Умаление не есть ничтожество. Умаление возможно только тогда, когда человек знает свое достоинство, находится в самом себе, является самим собой. Человек может ложно понять умаление и, тем самым, впасть в какое?то чувство малоценности. Читая аскетические книги, он может подумать, что чем хуже, невнятнее, грешнее я буду представляться самому себе, тем более я умалился пред Богом. Но в действительности он культивирует в себе вину и грех, которые сами по себе реальности не имеют.

Грех – это искажение реальности, искажение души. А умаление состоит в том, чтобы принять свое бытие как истинную реальность, как дар, данный Богом.

В спектакле Владимира и Людмилы Мезенцевых «Камера забытых вещей» поэт, почувствовавший, что все, чем он жил, – самообман, воскликнул: «Я ничтожество». Но мудрый смотритель камеры, его тайный учитель, говорит ему: Бог не может встретиться с ничтожеством, потому что Бог не творит человека для ничтожества.

class="postLine"> Что есть чувство ничтожества? Это на себе сконцентрированный взгляд. Оно связано с каким?то потаенным желанием быть над кем?то. Оно мучительно потому, что человек внутренне приписывает себе какую?то сверхсилу, сверхбытие, сверхзначимость и, не находя этому желанию реального воплощения, мучается.

Сказать вслед за апостолом Павлом: Я… ничто (2 Кор 12:11), отнюдь не значит сказать: «Я – ничтожество».

Сознание ничто – есть истинно творческая основа. Очень трудно определить это состояние, но оно есть какая?то потенция в руках Бога, и Он может из этого ничто, из этого сознания ничто – творить.

class="postLine"> Самое главное – в том, чтобы бытие не стало самозамкнутым и самодостаточным. Личность может жить только встречей с Богом, общением с Ним. Для этого она должна войти в состояние, которое предоставляет право действовать Творцу. В этом и есть умаление.

Чтобы состоялась эта встреча с Богом и, следовательно, состоялось умаление личности, человек должен встретиться с реальным Богом, а не с богом своего воображения, и предстать перед Ним как реальный, настоящий человек, без всяких масок, ложных представлений о самом себе, которые не могут дать личности силу возрастать. Индивидуальность любит идти путем все большего и большего самоутверждения: чем более я буду оригинальным и особенным, тем больше будет моя ценность. Следуя этому пути, человек все более отрывается не только от Бога, но и от окружающих людей, становится как бы над ними. Но при этом он отрывается и от самого себя, теряет себя. Я никогда не видел своего духовного отца, архимандрита Серафима (Тяпочкина), в ложном положении в трудные минуты его общения с власть имущими, с гонителями Церкви. Он был в высшей степени свободным человеком, потому что всех любил. Никакого внешнего величия, блеска, вся духовная красота таится внутри, как сокровище, священный свет. Ты просто забывал, с кем ты говоришь. Ты забывал, что он пастырь, всеми любимый и почитаемый, ты видел его перед собой, вернее, не видел, поскольку лицо его становилось в какой?то степени невещественным и сияющим, – ты был сам весь перед ним. Он весь был для тебя, весь уходил в твои нужды и тревоги, его сердце полностью было с тобой. Помню священника Даниэля из Хайфы, ныне уже покойного, который на братской трапезе, которую приготовлял сам, всегда ел последним. Всех накормит, убедится в том, что все сыты, и тогда ест то, что осталось. В этом не было рисовки. Он пережил войну, знал, что такое голод и как люди умирают от голода. Самозабвенное служение ближним было выражением истинного смирения, которое в нем было. Перед Богом Отцом все мы – дети: и духовник, и отец, и мать, и дети, и только от Него мы можем получить жизнь и величие. Господь просит нас быть Его детьми. Известно выражение одного из учителей Церкви о том, что слово «Бог» гораздо менее значимо для нас, чем слово «Отец». Слово «Бог» подчеркивает различие между Ним и нами, слово «Отец» показывает родство: мы – дети Ему, свои, родные, всегда неизменно любимые. И как радостно ответить нам на эту любовь.