Я думала, что с прибытием Хаббарда все на корабле улучшится, возможно, станет человечнее. Я не могла быть более далека от истины. Нам, интернам на Флаге, предстояло в полной мере ощутить что значит быть так близко к «источнику» (Хаббарда саентологи часто называют Источник). Несколько новых дисциплинарных тактик были учреждены в течение нескольких недель после его прибытия.

В нашем отделе произошли кадровые перестановки. Джеф Уокер, одитор класса XII из Новой Зеландии, был сделан супервайзером интернатуры; Дэвид Мэйо, также одитор класса XII из Новой Зеландии, стал старшим кейс-супервайзером; Квентин Хаббард и Расс Медоуз были кейс-супервайзерами под Дэвидом, а Кэти Кариотаки стала техническим секретарем, руководителем, ответственным за техническое отделение, занимавшееся одитингом. Кэти Кариотаки председательствовала в новом ритуале, изобретенном в наказание провинившимся одиторам – ритуале жертвоприношения богине Кали, богине смерти и разрушения. Алтарь с отвратительным изображением Кали на нем был сооружен в классе интернатуры. Если у одитора был плохой отчет экзаменатора, то в освещенной свечами комнате происходила следующая церемония:

Хор прочих интернов и одиторов под мелодию «Скала веков»11 пел гимн, посвященный богине Кали. Нарушитель выходил вперед, преклонял колени перед алтарем и говорил, что он служитель богини Кали и желает хаоса, смерти и разрушения. Затем этому человеку давали нож и чучело преклира и велели «заколоть преклира», и в этот момент он должен был вонзить нож. Мне пришлось участвовать в такой церемонии дважды. Это было очень унизительно и противно. Мы все были глубоко возмущены происходившим, но никто не отваживался высказаться вслух или отказаться от участия. Такой отказ мог закончиться тем, что отказавшегося выпнули бы с корабля в немилости, участь хуже любого наказания. К тому времени я была уже настолько идеологически обработана саентологической пропагандой, что быть вне саентологии означало жить в земном аду, где моя душа будет обречена на низкий уровень бытия на всю бесконечность. В итоге, мне приходилось соглашаться с любым наказанием, что нам отмеряли, хотя, временами, я упорно боролась против этого. Я стала известна как нарушитель спокойствия на корабле, потому что если я видела что-то, что мне не нравилось, я говорила об этом. Казалось, я попадала в неприятности чаще, чем кто угодно другой на судне. Еще существовала непокоренная часть меня, которая боролась против манипуляций нами, и та часть меня была в ярости. Вот я была на Флаге, достигнув цели, ради которой упорно работала, а моя мечта оказалась настоящим адом. Я чувствовала себя эмоционально, умственно и духовно опустошенной.

Это опустошение отзывалось во мне годы спустя после выхода из культа. Когда я впервые присоединилась к ним, я была яркой восемнадцатилетней искательницей приключений с высокими идеалами и сияющими целями на горизонте своей жизни. Я была готова пожертвовать всем ради достижения тех целей. Я просто не приняла бы ответ «нет».

Если бы я направила всю ту энергию на свою настоящую карьеру, я бы преуспела на своем пути к счастливой и полезной жизни. Однако, вся жизненная энергия была высосана водоворотом культа, во главе с сумасшедшим. Я была высушена. Подсознательно успех и достижение целей означали теперь для меня опустошение, потому что это случилось со мной, когда я достигла своих целей в саентологии. На протяжении многих лет после ухода из саентологии, я не могла уйти далеко от стартовой точки ни в какой деятельности. Я начинала добиваться чего-нибудь, но никогда не достигала цели. Только сейчас, когда я получаю консультации людей, понимающих феномен культов, я способна понять, что произошло со мной, собраться с силами и продолжать жизнь.

К счастью, всегда была здоровая часть меня, которая упорно боролась за свое существование, и никогда не была полностью убита, но также было мое культовое «я», не менее сильное. Мое культовое «я» всегда осуждало здоровую часть за постоянные вспышки. Я беспрестанно спрашивала себя: «Что со мной не так?» «Почему все кажутся такими довольными своей жизнью на корабле, а я такая сердитая? У меня есть какая-то очень серьезная проблема, и я должна избавиться от нее».

Годы спустя, когда я читала рассказы других людей, оказавшихся в таком же затруднительном положении, стало ясно, что не я одна была несчастна на корабле, я просто выражала это в большей степени, чем другие. Недавно я разговаривала с женщиной, которая была одним из ведущих одиторов на Флаге, после чего она ушла из саентологии. Она никогда не попадала в неприятности, но по ее словам, она не была в восторге от положения дел на Флаге. Она ненавидела церемонии Кали. Чтобы справиться с этим, она говорила себе, что это продлиться недолго. Церемонии Кали действительно продолжались недолго, но всегда на замену прежним жестоким издевательствам приходили новые.

Меня и других людей на судне всегда удивляло, что мне сходят с рук мои слова, и меня до сих пор не выпнули. Один человек, который терпеть меня не мог, прокомментировал, что похоже, у меня «девять жизней»12, и что меня уже давно пора было пнуть с корабля. Тем не менее, этого так никогда и не случилось. Даже когда я покинула саентологию, через год меня пригласили назад без всяких этических наказаний. У меня есть теория, объясняющая это явление. Через несколько лет после ухода я прошла курс по семейной терапии. Я узнала, что в дисфункциональных семьях есть один член, обладающий соответствующими симптомами и поведением, в то время как вся остальная семья создает впечатление нормальной. Этот человек, обычно ребенок, выглядит как больной. Возможно, ребенок пытался покончить с собой, имеет проблему с наркотиками, или неприятности в школе. В действительности, согласно этой теории, поведение такого ребенка это симптом дисфункции, существующей в семье в целом. Работая со всей семьей, проблемы такого ребенка можно в значительной степени облегчить. Я думаю, что эту теорию можно применить и к дисфункциональным группам, то есть культам. В культах, похоже, постоянно есть несколько челловек, которые регулярно доставляют неприятности и высказывают свое мнение, но их не выгоняют. Я играла такую роль в саентологии. Меня считали нарушителем спокойствия, и, следовательно, больной. Тем не менее, на самом деле я лишь проявляла симптомы свойственные дисфункциональной группе. Группа в целом, похоже, нуждалась в ком-то, чтобы выразить то, что каждый чувствовал в глубине души, и именно по этой причине мое поведение так расстраивало людей в этой группе. Я выражала то, что они чувствовали, но не хотели признать эти чувства, нуждаясь для этого в ком-то еще. Через меня все это возмущение, живущее в коллективе, находило выход. Я наблюдала это явление в работе на недавнем шоу Салли Джесси Рафаель о кришнаитах. Присутствовала женщина, бывший член группы, которая всегда считалась нарушителем спокойствия. В зрительном зале были кришнаиты, одна из которых сказала этой женщине: «Ты всегда делала, что хочешь в коллективе». Женщина ответила, что чувствовала, что была единственной, кто мог возмутиться вслух при виде жестокостей вроде издевательства над детьми. Похоже, что она играла роль, подобную той, что я играла в саентологии. Интересно было бы взглянуть на другие группы, существует ли там такое явление. Выражение эмоций от лица всей группы, мягко говоря, осложняло мне жизнь. Мои дела продолжали ухудшаться. Однажды около полуночи, едва я заснула, как нас всех разбудили, отправили в класс и велели писать письма платящей публике, рассказывая как все замечательно на Флаге и приглашая их приезжать на корабль для одитинга. После всего, что я уже пережила в последние месяцы, после церемоний Кали и прочей бессмыслицы на корабле, меньше всего мне хотелось рекламировать Флаг! Это было последней каплей. Я полностью потеряла контроль и у меня вырвалось: «Если бы я написала правду о том, как здесь обстоят дела, никто не захотел бы приезжать сюда». Кэти Кариотаки немедленно назначила мне состояние предательства. Так богохульно говорить о доме ЛРХ считалось предательством по отношению к коллективу. Правом свободы слова нас не баловали. Мне пришлось носить красную повязку на рукаве, показываюшую группе, что я предатель, и компенсировать нанесенный ущерб работой на камбузе. Сказать подобное было чем-то немыслимым для большинства людей в группе, но я думаю, что в глубине души многие чувствовали то же, не осмеливаясь признаться в этом даже самим себе. Может возникнуть вопрос, если я так хорошо понимала, что происходит, почему же я оставалась? Правда в том, что я была идеологически обработана наравне с остальными. Я все еще твердо верила в цели саентологии, и мое культовое «я» было очень сильным; лишь здоровая часть меня не была еще подавлена, и, в результате, я ощущала мощный внутренний конфликт между настоящей мной и моим культовым двойником. Мои дела все ухудшались. Однажды, это случилось в мой 21-й день рождения, у меня было свободное утро (просто случайность, нам не давали времени на наши дни рождения). Мы были на острове Тенерифе, одном из Канарских островов, принадлежащих Испании и расположенных недалеко от побережья Африки. Я сошла на берег посмотреть город и сделать кое-какие покупки. Одна из тех вещей, что мне больше всего нравились в нахождении на корабле, была возможность посещать такие экзотические места. Когда я вернулась, я обнаружила, что у меня неприятности. Похоже, у моего преклира был плохой отчет экзаменатора, и мне нельзя было покидать корабль, пока я не разобралась с ситуацией. Мне пришлось принять участие в церемонии Кали. Я помню, как про себя думала: «Я не ожидала, что так проведу свой 21-й день рождения, день, в который большинство людей отмечает свое совершеннолетие». Но затем я упрекнула себя за такие «воговские» мысли, напомнив себе, что сама выбрала необычную жизнь ради необычных целей, целей саентологии. После церемонии, меня отправили на четыре часа в «воронье гнездо»13. Воронье гнездо эквивалентно по меньшей мере четырехэтажному зданию, и мне пришлось взбираться туда по очень узкой лестнице. Я испытывала стыд, вину и злость. Пока я поднималась, меня посетила мысль: «Все что мне нужно сделать, это отпустить лестницу, и с этим было бы покончено. Что если я просто отпущусь?» Эта мысль перепугала меня и я еще крепче вцепилась в лестницу. На самом деле я не хотела умирать. Когда я взобралась туда, меня всю трясло. Мне нужно было провести там четыре часа, размышляя над тем, что я сделала и выписывая свои оверты и висхолды. Вид сверху был прекрасен, но я была слишком расстроена, чтобы насладиться им. Меня ужасало, что придется ползти вниз, но все-таки я с этим справилась. Позже корабль отплыл. Это было непростое путешествие, на три дня мы потерялись в шторме. Меня мучила морская болезнь и все время я оставалась в койке, неспособная перемещаться дальше ванной комнаты. После нескольких безуспешных попыток Джефа Уокера поднять меня, никто меня больше не беспокоил, потому что все остальные были либо в таком же состоянии, либо на вахте. Когда мы наконец прибыли, всех у кого была морская болезнь, строго отчитали. С самого первого путешествия я была предрасположена к морской болезни если море было хоть чуть беспокойно, но мне сказали, что я сама виновата в этом. Нам разрешили употреблять драмамин14, но когда я принимала его я чувствовала себя сонной и одурманенной, поэтому старалась избегать его употребления. Кроме того, драмамин был лекарством, а прием любых лекарств, даже отпускаемых без рецепта, не одобрялся в саентологии. Я просидела много сессий с преклирами, зеленея и не зная, дотяну ли до конца сессии. Каким-то образом, мне это удавалось. Я заканчивала сессию и успевала в ванную комнату как раз перед катастрофой. Хотя мои дела продолжали ухудшаться, у меня оставался еще один лучик света: дружба, которая возникла между мной и Квентином Хаббардом. Я познакомилась с Квентином, когда мы все выполняли ТУ, и иногда он становился моим напарником. Мы понравились друг другу с самого начала по одной причине – у нас было чувство юмора, необычное явление на корабле. Мы всегда находили способы рассмешить друг друга в месте, где было так мало радости и смеха.