Ответ. Я не знаю, в каком состоянии находился тот человек. Возможно, он был прельщеный или ни во что не верил, только в гроб один. Мало ли встречается странных людей? Если же это действительно был человек высокодуховной жизни, имевший настоящее смирение, то могло быть и такое. В этом ничего плохого нет. У меня есть одна знакомая - благочестивая пожилая женщина, ей восемьдесят или восемьдесят один год, мирянка. Она уже много лет (я знаком с ней, наверно, лет двадцать), по крайней мере с того времени, как я ее знаю, держит у себя на чердаке (живет она в частном доме) доски для гроба, уже выстоявшиеся, хорошие, но, правда, гроб еще не сделан. Она держит их просто для того, чтобы было какое-то воспоминание. Вероятно, она эти доски месяцами не видит, но она знает, что у нее на чердаке лежат доски для гроба и что у нее уже что-то готово к погребению. И я думаю, это полезно для души. Другое дело, что нельзя превращать это в игру. Можно и крышкой гроба укрываться, и в склепе жить и так далее, но притом быть просто пьяницей. Многие опустившиеся люди живут на кладбищах, однако это не значит, что они подвижники, и если у них такие страшные лица, то не от подвига, а от совсем противоположного. Так что соприкосновение с предметами, напоминающими о смерти, само по себе не принесет пользы, если при этом нет ничего другого. Справедливо то, что состояние, описанное тем деревенским человеком, может быть и у мирянина, но при наличии у него определенных качеств, даже если речь идет о семьянине. Я такой возможности не исключаю. Как знать, у кого какая добродетель. Если тот человек - православный христианин, если он ведет очень благочестивый, очень ревностный образ жизни, то, вероятно, действительно на него находит покой. Потому что от памяти смертной отходят в сторону все суетные, греховные помыслы. И вполне может быть, что у простого человека, когда он накроется крышкой гроба - еще раз подчеркиваю: при наличии всего остального, - в душе наступает тишина. Не оттого, что он не слышит никаких звуков, а оттого, что это очень живо приводит ему на память смерть.

Когда-то показывали фильм "Веселые ребята" (приведу пример противоположный). Если помните, его герои - джазмены ехали в катафалке, кто-то лег в гроб и так далее, все это превратили в смех. И все смеются, и мы смотрим - смеемся, и сцена эта была разыграна для смеха. Поэтому гроб сам по себе, даже когда мы ляжем в него и крышкой накроемся, отнюдь не даст нам покоя.

Вопрос. Как Вы относитесь к книге Никодима Святогорца "Невидимая брань"?

Ответ. Я отношусь к ней сдержанно. По какой причине? Из-за ее происхождения. Книга эта переведена Никодимом Святогорцем с латинского языка, если не ошибаюсь, и переделана на православный лад. Сначала ее переделывал Никодим Святогорец, а потом еще немного - святитель Феофан Затворник, когда он уже переводил ее с греческого языка на русский. (Никодим Святогорец сделал перевод этой книги с латинского на новогреческий, то есть современный греческий язык, а святитель Феофан - с греческого на русский). Но в то же самое время в ней есть много полезных советов. Правда, я предпочитаю, из русских духовных писателей, святителя Игнатия, но думаю, что и "Невидимую брань" можно почитать. Лично я посоветовал бы за основу взять сочинения святителя Игнатия и, прочитав их внимательно, причем не один раз, то есть не просто прочитав, а изучив, приступить к чтению других русских писателей. В первую очередь прочесть, допустим, письма Амвросия Оптинского, Георгия Задонского, сочинения Иоанна Кронштадтского и святителя Тихона Задонского и др. Ознакомившись с творениями русских духовных писателей, писавших на нравственные и аскетические темы, можно обратиться и к древним: авве Дорофею, Иоанну Лествичнику, Иоанну Кассиану Римлянину, Варсонофию и Иоанну. Потом уже можно будет взять Добротолюбие, когда хорошо познакомишься с этими книгами, потому что в Добротолюбии говорится о некоторых тонких духовных вещах, которые требуют, так сказать, предварительного изучения других книг. Но в любом случае я бы посоветовал начать именно со святителя Игнатия, а потом уже читать и "Невидимую брань" Никодима Святогорца, и творения других писателей. И то, что совпадает с мнением святителя Игнатия, без всякого опасения можно принимать (если ты, конечно, вообще способен хоть о чем-то здраво рассудить, ведь извратить можно все что угодно), а что не совпадает - к тому относиться с осторожностью.

Вопрос. Я очень хочу слушаться свою наставницу, исправляться и каждый раз на исповеди помыслов обещаю ей это, но не могу удержаться от греха и исполнить свои обещания. Батюшка, я постоянно вижу, что, как я ни стараюсь, нет во мне послушания, нет сил удержаться от падения. Снова и снова, приходя к наставнице, прошу прощения и обещаю исправиться, прошу молиться за себя. После этого совсем ненадолго исправляюсь, а потом опять начинаю грешить. Мне уже стыдно приходить просить прощения, теперь появился страх перед наставницей. Страшно подумать, что надо вновь идти просить прощения из-за тех же самых грехов. Батюшка, мне уже жаль и наставницу, и себя, а изменений все нет. Я ведь ее уже столько раз просила: "Еще и еще потерпите и еще раз простите". Страшно уже каждый раз приходить с такими словами. Правильный ли это страх перед наставником?

Ответ. То, что ты боишься приходить к своей старице, - это, конечно, страх неправильный. Должно бояться, но не так, чтобы вовсе уклоняться от нее. Несмотря ни на что, нужно всегда быть готовым прийти, рассказать все без остатка и выслушать, может быть, даже самый строгий приговор или самое строгое обличение. Тогда будет польза. А если мы будем избегать наставника, ожидая той поры, когда исправимся, то мы все больше и больше будем грешить. Кроме того, раз ты чувствуешь, что не получается исправиться, значит, мало молишься, мало уповаешь на Бога, но надеешься на свои силы. Стало быть, нужно больше, усерднее, внимательнее, истовее молиться, и тогда будут происходить изменения. А поскольку ты надеешься только на себя, то немножко постараешься, а потом, когда случится какое-нибудь искушение, вновь падаешь. Это относится ко всем, не только к монашествующим. Духовника не нужно бояться. Хорошо было бы выбрать себе такого духовника, которому можно доверять, который имеет хоть сколько-то здравого смысла, хоть сколько-то рассуждения, и открывать ему все, что бы ни было, в том числе и самое постыдное, самое страшное, то, что, быть может, и вспомнить боишься, но знаешь, что от духовника утаить нельзя. Тогда самый страх перед необходимостью исповедывать эти грехи удержит тебя от их совершения. А если и совершишь грех, то по крайней мере будешь знать, что все равно придется тебе пойти и все рассказать, и потому есть надежда на исправление. Страх, отвращающий от исповеди, - это страх нехороший, возможно, даже бесовский, то есть внушаемый бесами.

Вопрос. Как бороться с гордостью и самохвальством, возникающими, когда замечаешь свои грехи и немощи?

Ответ. Я не понимаю, как это может быть: "гордость и самохвальство, возникающие, когда замечаешь свои грехи и немощи"? Если только в том смысле, что ты помышляешь: "Вот какая я внимательная, вижу свои грехи". Здесь, мне кажется, нужно обращать внимание не на то, что ты их видишь, а на то, что ты видишь. Видение грехов, которое у тебя есть, - это ведь не такое уж великое достоинство, - вероятно, другие видят еще больше. Я думаю, надо просто молиться и отвергать эти горделивые помыслы, как и все прочие, заботиться о своем исправлении, может быть, вспоминать о смерти, для того чтобы ничем временным, в том числе и никакими временными успехами в духовной жизни, не гордиться. Вопрос. Вы говорите, что самопонуждение невозможно без молитвы и наоборот: молитва невозможна без самопонуждения. Как быть в таком случае, с чего начинать? Ответ. Если говорить отвлеченно, абстрактно, все начинается с человеческого расположения, то есть с того, к чему расположена человеческая душа. Это смутное расположение часто осеняется благодатью Божией, и тогда человеку что-то открывается, допустим то, что Православие - истинная религия. Потом, если в нем есть стремление к исправлению, ему вновь что-то открывается. От нас зависит нечто очень малое, а именно: душевное расположение и какое-то конкретное его воплощение, проявление в нашей реальной жизни. Расположение не может быть без конкретного проявления. А что касается самопонуждения и молитвы, то сначала все-таки дается благодать, иначе мы вообще не знали бы, что нужно молиться и кому нужно молиться. Самопонуждение также имеет в себе некоторый, так сказать, элемент помощи Божией. В противном случае мы бы и понятия не имели, что необходимо себя понуждать, и у нас не было бы ревности к этому понуждению. Но, конечно же, наибольшие усилия нужно прикладывать именно к молитве, потому что в ней более всего проявляется смирение. Если при совершении прочих добродетелей мы чувствуем, что потрудились, то здесь мы чувствуем только, что это дал нам Бог. Мы лишь попросили Его, а Он нам это дал. Потому молитва является самой высшей добродетелью, в наибольшей степени располагающей к смирению. Я думаю, что начинать надо все-таки с самопонуждения, потому что оно - в нас, а молитва - это уже нечто приобретаемое. Мы понуждаем себя к молитве, Господь дает нам благодать, и мы, имея ее, уже можем понудить себя к чему-то несколько большему, например к более внимательной, или к более усердной, или к более продолжительной молитве. Все это будет являться следствием действия благодати. Понудив себя к чему-то большему и получив благодать, мы обретаем благодатные силы - силы уже не наши, а благодатные - и некоторый свой навык, чтобы стремиться к чему-то большему. Вот так происходит духовное развитие. Если же не вдаваться в отвлеченные рассуждения, то, я полагаю, на практике нужно начинать, конечно, с самопонуждения, хотя бы и "со скрипом" шла молитва и тебе чуть ли не противно бы было произносить ее слова - бывает иногда и такое. Все же нужно себя заставлять, иначе никаких изменений не будет. Вопрос. Для чего в Великую пятницу мы несем зажженные свечи в свои дома и изображаем копотью от них кресты? Разве не достаточно распятия, висящего на двери, кропления святой водой и каждения дома? Откуда этот обычай? Ответ. Откуда этот обычай, я не знаю, но в России он очень распространен. Между прочим, в народе эти свечи называют громовиками, по той причине, что раньше их зажигали во время грозы и она прекращалась, конечно по вере тех, кто зажигал. Ради того, что свечи эти возжигаются во время столь благодатного богослужения, как утреня Великого пятка, когда вспоминаются страдания Спасителя (правда, в приходских храмах она часто совершается в четверг вечером - переносится ради немощи), они приобретают некоторую благодать. Каким образом это происходит? Так же, как освящаются благодатью Божией различные предметы, находящиеся в храме. Я думаю, что даже коврик, который лежит в храме, - и тот уже освящен действием благодати. И все, что находится в храме: и пол, который мы как будто бы топчем, и скамьи, и рамы, и стекла - все освящается действием благодати. Тем более свечи, которые мы специально возжигаем во время чтения Евангелия. Я думаю, что этот обычай происходит - но это моя собственная догадка, может быть и неправильная, - от обряда благодатного огня. Когда благодатный огонь сходит на Гроб Господень, эту святыню разносят по домам, оттого, возможно, и у нас в России возникло нечто подобное. А копотью от огня этих свеч изображают кресты, поскольку считается, что она также имеет благодатную силу. Лично я не вижу в этом никакого суеверия, охотно это принимаю. Есть разные способы освящения. Вы сами, спрашивая, не достаточно ли распятия, висящего на двери, тут же прибавляете: "или окропления святой водой, или каждения дома". Значит, вы сами эти способы перечисляете: крест, сюда же можно добавить иконы, потом - окропление святой водой, каждение, есть чин освящения жилища. Есть еще, например, такой прекрасный благочестивый обычай: на ночь накладывать крестное знамение на четыре стены дома и осенять крестом кровать. Все это различные способы освящения себя и своего жилища, и ни один другого не исключает, напротив, они могут соседствовать и друг друга дополнять. Вопрос. Как быть, когда ослепляет страсть саможаления и ропота? Никакие увещевания не помогают.