Хотя Сократа и нельзя вполне извинить в грехе горделивого самодовольства, однако он, насколько мы можем судить о нем, без сомнения, является одним из лучших представителей человеческой природы. Его надежды относительно будущей жизни находят себе подкрепление в данных опыта. Душа человеческая имеет такие стремления, которые показывают, что она создана для участи другой и лучшей, чем какую она находит здесь на земле: вот общий источник аргументов в пользу действительного существования загробной жизни.

Но душа весьма тесно связана с телом, и наука все яснее доказывает близость и прочность этой связи. Когда распадается тело, дух не уничтожается ли, как исчезает пламя лампы, когда догорает масло? Смерть не есть ли всеобщий закон природы и не под влиянием ли тайной гордости человек считает себя исключением из этого закона? Вот главные основания сомнения.

Это сомнение сильно обнаружилось в греческой мысли. Свет, просвещавший Сократа и некоторых из его первых учеников, в последующем развитии философии не только не усилился, а, скорее, поблек. Современные исторические исследования, посвящая нас в мысли античного Востока, открывают нам доктрины, которые представляют небытие или, по крайней мере, уничтожение личности как состояние самое желательное.

В наше время скептицизм распространяет тьму, и материализм покрывает своим мраком надежды относительно будущего. Для многих из наших современников этот мрак гуще, чем он был для Сократа и Платона. Существование будущей жизни и будущего суда, в формах более или менее чистых или грубых, ясно признается большинством религиозных преданий, но там, где является сознательное размышление, мы весьма часто встречаем или отрицание, или надежду, смешанную с сомнением.

Кто принимает свидетельство Христово, тот находится в другом положении. В этом отношении можно сделать знаменательное сопоставление. Апостол Павел пишет филиппинцам, что он не знает, чего ему желать: жизни или смерти, и эта его мысль может показаться одинаковой с мыслью Сократа, которой он заканчивает свою апологию. Но это сходство лишь кажущееся. При сходстве выражений, мысли и чувства этих двух людей глубоко различны.

Павел имеет полную уверенность в существовании небесного жилища, доступ к которому может открыть смерть. Он пишет: "Мы смотрим не на видимое, а на невидимое, ибо видимое временно, а невидимое вечно. Мы знаем, что, когда земной наш дом разрушится,., мы имеем... жилище на небесах, дом нерукотворный, вечный" (2 Кор. 4,18 и 5, 1). Он знает, что если иметь в виду только самого себя и свое личное счастье, то ему лучше умереть; но он знает также, что ему нужно исполнить некоторые обязанности по отношению к настоящему миру; отсюда является у него колебание.

Это колебание прекращается, когда он понял, что время его отшествия настало и долг, удерживавший его на земле, исполнен, тогда он всецело предается вечным надеждам и воспевает победную песнь (Тим. 4, 6-8), ибо с верой принял слова Того, Кто сказал: "В доме Отца Моего обителей много, Я иду приготовить вам место". Таково, по отношению к будущей жизни, различие межу уверенностью, проистекающей от принятия свидетельства Христова, и робкими надеждами, до каких дошла мудрость древних.

Было бы легко отметить еще более резкое различие между верой в прощение грехов, основанной лишь на мысли о божественной благости, и уверенностью, основанной на вере в Христа как Искупителя. Главные элементы свидетельства Христова входят в состав преданий, которые открыты для нападений критики и представляют такие трудности, которые может не замечать одно лишь предубеждение. Но ради частностей известного здания мы не должны забывать о его главных линиях. Критики, для которых трудности, касающиеся второстепенных пунктов, колеблют основания веры, на мой взгляд, похожи на человека, который, рассматривая какой-нибудь прекрасный храм, подходил бы к каждому камню и, везде находя какие-нибудь недочеты, пришел бы к отрицанию красоты здания в его целом. Есть хорошее средство для избежания этой опасности: нужно различить, какие доктрины служат духовной пищей христиан. Нельзя думать, чтобы благочестивые души питались одинаково всеми частностями догматики и культа своей Церкви - всеми одинаково отделами Священного Писания. Не трудно различить основные верования, на которых утверждаются их надежды, - доктрины, которые, выражаясь школьным языком, можно назвать постулатами религиозной жизни. Умы, измученные сомнением, сердца, сокрушенные скорбью вследствие смерти дорогих лиц или с беспокойством взирающие на неверность будущего, знают, что слово вечной жизни для души есть то же, что солнце для глаз телесных. Совесть, которую тревожит сознание грехов, знает, что слово прощения есть источник надежды и мира. Спасительность голгофского креста есть предмет простой, непосредственной веры, которая весьма отличается от богословских определений относительно способа заглаждения грехов. Людям, которые вследствие своей слабости готовы были впасть в отчаяние, небезызвестно, какое ободряющее и возвышающее средство представляет обетование божественной помощи и опыт благодеяний молитвы. Поэтому, изучая духовную жизнь отдельных лиц, можно распознать важнейшие черты свидетельства Христова и изъять их из сферы тех трудных вопросов, которые сопряжены с частностями и могут набросить на них тень. Любовь Божия, предназначающая к вечной жизни свои творения; прощение, возвещенное Богом, приобретенное Иисусом Христом и обещанное всем имеющим чувства истинного раскаяния; Дух Божий, источник силы среди слабости, даруемый искренно ищущим Его, - вот к чему всегда нужно возвращаться. За пределами времени - вечность; над хаосом страстей и бедствий человеческих - Царство Божие, от которого отделяет нас грех и в которое вводит милосердие Божие; Царство святости, радости и мира, которое должно начаться на земле, чтобы достигнуть полного развития на небе, - таков предмет веры и надежды христианской. Это Царство существует, об этом свидетельствует Христос. Мы должны, по мере наших сил, стараться о его осуществлении, это есть наша главная обязанность, в которой объединяются все другие наши обязанности.