафиксировать образ в глубине души за пределами рефлексии. Такой образ не всплывает на поверхность сознания, он лишен фантастического сюжета и его развития.

Математическая формула (идея) обычно имеет дело с символом и образом как со своей внутренней иллюстрацией. Мысль - это образ подсознания, который выявляется через фонетический или графический знак - в слове.

Где игнорируется догматическое содержание религии, там начинается богоискательство и богостроительство; где отсутствует твердый образ как средство выражения, там начинается религиозная фантастика (например, Талмуд или протестантский пиетизм).

Протестанты и другие иконоборцы считают своим основанием, доказательством вторую заповедь Синайского десятисловия. При этом допускается некорректное отношение к тексту. А именно: заповедь произвольно разделяется и разрывается на две части так, чтобы создалось впечатление, что в ней соединены два тезиса: 1) запрещение поклоняться идолам; 2) создавать изображения и подобия Божества. Однако каждая заповедь содержит в себе одну мысль, одну идею, одно повеление и поэтому аналитически расчленение рассматриваться не может. Если бы заповедь содержала два отдельных тезиса о запрещении поклоняться идолам, и запрещении изображать духовный мир средствами искусства, тогда существовало бы не десятисловие, а одиннадцатисловие, вторая заповедь распалась бы на две автономные и самозамкнутые части. Но мы принимаем заповедь в ее целостном и полном контексте, в ее едином духовном и интеллектуальном поле. Поэтому запрещение строить кумиры и подобия мы рассматриваем как запрещение изображать несуществующее и ложное (идол в Священном Писании назван "ничем" - пустотой, а в другом месте Библии - демоном). В церковных правилах запрещено заниматься изготовлением языческой атрибутики, даже как ремеслом. Мастера и художники, участвующие в изготовлении идолов и строительстве языческих капищ, хотя бы сами не верили языческим мифам и не совершали языческие церемониалы, отлучались от Церкви.

На душевном плане мышления через слово, свободное от образов и символов, не существует. Это было бы не интеллектуально чистым, а скорее оголенным мышлением, хотя бы потому, что само слово уже является символом. Только духовное созерцание, непосредственно проникающее в сущность материального и духовного мира и воспринимающее объект в синтетической целостности, реально ощущающее внешнее как внутреннее в контакте с ним, но не через эмоциональное переживание, а в пробужденном духовном чувстве, может видеть первообраз вне образа. Но это тайна святых и будущего века. Здесь же Богопознание и миропознание происходят через образы и символы. Священные символы - это ступени, по которым душа человека восходит к Богу, и каналы, по которым благодать Божия нисходит к людям. Сама церковная иерархия - это символ Небесной Церкви. Игнатий Богоносец в своих посланиях заповедует верующим смотреть на пресвитеров как на апостолов, на диаконов - как на сонм ангелов, а на епископов - как на Христа. Архитектурное строение, убранство и атрибуты ветхозаветного храма были символичны: жертвенник был образом голгофского креста, "медное море" (огромная умывальница) - крещения, агнцы, приводимые для заклания - Мессии и т. д. Язык евангельских притч - язык образов и символов: отец блудного сына - Бог, добрый пастырь и милостивый самарянин Христос и т. д. Нас могут спросить: какое отношение могут иметь библейские прообразы к иконографии? У нее тот же принцип: через видимое созерцать невидимое, через настоящее - будущее. Сама надежда - это образ любви. Прообраз озарен светом будущего. Через веру и надежду он включает душу человека в уже предназначенное, но еще не осуществившееся Божественное обетование. Иначе между двумя заветами лежала бы непроходимая пропасть. Само Священное Писание можно рассматривать как икону, написанную словами, а икону - как священную историю, изображенную красками и линиями. Внешнее человеческое слово - образ внутреннего логоса. В будущей жизни образ перейдет в непосредственное видение. Профористическое слово, то, что мы называем языком - в интуитивное проникновение, когда одна душа будет созерцать другую так же, как себя саму. Исчезает дуализм между материальным и духовным: материальное остается как форма, как сохранение индивидуальности человека - его лица, а духовное - как его содержание. В Божественном Свете произойдет их неслиянное единство. Бог не уничтожает мир, а восстанавливает его в прежней гармонии и возводит к прежней красоте.