С ним я поехал в Акаси; там есть христиане, но в церковь не собираются, да и живут теперь совсем почти как язычники, без веры.

Но зато единственный настоящий христианин очень хороший – Сиката Николай. Семья большая и очень христианская; в доме все устроено по-христиански; метрику он знает, как свою семью, дай Бог, чтобы катехизаторы так знали своих христиан. А здесь катехизатора нет. Очень ревнует о Церкви и часто с язычниками ведет речь о вере. Теперь здесь желающих слушать учение есть человек до 30 и более; но так как сам-то Николай хорошо объяснять не умеет, да и недосуг (фотограф), то все подобные так и не знают учения и не принимают крещение. Просит сюда катехизатора. Я и решил сам повидать всех этих желающих слушать, побеседовать с ними при помощи Симидзу и на обратном пути обещал быть здесь, а Николай тем временем известит всех желающих.

Около 6 часов вечера в Какогава встретил катехизатор Адаци и христиане. Оказывается, здесь настоящих христиан только 9 домов, а остальные оставили веру (3 дома). Но и из настоящих христиан только 9 человек придут в церковь для богослужения. В разговоре с христианами я спрашивал: почему же некоторые ослабели? Да потому, что часто в церковь не приходили, а потом и совсем отвыкли. А катехизатор здесь бывает у христиан (он ведь живет в Химеидзи)? – Нет, очень редко; вот прежний был очень ревностный, и дело шло хорошо, а этот не особенно ревностен. – Может быть, потому некоторые и ослабели? – Христианин только улыбнулся на это. Когда пришел Адаци, я и сказал ему: а бываете ли вы здесь у христиан-то? – Бываю, но в последнее время редко. – Я и сделал ему соответствующее замечание: вы здесь только для того и поставлены, чтобы знать своих христиан и помогать им хорошо и крепко содержать веру; христиане вообще с радостью слушают всякое слово о вере, а вы этого не соблюдаете. Да и вообще что вы делаете? Язычники не слушают у вас учение, свои христиане утрачивают веру. Если вы действительно хотите работать для Церкви, то и работайте; а если нет, то и не нужно: Богу не нужны ленивые деятели. Вас Церковь воспитала для этого дела, а вы как неблагодарный сын не отвечаете на это, а презираете ее дело; это и в обычной жизни не хорошо – показывать неблагодарность, а тем более в Церкви. Так постепенно и все христиане у вас уйдут из Церкви, а вы не захотите им помочь остаться. Между тем за каждого христианина Христос понес крест; а вы снова их губите и теряете для Христа. – Христианин, раньше говоривший о лености Адаци, теперь что-то толковал в его оправдание, но я только понял, что Адаци хорошо знает и работает для христиан в Химеидзи.

Службу пропели довольно порядочно. После Адаци говорил поучение о том, что мы должны поддерживать в себе веру и просить благодати Святого Духа воспрянуть нам, так как только в этом и дело. После я советовал ему все это самому приложить к сердцу и позаботиться о том. После этого я начал кой о чем толковать с христианами и призывать их общими усилиями возвратить к Церкви ослабевших, так как они ведь Христовы дети, а наши братья, и все мы во Христе как одно тело, в котором все связаны единством жизни; да и язычников помаленьку привлекать к Церкви. А хозяин дома, в котором церковь, Павел Ацуми пригласил двоих язычников, желающих слушать учение, и попросил меня побеседовать; я высказал свое затруднение, так как моя речь пока и для христиан-то не совсем понятна, а тем более для язычников. Но пришлось толковать. Я приблизительно сказал следующее. Если мы внимательно присмотримся к миру, то увидим, что здесь все имеет своего творца; никакая вещь не была бы, если бы ее для нашего употребления не сделал мастер; а если так, то как же существует мир-то вообще? Несомненно, и он имеет свое начало и своего Творца. Этот Творец и есть Бог. Затем, если мы обратимся к своему сердцу, то заметим, что обыкновенно оно или одобряет, или не одобряет наши поступки, да и в других нам нравится только хорошее; и этого голоса мы никак не заглушим, следовательно, он по существу не наш, а дан откуда-то свыше; это и есть действительно голос Божий в нас; он заставляет нас в нашей суете всетаки не удовлетворяться этой суетой и искать чего-то высшего и отличного от этого – словом, он требует иной жизни; это и есть жизнь душевная. В себе мы и видим что-то такое, что невидимо управляет всей нашей жизнью и никак уничтожиться не может; во время сна, например, тело ничего не чувствует, не понимает, а душа и тут живет, почему мы и имеем разные сновидения. Очевидно, душа не уничтожится и после смерти, как тело, которое истлевает. Все это так действительно и есть: душа со смертью освободится от тела и будет жить действительно духовной жизнью у Бога, у Которого только и есть истинная жизнь. Но, очевидно, вблизи Бога и может быть только достойное Его по своей чистоте; а остальное должно оставаться вдали от Бога, где, несомненно, мрак и мука. Как неграмотному трудно понимать книжку, так и далекому от Бога по душе невозможно быть близ Его по жизни. Таковы основные вопросы, приводящие нас к вере в Бога. Все это я говорил подробно и старался представлять как можно проще и яснее; но, кажется, не удалось, по крайней мере Вар нава говорит, что это для язычников трудно. Я и заставил его толковать о разных религиозных предметах и между прочим для христиан об Евхаристии и ее значении для нас, со слов Христа. Только в исходе 12-го часа язычники ушли, а христиане захотели поисповедаться.

Здешние в исповеди более самособраны, чем в Кобе. Всех 8 человек.

За обедней Адаци сказал поучение; после обеда я не много поговорил, дал несколько назиданий, призвал общими усилиями помогать катехизатору в деле проповеди; дома непременно совершать молитву, а по праздникам собираться в церковь, чтобы была действительно церковная жизнь.

Потом я пошел к рейтану (ослабевшему в вере) Луке Мацумото; но его не застал, а только поговорил немного с его отцом язычником и пошел на вокзал, чтобы ехать в Химеидзи. По дороге заходил и к христианам; все они живут недалеко один от другого; очень добрые христиане, и по настроению действительно христиане. Некоторые приходили провожать и на поезд. В вагоне со мной был и Адаци; я ему и давал наставления, сегодняшней радостью христиан по поводу праздника возбуждая его дух на проповедь, и в заключение сказал: даете ли слово действительно трудиться для Церкви? Он обещал. Относительно вчерашних слушателей язычников он сказал, что здесь много таких-то бывает, – послушает, да так с тем же и останется, ибо не имеет веры.

В Химеидзи только два дома очень хорошие христиане, постоянно и в церковь приходят; я их видел, хотя не всех, так как не заставал; говорил общие назидания, как и другим христианам, и призывал содействовать катехизатору в деле проповеди, привлекая язычников. Заезжал и в дом одной рейтанки, она приняла довольно нелюбезно, во внешней прихожей, и сесть не попросила, так что я стоя и говорил ей о том, что в церковь нужно ходить, причем подробно раскрыл ей значение для нас молитвы, и особенно церковной. А потом спросил, молится ли она дома? Созналась, что нет, хотя молитвослов имеет. Тут она немного стала любезнее и попросила сесть. Я и советовал ей вспомнить то, что она получила и чего лишается, и рассказал случай с Фукасе о том, что верою мы действительно получаем милость и помощь Божию. Она очень удивилась и стала еще внимательнее; не знаю, что выйдет в заключение. А двоих других рейтанов не видел, так как их нет дома. Один христианин приходил и провожать меня. В 4-м часу я уже уехал в Акаси, прежде еще, после обедни в Какогава, пославши туда Варнаву, чтобы предупредить там о моем приезде и известить об этом желающих вечером слушать учение. Голова у меня ужасно разболелась, и я с Варнавой в Акаси пошел на морской берег, чтобы разгуляться. Там мы толковали о деле проповеди, и он очень воодушевлялся; говорил, что буддизм есть религия без Бога, а протестанты только еще более прибавляют этого безразличия, так как множество сект у них наводит на сомнение японцев и учит их веровать всякому по-своему, а в существе никак не веровать. Поэтому у них и бывают постоянно и массовые случаи отпадения от веры, чего у нас – нет. Вообще, он мне понравился; видно, что хочет трудиться, а только, может быть, не удается или не умеет. Отчасти то же впечатление произвел на меня и Адаци; поэтому я, сделавши им обоим по замечанию за леность, постарался возбудить их на дело проповеди; удалось ли это, кончено, сказать трудно. Головная боль во время прогулки улеглась. С 8-ми часов действительно пришли два христианина и несколько язычников. Я обратился сначала к христианам, рисуя картину возвышенной жизни христиан в Церкви, толковал о молитве. Тем временем собралось язычников человек 11, и я постепенно перешел к общей для них речи. Я отчасти повторил вчерашнее, только в более простой форме, а главным образом говорил о душе и о Боге как личных и неуничтожимых началах, чтобы противопоставлять правильное понятие о них пантеизму буддийскому. По вопросу о душе подробно уяснял ту светлую чистую жизнь, которая нравится нам, но от которой мы постоянно да леки, ибо в жизни часто делаем не то хорошее, а другое дурное. Это плод нашего грехопадения, от которого в нашу природу, созданную чистою от Бога, и вкрался грех как господствующее начало. В этой раздвоенности мы и приходим невольно к мысли – искать высшей какой-либо помощи против зла, чтобы сделаться лучше; а если наша жизнь от Бога, то и помощь только от Него, создавшего из ничего и могущего снова воссоздать. Так это и есть: все, действительно искавшие и сердечно воспользовавшиеся этой помощью благодати Бога, еще здесь на земле делались совсем иными, чем обычно живущие в суете и грехе люди; в них ясно действовала сила Божия, возвышая их. Как доказательство этого – их тела оставались нетленными, ибо невозможно истлеть причастному благодати. По вопросу о Боге я толковал о Его Всемогуществе и о том, что Он есть действительная личность, всем управляет, к Которому все мы и должны придти в конце. По вопросу о Его творчестве кратко сказал о том, что теперь и наука приходит в изумление – как Моисей, не имея современных нам научных познаний, мог так правильно и определенно рассказать историю миротворения; очевидно, была другая сила, которая научила его этому; это Сам Бог вложил в его ум такой свет. Один из слушателей после окончания моей речи сказал: я не понимаю, что такое душа? Действия ее мы можем понять, а что такое она, этого не понимаю. Я сказал, что этого невозможно и понять вполне: мы не можем понять и видимых, материальных предметов, а тем более душу, которая так и называется; одно несомненно, что она существует и господствует в нас, в чем легко всякий убедится сам по себе. – Это через самосознание? – Да. –Тут он заговорил о силах души, но и сам согласился, что это особенно важного религиозного значения не имеет, а потому можно сейчас и не говорить. А потом: Бог, по моему мнению, мировая душа (и подробно говорил в смысле пантеизма). – Я и показал ему, что, значит, Он не выше этого мира, а только этот самый мир, а главное: значит, Он не совершенство; ибо как же в мире грех и всякое иное зло? – Он согласился. Я не мог ему объяснить правильно по-японски, что Бог непременно должен быть личностью, отличной от какого-то безличного Его пребывания или разлития в мире; это сделал Варнава, и вопрошатель понял правильно. Он был где-то преподавателем, потом бросил это и теперь шелковод, очень видный и образованный; веры у него нет. Слушал протестантов, но не одобряет их: у них, говорит, веры нет, а только теория, причем всяк толкует по-своему. Я и сказал, что, действительно, истина одна и мы должны веровать в Бога так, как Он Сам нам Себя открыл; если внимательно всмотритесь в православие, то увидите, что оно только таково и есть и оно себя доказало и доказывает самою своею животворною силою (кстати, кратко об отце Иоанне Кронштадтском); теперь и протестанты сознают свои ошибки и ищут возвращения к православию. Бог даст, действительно будет одно стадо и Един Пастырь. Сегодня мою беседу понимали лучше, и вообще кое-что осталось у слушателей, и они, благодаря за все, уходили уже в 12-м часу, а один оставался почти до 12-ти; я советовал им слушать катехизатора, когда он придет сюда; они очень желали бы этого. Потом мы еще долго беседовали с Сиката Николаем; он все просит катехизатора; я говорил, что нет у нас их теперь, и просил искать учеников для школы в Осака. Мая 26/7 июня я был уже в Осака. Здесь в праздник крестилась одна очень хорошая старушка Мария Китадзима и двое ребят. Христиан собралось человек 50, а в Духов день мало, человек 6–7 только. Пришли некоторые совсем неходившие; но не пришли такие, которых я призывал к тому; только некоторые послушали. Приехавши, я часа два спал после обеда и теперь чувствую себя хорошо: устал очень сильно. А теперь вот все пишу о своем путешествии. По японскому языку накопил массу иероглифов, не знаю, когда их и одолею. Вчера был отец Иоанн Оно; говорит, что отец Симеон Мии только на днях возвратился из путешествия на север своей церкви. Мая 29/10 июня. Вчера я не мог идти к христианам, так как катехизатор Павел Сакума, оказывается, еще после обеда ушел к христианам и был в четырех домах, возвратился уже ночью. И это хорошо. А сегодня после обеда с Исогаем я ходил в буддийскую тера Хигаси Хонгадзи; весьма богатая тера, вся в золоте; очень обширная, разве немного поменьше Троице-Сергиевской Лавры Успенского собора. Впереди, по обыкновению, совершенно подобное католическим престолам место, таких три; богомольцев немного; все они, осматриваясь по сторонам и потирая приподнятыми ладошками, твердят ни для кого из них не понятные слова, вероятно, не особенно глубокой и умной молитвы: намаби дам. Некоторые для молитвы приносят особые накидки, похожие на кеса бонзы, только на спину спускаются больше; это похоже на двухсторонний передник. Тут же бросают и гроши свои на храм, некоторые с важностью, должно быть побогаче. Я стоял и думал: и чего ж это они вздумали молиться-то? Ведь нет для них Бога? А учителю Будде разве можно молиться? А если молятся какому-то духу, разлитому во всем мире, то ведь это какая-то мысль или идея, которою проникнут весь мир, – но ведь этому молиться нельзя, да притом же ведь в таком случае это и я сам отчасти; а может быть, и того меньше: думают молиться самому этому бытию мира, ибо, по-ихнему, Бог ведь – душа мира, исполняющая мир с самого его начала, пока он не превратится опять в ничто, в котором был. Но в таком случае зачем же молиться, если ничего не будет? Значит, в существе дела и нет ничто, а только так, временно является, как из трубы дым, который потом снова исчезает в воздухе, как бы превращаясь в ничто для нашего глаза. А ведь вот живут же люди и с таким неверием и шаткостью; вот сила быта религиозного: всякая ложь даже пред лицом положительной истины с трудом уступает ей место, – не потому, чтобы она была сильна сама по себе, а потому, что силен дух человека, восприявший в себя эту ложь. И нам еще долго придется бороться с глухотой японцев к Слову Христову, пока постепенно не создастся и у нас быт противоположный, чтобы истина не насиловала человека и приводила его постепенно к свободному спасению. А все свободное прочнее, хотя создается и не скоро. А будет время, когда и этот храм будет нашим прекрасным собором и в него будут входить тысячи истинно верующих во Христа Царя неба и земли.