Очевидно, что некоторые “свидетели Иеговы” считали, что патриархи воскреснут в 1925 г., но, несомненно, это не было точкой зрения “Сторожевой башни”, но лишь нескольких отдельных “свидетелей”. Что до “великого множества”, сегодня мы стали лучше понимать, о чем идет речь: вне всякого сомнения, они останутся на земле. Наконец, хронологические изменения или различные даты сотворения Адама лишены особого значения: что, в самом деле, может означать отклонение в несколько месяцев, в один или два года? И что такая отсрочка может значить для жизни человека? Тем более, что конец так близок...

Я проглотил все его слова до последнего. Как я мог сомневаться в “Сторожевой башне”? Она доставляла нам самое лучшее посредством свежей пищи своих публикации. Мы все более приближаемся ко времени конца, а у меня какие-то сомнения!

В то время мой отец заболел и попал в больницу. По началу мы думали, что у него лейкемия (к счастью, это оказалось не так), и я помню отзывы многих пресвитеров объединения, выражавших свое сожаление, ибо, говорили они, проживи он еще несколько месяцев, он бы увидел конец существующей дурной системы вещей. Я слепо верил в это, и мне не приходило на мысль, что те кто ошибся однажды, мог ошибиться еще, и помню, как я молился о том, чтобы мой отец дожил до пришествия нового порядка.

Год 1976 оказался примечательным еще и потому, что многие покинули общество “свидетелей Иеговы”. В противоположность мне, они не только больше не верили, что конец близок, но даже что он вообще наступит, считали, что это лишь обман, приманка для дураков, и что они только теряли время на пустяки, не имевшие ни цены, ни смысла.

Общество “Сторожевой башни” ответило страшным ужесточением контроля. Все виды бесед, манер, поступков и поведения подлежали строгой цензуре. Близость конца стала ощущаться тяжело, это была уже не надежда на рай, но ужас при мысли оказаться вдали от Бога, когда Он повергнет все человечество в Армагеддоне. Следовало прежде обеспокоиться о том, чтобы не оказаться поверженным, нежели о том, чтобы обрести спасение.

Отвага выходить на проповедь равным образом исчезла, и люди довольствовались тем, что выходили всего один раз в месяц, лишь бы получить возможность отчитаться и не получить порицания за полную бездеятельность. Часто они проповедовали от двух до четырех часов в месяц. Общество “Сторожевой башни” прибегло тогда к идее установить хитроумную систему для удвоения часов. Отныне следовало подавать отчеты не раз в месяц, но раз в две недели. Если люди хотели избежать упреков пресвитеров, им следовало выходить на проповедь хотя бы два раза в месяц, тогда как до сих пор они это делали только один раз. И если “свидетели” работали до этого от двух до четырех часов в месяц, то теперь это число автоматически увеличивалось до четырех-восьми часов. Таким образом в годовом отчете за 1976 год убыль членов была не слишком заметна, ибо общее число часов, посвященных свидетельству, осталось прежним. Вот дополнительное свидетельство того, что “Сторожевая башня” умела манипулировать цифрами.

Хуан-Антонио уходит Именно в это время лучший мой друг среди “свидетелей Иеговы” покинул организацию. Этот факт, разумеется, не имел исторического значения, ибо всякий раз, когда не исполнялись пророчества о конце света, тысячи членов покидали движение, но он послужил прекрасной иллюстрацией той обстановки террора и контроля, которая тогда царила. Мой друг Хуан-Антонио был членом общества “свидетелей Иеговы” с детства. Его мать, овдовевшая несколькими годами ранее, также состояла в обществе, равно как и один из его братьев. Я познакомился с ним, когда Августин приходил ко мне для занятий, и между нами сразу же завязалась дружба. Едва повзрослев, он был вынужден начать работать, но, к счастью, у него сохранилось желание учиться и узнавать все больше нового. Из всего нашего собрания я был единственным, кто учился в университете, единственным, имевшим степень бакалавра и единственным, знавшим еще какой-то язык кроме испанского. Я был также единственным, имевшим библиотеку, ибо собрание книг и журналов “Сторожевой башни” не заслуживало такого названия. Хуан-Антонио часто приходил ко мне и, как помнится, мы проводили с ним часы напролет, рассуждая об истории, о литературе, о философии, или же слушая музыку. Качества Хуана-Антонио, при том, что он не был ни фанатиком, ни дурно воспитанным, вызывали насмешки и нападки других молодых людей из нашего объединения. Он работал в кожевенной мастерской, принадлежавшей одному “свидетелю Иеговы”, который пользовался ситуацией, эксплуатируя его самым бесстыдным образом. Там же работало еще несколько молодых его единоверцев. Каждое утро по дороге на работу ему приходилось переносить множество дерзостей и насмешек, и всего лишь из-за того, что у него бывала с собой какая-нибудь книга для учения. Поведение этих юных “свидетелей Иеговы” было отчасти логичным, ибо с их точки зрения конец был близок, но часто это было попросту выражением того презрения, которое порождается невежеством. Я вспоминаю один случай, когда мы с Хуаном-Антонио говорили об искусстве, и вдруг один парень из нашего объединения прервал нас и заявил, что одним из самых больших удовольствий при наступлении нового порядка для него будет сжечь одну за другой все картины, собранные в музее Прадо, самом большом хранилище картин в мире.