Указанные тексты не позволяют принимать огонь, которым сжигаются плевелы, за метафору. Священное Писание неоднократно говорит об огненном конце мира. Светопреставление рисуется им таким образом, как физическое сгорание природных элементов под влиянием попаляющего огня, который сопровождает второе Христово пришествие. С этим вполне согласуется и то, что откровение Бога людям сопровождается неким явлением огня, то в виде огненного облака, то в виде молнии (и грома), то в виде горящего и несгорающего куста. Но более того — огненным является не только Богооткровение, но и всякое явление духа. Опытно это воспринял «служка» преп. Серафима Саровского, Мотовилов, которому преп. Серафим показался в ореоле блистающего, как солнце, огня. Эта духовная природа божественного огня не позволяет мыслить его только как физическое сгорание. Последнее является скорее одним из эффектов этого духовно-материального огня, физическим проявлением метафизического процесса. Свойства этого огня нам неизвестны, ибо в нашем мире духовный огонь и физический жар пребывают в раздельности и не сопровождают один другого. Но понятие как о том, так и о другом мы имеем. Ибо физический огонь преломляется в нашем сознании, как стихия светящая и ослепляющая, очищающая и разделяющая, греющая и сжигающая. А действие духовного огня известно нам из фактов духовной жизни. Подобие можно взять из выражения человеческих глаз: есть глаза, как бы видящие насквозь, словно прожигающие душу, как есть слова огненные и чувства сжигающие. Те, кто имел опыт встречи с сильными духовно, святыми людьми, знает, что ясный и глубокий взгляд их производит впечатление не только света и тепла, согревающего душу, но и огня, сжигающего порочное, попаляющего греховное. Но чувство это является только предчувствием действия того огня, который соединит в себе духовное и физическое и действительно просветит собою все достойное и сожжет все греховное. В этом отношении необходимо помнить, что сила, действующая в мире или огонь последнего разделения, в качестве энергии единого Бога — един. Нет двух огней светящего и ослепляющего или согревающего и сжигающего. Есть только один огонь божественной любви; различны только его восприятия, которые зависят от объектов.

2. Как же понимать разное действие огня на добрых («праведники просветятся как солнце») и злых?

Подобно тому, как действие огня на физические объекты зависит от их свойств и может быть различно (сталь раскаляется и светит, солома — сгорает) — подобно этому и действия огня божественной любви вызовет славу одних и гибель других. Сущность зла состоит в обмане, в выдавании за добро того, что не есть добро. Так дьявол хочет быть богом, богом хочет быть (по крайней мере для себя) и безбожный человек. Обман и самообман возможны постольку, поскольку мир объемлет, если не тьма, то некоторые сумерки, в которых добро и зло возможно смешать. Но в свете божественной любви, непосредственно приблизившейся к человеку при Страшном Суде, при свете божественного огня — обман станет невозможным, каждый обнаружится таким, каков он есть на самом деле. Таким образом, пройти через огонь означает: предстать в своем истинном свете. И то, что действительно существует (то есть то, что причастно Богу, который есть единственная Реальность) от этого испытания приобретает в силе и славе, поскольку рассеиваются скрывающие и затемняющие его сумерки. А то, что только кажется сущим, — исчезнет, растворится, сгорит. Для грешника невыносима любовь Бога, Которого он ненавидит. И именно эта благость Божия, которая воспринимается праведниками, как высший дар и блаженство, должна быть для грешников невыразимым мучением, от которого некуда идти, потому что все ложные и обманные прибежища мира сего сгорят и останется один Бог и Его любовь. Вечные мучения и ад являются, таким образом, непосредственным следствием любви Божией к твари, соединяющейся с тварной свободой, вследствие которой эта тварь и страдает. Ибо уничтожить грешника и тем избавить его от мук означало бы лишить его бытия, т<о> е<сть> его свободы. А это было бы равносильно признанию ошибки в творении. Но Бог не деспот, произвольно распоряжающийся судьбами твари. Высшим актом смирения — любви — Он полагает свободу созданного Им человека и позволяет ему любить или не любить Себя, приближаться или удаляться от Источника Жизни. Поэтому адского огня, как такового, огня, уготованного людям, нет. Им уготовано только блаженство, «Царствие Божие, уготованное от создания мира» (Мф. 25: 34). Но вследствие извращенности своей природы и неспособности воспринять его некоторые будут ощущать его как ад, и в этом виноваты они сами. Огонь вечный «уготован диаволу и аггелам его» (Мф. 25:41)[59] и его разделят с ним люди, подобно диаволу отвратившиеся от Бога. Таким образом основными силами мирового процесса являются: трансцендентно — любовь Бога к твари; имманентно — свобода твари.

3. Может ли зло быть обессилено добром в истории? Вопрос о хилиазме, тысячелетнем царстве Христа на земле: Апок. 20:1-9[60]

Совместимы ли христианские чаяния со смыслом притчи? Разные мнения о хилиазме и преобладающее богословское мнение.

Дать на первый вопрос самостоятельный ответ представляется невозможным, ибо предвечный замысел Творца о мире скрыт от нашего сознания. Тварь (один из моментов) не может обнять творения (совокупности всех моментов). Однако, основываясь на данных Св. Писания, мы можем заключить, что если добро достаточно сильно, чтобы не погибнуть в потоке исторической жизни, то обессилить и победить зло своими силами ему не удастся. Зло сильно, и самостоятельного паралича его ожидать невозможно. Поэтому притча и изображает окончательную победу добра над злом как момент эсхатологический, как Страшный Суд, как действие трансцендентных сил. История должна, таким образом, окончиться катастрофой, в результате которой зло будет не уничтожено, не связано, но обнаружено в своем подлинном бессилии. Для добра это обнаружение будет его прославлением и освобождением от соревнующих ему обманных сил; для зла же это будет гибель и мука. Это эсхатологическое Царство Божие не противоречит нравственно-религиозному его пониманию в мире сем (Царствие Божие внутри вас). Даже обратно. Второе предполагает первое, так же как и первое требует второго. Ибо имманентная нравственность, не чающая своего прославления, уводит в дурную бесконечность и множественность добродетельных поступков (в таком именно смысле и построяется система морали категорического императива, как формальной, регулятивной идеи разума), а эсхатологический момент — Страшный

Суд до окончательного самоопределения добра и зла, до созревания жатвы, представляется упреждением событий, пресечением тех естественных процессов, осуществление которых уже завито в самом акте творения. Эсхатологический момент является, таким образом, диалектически необходимым в мировом процессе. Без него смысл мира был бы неполон и неясен. Однако это мировое свершение может иметь свои антецеденты в виде частичного и временного Царства Божия в тех или иных эпохах этого эона. Таковым является в представлении некоторых тысячелетнее царство, о которых говорит Апокалипсис. Вопрос о хилиазме не имеет установленного догматического решения, при обсуждении его, как сторонники хилиазма, так и его противники, занимаются скорее истолкованием собственных точек зрения, чем экзегезой Св. Писания.

Ибо кроме указанного места Апокалипсиса Св. Писание не знает текстов, прямо говорящих о тысячелетнем Царстве Христа. В толковании его мнения расходятся: некоторые полагают, что это царство явится вполне определенной исторической эпохой, так сказать прелюдией мировой катастрофы, в течении которой силы добра будут иметь отдых и укрепление для последней решительной борьбы со злом, после которой уже непосредственно настанет Страшный Суд. Другие же полагают, что идея хилиазма относится не к одной какой-либо определенной эпохе, но к многим прообразам Царства Небесного, являемого в жизни святых, в отношении которых силы зла являются связанными и бессильными, точнее, относится ко всей истории новозаветной Церкви. Разобранные притчи непосредственно этого вопроса не содержат; однако прямого противоречия идеи хилиазма к их содержанию нет. Господствующее церковное мнение склоняется к отрицанию хилиазма преимущественно в грубых иудейски-мессианских формах. Но это не исключает возможности более духовного истолкования текста Апокалипсиса, в соответствии общему состоянию богословской мысли.По существу обсуждению вопрос не подвергался.Собрание четвертоеЧетвертое собрание семинария было посвящено анализу и истолкованию следующих притч, говорящих о Царствии Божием, притч о семени (Мк. 4: 26-29)[61]; о неводе (Мф. 13: 47-50)[62], о зерне горчичном и закваске (Мф. 13: 31-11)[63]. Были поставлены и разобраны следующие вопросы.Притча о семени: (только у Марка 4: 26-29).1. В чем основные черты притчи, на какие слова падает в ней логическое ударение?