Эта же Пелагея Кононовна еще рассказывала о себе: «Нечаянно защемила я палец, и он очень разболелся. Батюшка сказал мне: "Мажь его маслом из лампады, но другим ничем не лечи; а то у меня так-то год целый болел палец". И хотя он еще раз повторил мне эти слова, но я не утерпела - стала лечить. Но лекарства не помогали, и боль в пальце усиливалась. Наконец, я обратилась к доктору. Он посмотрел и сказал: "Его нужно отпилить". Действительно, палец мой сильно разболелся, около него наросло мясо. Почти целый год я так страдала, но, боясь пилить палец, я пошла к батюшке просить его помощи. "Зачем ты лечила? - сказал он.- Ведь я тебе не велел. Ступай скорее к святителю Митрофану, помолись, и я помолюсь за тебя". Прибыв в Воронеж вскоре после открытия мощей святителя, я с трудом могла пробраться к ним за множеством народа. Приложившись к святителю и вместе приложив свой больной палец к нему, я тотчас почувствовала облегчение. Отошла от мощей, посмотрела на свой палец - и он как будто не болел».

П.А. Уварова однажды так опасно заболела, что лечившие ее три доктора уже приговорили ее к смерти. Зная по слухам отца Илариона, но не имея возможности лично видеться с ним, она письмом просила его святых молитв, через которые надеялась получить от Господа облегчение болезни. Старец дал ей совет не лечиться[

4]. Прошло после того довольно времени, но болезнь не проходила. Собрав последние силы, больная поехала сама к отцу Илариону. При первом свидании он дал ей сочинение святителя Тихона Задонского - «Христос грешную душу к Себе призывает» и велел прочитать. Со вниманием прочитав эти умилительные изречения, больная почувствовала в душе отраду и мир душевный. Затем отец Иларион оставил ее погостить в Троекурове, поместив в келлии одной из живших при нем послушниц. Однако послушница эта, опасаясь принять к себе едва живую гостью, сказала об этом старцу, но он успокоил ее, сказав: «Не бойся, Бог даст, все пройдет; пусть только кушает монашескую пищу». И действительно, вскоре по молитвам угодника Божия Уварова оправилась от болезни и прожила около трех лет в Троекурове в чужих келлиях. Но потом она чем-то смутилась в духе и собралась было совсем уехать домой, не сказавши даже об этом старцу. Прозорливый старец предупредил ее намерение, передав ей через своего келейника: «Если ты совсем уедешь отсюда, то нигде не будет тебе места. Здесь оставайся. Ведь у меня со временем монастырь будет». Так, по молитвам и благословению угодника Божия, Уварова и осталась на жительство в Троекурове, а по времени и пострижена была в мантию с именем Поликсении.

Впрочем, если угодник Божий отец Иларион, как показывают эти примеры, и определял некоторых безусловно оставаться на постоянное жительство в Троекурове, то единственно по извещению о сем от Господа, для душевной пользы оставляемых им лиц. В противном случае он не оставлял жить при себе даже людей самых близких к нему и весьма нравственных; руководить же их в духовной жизни - вразумлять, смирять, укреплять веру в Промысл Божий, обучать беспрекословному послушанию не переставал, так как и сами они, сознавая для себя в том нужду и великую пользу, издалека посещали его.

Вышеупомянутая Евфимия Григорьевна Попова, жившая в городе Задонске, навестила однажды отца Илариона в Троекурове и, пробывши там дня три, начала собираться в обратный путь. Дело было зимой, но по случаю оттепели образовался паводок. Старец много убеждал Попову побыть в Троекурове еще денька два или три, но она, озабоченная какими-то делами, требовавшими скорейшего ее прибытия в Задонск, не согласилась долее оставаться. Прощаясь с ней, отец Иларион снял с себя шерстяные чулки и, отдавая ей, сказал: «Они хотя и старенькие, да ты их дорогой вымоешь». «Чего не выдумает батюшка! Где это мне дорогой чулки мыть?» - рассуждала Евфимия. И так отправилась она в путь. Вместе с ней был любимый отцом Иларионом послушник Задонского монастыря Михаил (впоследствии наместник отец Зосима). С ними был и кучер. На дороге им нужно было переехать лощину, по которой вода бежала так быстро, что во время переправы повозка их опрокинулась, и Евфимию Григорьевну едва могли вытащить из воды. Так она и вымыла батюшкины чулочки за свое непослушание.

В другой приезд той же Евфимии Григорьевны в Троекурово старец заставил ее вскопать гряды на своем огороде. До самого вечера трудилась она, утешаясь мыслью, что батюшка непременно позовет ее к себе и покормит за труды горячей кашкой. Старец точно пригласил к своей трапезе потрудившуюся гостью, но на стол подан был всего только один соленый груздь, разрезанный на три части, и небольшой ломтик хлеба. Одну часть гриба отец Иларион взял себе, а остальные две части предложил Евфимии Григорьевне и сказал: «Кушай!». «Это после дневного труда-то? - подумала она.- Чего же тут есть-то?» Но, съевши самую малую часть гриба с хлебом, проголодавшаяся труженица вдруг почувствовала, что она уже так сыта, что более и есть не может. «Ты, кажется, хотела много у меня покушать, Евфимьюшка,- сказал ей старец,- а и половины груздика не скушала».- «Не могу, батюшка,- отвечала гостья,- очень сыта». Она говорила, что после этой трапезы ей долго не хотелось есть. «А то, бывало,- рассказывала она же,- пошлет меня батюшка зимой ночевать в нетопленую баню. "Иди,- скажет,- с Богом, Евфимьюшка, тебе и там будет тепло". И точно, по молитвам угодника Божия, я не ощущала холода».

В заключение этой главы предложим вниманию читателей интересный рассказ о матушке игуменье Анфисе, которая в настоящее время управляет Троекуровским монастырем. Рассказ этот покажет и дальновидность старца, о которой уже говорилось и еще будет говориться, и ту непреложную истину, что он и из загробной жизни не перестает посещать присных своих.Матушка игуменья Анфиса, в миру Анна Николаевна Придарогина, дочь почетного гражданина города Козлова, в молодых летах осталась круглой сиротой. Воспитанная родителями в строгих правилах благочестия и рано лишившись в них добрых руководителей, не имея притом расположения к брачной жизни, она страшилась оставаться среди мирских соблазнов и потому возжелала посвятить себя на служение Господу в иноческом чине. Знакомая со старицами, жившими около Сезеновского затворника Иоанна, и с ним самим, Анна Николаевна неоднократно ходила и к троекуровскому старцу отцу Илариону и каждый раз при свидании с ним просила у него благословения на жизнь монашескую, но всегда получала от него ответ: «Поживи в миру, Анна, будешь и в монастыре». По непредвиденным обстоятельствам ей и пришлось пожить в миру довольно долгое время ради сирот овдовевшего ее родного брата. Когда же Анна Николаевна, так сказать, рассчиталась с мирскими делами, отец Иларион благословил ее всегдашнее желание служить Господу в иноческом чине, и хотя она сама желала поступить в Тамбовский монастырь, старец прямо указал ей на Сезеновский, причем прибавил: «Поживешь, Анна, в Сезенове, поживешь и в Троекурове». Слова эти для Анны Николаевны в то время были загадочными, так как в Троекурове монастыря женского еще не было, да и неизвестно было положительно, будет ли он, или по крайней мере - когда будет.Загадка эта для Анны Николаевны разъяснилась только впоследствии, когда она, будучи монахиней Анфисой, после того как довольно долго уже занимала должность казначеи Сезеновского монастыря, наконец определена была епархиальным начальством в настоятельницы Троекуровской женской общины в 1868 году. В самый день назначения матушки Анфисы на эту должность она увидела старца Илариона в сонном видении таким образом: ожидали будто бы в Сезеново Московского митрополита Филарета, при появлении которого вместо сезеновской игуменьи вышла к нему навстречу матушка казначея Анфиса. Но в белой глазетной мантии с золотыми источниками[5] и под митрополичьей митрой она сверх чаяния узнала знакомое ей святолепное лицо старца Илариона. Неожиданная радость и безотчетный страх заставили ее отступить назад. «Что же ты стоишь?» - проговорил наконец старец тем кротким и тихим голосом, какой не раз приходилось ей слышать наяву от него живого. Мать Анфиса упала ему в ноги и просила благословить ее. Угодник Божий, по обычаю, перекрестил ее. Но это осенение крестным знамением и сама рука старца, которую она так крепко прижала к устам своим, по пробуждении казались ей не сном, а скорее действительностью.В Приложении II помещено одно письмо к ней старца Илариона - первое.