В праздник Крещения Господня священник Феодор Ницума совершил таинство крещение над двумя семействами из семи душ: два мужчины, две женщины, один мальчик и две девочки. Это один полицейский; он был поставлен сторожить наш храм и здание миссии от уличных ребятишек, часто камнями бьющих стекла в окнах, а потом и сам пришел слушать проповедь о Христе и был наставлен отцом Феодором и крестился уже всем своим семейством; судьбы другого семейства крестившихся не знаю. Я был на совершении таинства (перед литургией с 8 часов). Лица у всех крестившихся взрослых были очень благоговейные. Все они вместе с восприемниками читали положенные молитвословия и слова таинства по книжкам. На литургии в первый раз епископ причастил их Святых Таин, внушительно прочитавши с ними молитву «Верую, Господи»...

Преосвященный много с нами беседовал и много времени уделял нам, обыкновенно занятый делом (он поздно ложится спать, а раньше всех встает и усиленно работает или за переводами, или за чтением книг, журналов и газет, или за чтением и писанием писем и тому подобным. У него весь день совершенно занят, и без дела по миссии он как будто и не бывает). Он много говорил о том, как нужно вести здесь дело проповеди, как следует воодушевляться и других воодушевлять на это дело, как нужно во все вникать здесь и ко всему прилагать свою руку; говорил о том, что не нужно иметь в виду никаких временных расчетов для миссии, то есть мы не для России, не для Японии пришли, а делаем дело Христово, и поэтому не нужно ничего бояться, если идем по линии. Может быть, будет война между Россией и Японией; и тогда не нужно уходить отсюда, ибо иначе все разрушат здесь. Он рассказал и свою историю – как он сделался миссионером на Дальнем Востоке. Расскажу приблизительно его словами.

«Очень жаль, что у нас не было, да и нет пока живого органа, знакомящего с делами миссионерства, так что теперь в миссию идут люди и хорошие только случайно, совершенно случайно узнав какнибудь об этом церковном деле. У меня, например, в первый раз этот вопрос возник совершенно мимоходом. Когда я еще был в 4-м классе семинарии, один преподаватель сказал, что его товарищ отец Аввакум едет священником при нашем консульстве в Пекин. По этому поводу у меня сразу возник вопрос: «Ах, вот еще какое место: интересно, а нельзя ли как-нибудь туда попасть, то есть в те страны?» Но это так и было позабыто, потом совсем и вопроса больше долго не возникало. Потом уже в академии, когда мы на курсе читали Обломова, у меня клубом роились мысли о том, что мы все – русские весьма склонны к этой обломовщине, и в обычной жизни из нее как будто уж и не выберешься, – так она и насядет на тебя. Поэтому что-нибудь одно: или исполнение идеала высоты, вообще всего, что для меня представляется высоким, и в таком случае – порвать всякие связи с обычною сутолокою и бессодержательностью семейной и хозяйственной жизни или, напротив, – идти обычною колеею семейной жизни и тогда, конечно, придется позабыть всякие идеалы. Так я тогда рассуждал. Такова моя односторонняя натура всегда была: что-нибудь одно из двух или многих вообще. Но и эти мысли тоже были, конечно, забыты, то есть исчезла рельефность их в приложении к данным обстоятельствам. Третий толчок к одному и тому же был много спустя: лежал я в больнице и читал в «Русском Вестнике» разбор книги Головина о Японии. Вот тогда-то я уже яснее задал себе вопрос: попасть бы туда как-нибудь?! Подумал, подумал, но среди обычных потом студенческих дел тоже и это позабыл. И только уже на третьем курсе был последний и решительный толчок. Я был старшим в одном из номеров младшего курса; там я и занимался. Вот однажды иду я оттуда в свой номер товарищеский, а он был соседним; а ходил я, как и теперь, как и все я вообще делаю, быстро. А тогда-то я это проделывал еще быстрее. Полы у нас натерты воском, и поэтому я для быстроты не ходил, а обыкновенно катался на подошвах по полу от номера до номера; иногда налетишь таким-то образом на кого-либо, сядешь ему на плечи, повалишь на пол, поваленный ругается, а ты се бе летишь дальше; только один студент был сильнее меня, и поэтому когда так-то налечу на него, то обыкновенно роли переменялись: он схватывал меня и валил на пол. И из-за стола после обеда и ужина я тоже весьма быстро уходил и потом катился в номер. Так вот и в тот раз: вкатываюсь в свой номер, наваливаюсь на стол, а на нем вижу – лежит какой-то лист. Читаю его, оказывается, это от министерства иностранных дел предложение: не желает ли кто из студентов академии ехать в Японию в Хакодате в русское консульство священником или монахом. А потом вижу имена уже трех записавшихся: Благоразумов Николай – белым священником (бывший ректор Московской Духовной семинарии, теперь московский протоиерей), и еще двое: один Горчаков (священником), а другой в каком угодно сане. Прочитал я это и опять отправился в младший номер, но уже, кажется, поскромнее, не катился, прошел; помню только, что в номере как-то не сиделось мне и делом не хотелось заниматься. Оказывается, эта бумага уже с неделю валялась в номере, а я, как редко в нем бывавший, и не знал ее. Теперь и задумался снова над вопросом о Японии и уже бесповоротно решил туда ехать, если пошлют, и ехать монахом, ибо иначе невозможно для дела. Пошел я тут же и сам подписался на том же листе, что желаю ехать в Японию монахом. На этом пока и успокоился. Итак, в тот вечер я сам по себе принадлежал уже Японии. На другой день утром я пошел к Ректору Преосвященному Нектарию и сказал ему, что желаю ехать в Японию монахом. Преосвященный Нектарий на это заметил мне: «Что ж вы непременно в Японию? мы вам и здесь можем дать хорошее дело и место; мы вас и при академии можем устроить». А я на это ему заметил, что желаю быть монахом только для миссии, а здесь не останусь в этом сане; и потом подал ему прошение о пострижении в монашество с тем, чтобы ехать в Японию. Преосвященный Нектарий доложил об этом митрополиту Григорию, а сей Святейшему Синоду. В Синоде вышло разногласие: некоторые возражали, что не совсем следует посылать в Японию моло дого человека, да еще только студента, еще не кончившего курса, а некоторые возражали: зачем посылать непременно монаха? Но митрополит Григорий отстоял это дело, и мое прошение удовлетворено.

А пока еще в неведении этого подписавшиеся студенты и товарищи волновались и интересовались этим делом, занятые им, когда оно уже было в окончательном разрешении, и нисколько почти не думавшие о нем ранее. Все, конечно, говорили, что пошлют меня, потому что я изъявил свое желание монашества. Конечно, когда сделалось известно определение меня в Японию, поднялись разные споры и возражения по поводу принятия мною монашества. Наше время было живое: тогда в жизни поднимались разные направления; тогда поднялись разные литературные толки о том, как бы жизнь сделать получше. И мы весьма увлекались всем этим и горячо обсуждали разные течения общественной мысли. Но все было на религиозной и церковной почве. Помню, я с наслаждением и любопытством засматривался и слушал, как мои младшие студенты читали разных Шопенгауэров и других философов и не философов отрицателей и при этом тщательно разбивали их. У нас были живые интересы к общественной жизни и не было, или мало было, отрицания. Вот и вопрос о принятии мною монашества тоже горячо обсуждался; находились и разные возражения, но все это очень мирно и благожелательно, ничего низкого и задирающего не было высказано. На прощание перед постригом я устроил обед, на котором, конечно, говорились разные речи и тосты, а один из записавшихся, но не назначенный в Японию, вероятно немного обиженный, вместо всякого тоста взял стакан и разбил его об пол в знак благожелания; но студенты не одобрили этой его выходки: вся посуда была взята напрокат, а расплачиватьсято ведь не особенно есть из чего.

Во время разных толков и споров по поводу моего монашества, я спросил об этом же одного из товарищей (он ярославец, его я уважал за его спокойствие, уравновешенность; он очень редко говорил сам, но его все уважали). На мой вопрос он ответил: «Я думаю, что Вы скоро возвратитесь из Японии в Россию». И вот такие возражатели были и не прикровенно говорили, что я через Японию надеюсь пройти скорее к архиерейству и тому подобное. Конечно, меня это не мало обижало, но все-таки, в конце концов, все у нас кончилось мирно и благожелательно. Сразу после пострига известно, какое высокое настроение бывает. И вот тут-то в мою келию вдруг ввалила толпа певчих-студентов, и они запели совсем неожиданно для меня песенку: «Сяду я за стол да подумаю». Вот разбойники! Потом скоро меня поставили во иеродиакона и иеромонаха. Я пришел к Преосвященному Нектарию, а он вдруг мне говорит, против обыкновения, так строго и грубо: «Ну вот что: Вам теперь в академии нечего делать, Вам она не нужна; собирайтесь в 24 часа и уезжайте, я с Вами больше никаких дел не имею». Я, вообще, никогда не был таким, чтобы от подобного случая опустить голову и разнюниться, а тут все-таки невольно задумался над причиной такого приема, но спокойно и не трусливо. Конечно, я поспешил собраться и пришел к Преосвященному Нектарию прощаться. Он мне сказал: «Вы человек молодой, жизнь перед Вами еще впереди: поэтому держите свой язык за зубами». Я, конечно, был этим еще более озадачен и отчасти обижен, почему тотчас же просил его объяснить, в чем дело. «Вы там везде ходите и говорите, что в академии учиться не стоит, что там ничего хорошего нет, что нужно ехать за границу и вот поэтому-то вы теперь и едете в Японию». Это меня ужасно возмутило, и я взволнованным голосом прямо сказал Преосвященному: «В глаза назовите лжецом и мошенником того человека, который сказал Вам подобную вещь. Я никогда не был неблагодарным ни к семинарии, ни тем более к академии, никогда неблагодарным и не намерен быть, да и вообще я никогда и ни к кому, кажется, не бываю ничем неблагодарным, непризнательным, невежливым. Я самые отрадные воспоминания, исполненные благодарности, выношу из академии и поэтому снова скажу, что не честный человек тот, кто сказал подобную клевету на меня». Преосвященный, должно быть, понял, что я искренно и справедливо говорю, и, больше об этом не говоря ничего, отпустил меня ласково и благожелательно, мирно. Это было последнее, что я пережил обидного по поводу своего монашества в академии. А, оказывается, что это взято было вот от чего: один из собиравшихся ехать в Японию действительно говорил то, что сказано сейчас про меня, а потом все это по поводу как бы сбывшегося слова его на мне перенесли с него на меня, но сам-то он это говорил лично от себя и про себя. Вот как совершенно случайно я сделался проповедником христианства в Японии. Потому непременно нужно, чтобы у нас в Синоде было какое-нибудь учреждение, которое бы ведало миссиями и знакомило бы общество с ними, чтобы в программы семинарские был внесен вопрос о миссиях».

Мы ему возражали: в программах, действительно, и есть этот вопрос, но это не приносило никакой пользы, так как сам руководитель-учитель не интересуется этим делом или даже хуже того. А намечаемое учреждение может легко из живого органа обратиться в канцелярию со множеством инспекторов, подъинспекторов, помощников и тому подобное, без живого руководства делом. Но Преосвященный настаивал на своем, хотя уже и не так сильно. Вот как он рассказывал о своем поступлении в Японскую Церковь. Вот какая односторонность создала такую односторонность, как двадцатипятитысячная Японская Церковь, из ничего благодатию Божией возрощенная руками только одного этого одностороннего человека. Дай Бог и пошли нам побольше таких-то односторонних людей, так как мы-то, большею частию, уже очень разносторонни.

Недавно в одной японской газете (на английском языке) я прочитал следующую весьма характерную заметку о сущности современного протестантства, столь проповедуемого в Японии. «В статье, озаглавленной «Наше отношение к ортодоксальному христианству» Сюукёо (англиканская газета) указывает следующие главные положения: одна из причин застоя в христианской Церкви, так очевидно возрастающая, есть дух компромисса, какой укоренился среди нас… Можно легко перечислить пункты, в которых мы как борцы причины свободного христианства отличаемся от Ортодоксии (он разумеет ортодоксальное направление в протестантстве, католичество и православие). Вообще говоря, это относится 1) к характеру Библии, 2) природе Христа и 3) предмету первородного греха. Мы не думаем, что Библия есть некоторое совершенное средство. Мы не веруем в Божество Христа и не смотрим на человеческие расы как происшедшие от действия греха Адама и Евы. За нами вершительный апелляционный суд для заключения всего религиозного спора, что нет ни Библии, ни Церкви, ни предания, а есть разум каждого христианина.

Следовательно, не есть христианство, чтобы под некоторыми обязательствами сохранять церемонии или формы действий, которые для той или другой отдельной совести кажутся или противными (с возражением), или необходимыми. Между тем мы веруем в бытие Бога и во все, что под этим подразумевается. Мы содержим в высоком уважении и слова и характер Христа. Мы усердно защищаем Его учение о всеобщей любви и веруем, что совсем возможное дело и для мужчин и для женщин быть так усовершенными, чтобы сделаться богоподобными. Поэтому мы полагаем, что имеем всякое право быть зачисленными среди учеников Христа» (The Japan Mail, Friday, January 21, 1898. Отдел: «Monthly summary of the religions press»). Эта цитата сама за себя говорит: протестанты, очевидно, проповедуют неверие во Христа как Сына Божия. Они скажут, что это говорят конгрегационалисты. Но у них этого строгого различия нет: во главе всех англиканских миссий в Китае стоит Тэйлор – методист или даже конгрегационалист, этого не знал и сам прист, состоящий под его ведением; этот же прист на пароходе, совершая мессу, приобщил и Тэйлора и его помощниц – миссионерок, тоже каких-то сектанток12. Поэтому едва ли нужно и различать у них учение той и другой стороны. Поэтому и приведенное – явное и последнее выражение упования англиканской Церкви. А на практике они действительно это и проповедуют: они вывешивают у храмов своих здесь тему и пункты всякой проповеди, в которых почти и не видно намека на их упование в Божество Иисуса Христа; напротив, они говорят «о Христе историческом, о Христе как праведнике» и тому подобное. И что это творится на белом свете именем Христовым?! Вот эти самые еретики Его же именем провозвещают неверие в Него – истинного Сына Божия. И они в этом являют такую ревность, что как бы все оставляют, предаваясь только этому делу. По всему видно, что это явное исполнение слов Христа Самого: «придут человецы, которые Моим именем назовутся, и сотворят знамения великие на земле, чтобы прельстить и избранных, если возможно». Это воистину антихристианское направление под именем Христовым. И все это благодаря нашей беспечности: во время крепкого сна нас православных приходят всякие злодеи и портят ниву Христову всякими плевелами. А мы с настоящею истиною Христовою, с истинным светом, с действительно сильною и спасительною благодатью сидим, скрывши сии дары в землю, боясь, как бы ее не осквернить прикосновением к постороннему или не растратить как-нибудь. И враги-то или, лучше сказать – сопротивники-то у нас, как видно, не сильные и неосновательные, а мы ничего не можем с ними поделать, ибо спим и ленимся. 14/26 января Преосвященный получил письмо из Киото от священника Симеона Мия и, восторгнувшись сообщаемым в нем, поспешил принести нам на прочтение. Отец Симеон описывает, как они отправили праздник Рождества Христова, какие новые члены прибавились к этому празднику, перебравшиеся из других мест, а потом сообщает о крещении двух семейств. Это пока все еще не важные в общественном отношении люди: больше все мастеровые. А вот теперь, говорит отец Симеон, слушает проповедь о православии один пре подаватель гимназии, весьма важный и известный в городе человек; отец Симеон надеется, что его обращение может много принести пользы в деле обращения и других. Действительно, пока теперь наши христиане все больше из бедного и не важного класса общества, поэтому редко православие принимают более видные японцы: это-де вера, очевидно, людей необразованных, простых; да и на Россию японцы пока привыкли смотреть как на страну малопросвещенную. Поэтому-то они больше и рвутся все к англиканству, как к религии образованной народности. Конечно, в этом толку-то пока мало может быть: ведь цивилизация Европейская совсем не признак христианства, а скорее напротив, да и плохие были бы христиане, которые принимали бы православие только по этому основанию; да ведь и первые христиане начала христианства вообще были простые рыбаки и их последователи – бедный, рабочий класс, но они-то и победили весь мир силою Христовою. Но все-таки сообщение отца Симеона немного утешительно и возбуждает дух некоторыми надеждами. А как случай еще нового обращения к православию это нас с отцом Симеоном весьма порадовало и подбавило энергии. 26 января/7 февраля Преосвященный нам рассказывал о некоем Данииле. Он сначала был протестант, а потом перешел в православие и сделался весьма ревностным благотворителем. В последнее время (около года) он ухаживает за сиротами погибших от наводнения на восточном берегу Японии. Он съездил туда, забрал всех сирот, привез в Токио и сказал Преосвященному о своем намерении воспитывать их. Оказывается, он действительно ухаживает за ними: содержит их на свои средства, отдает в школу; а чтобы содержать их, он купил лошадь и занимается извозом; и ребят он заставляет и приучает готовить разные мелкие угощения на продажу, что они же сами и продают и, таким образом, сами уже приучаются зарабатывать себе хлеб. Он попросил крестить их, и теперь они уже крещены и всякий праздник ходят в церковь к нам, после чего им Преосвященный устраивает обед вместе с учениками. Но однажды Даниил не предупредил нашего повара, почему ребята должны были голодные идти домой. Об этом и написал в нашем журнале весьма жалобную статью Петр Ивасава; и вот это послужило к тому, что о Данииле и его деле узнали многие и стали приносить большие пожертвования, даже до 150 иен. А что Даниил хорошо воспитывает ребят, об этом говорит следующее. Однажды учитель в школе, конечно язычник, стал говорить против христианства, что его-де принимать не следует, так как оно запрещает почитать императоров; на это встал и смело возразил один живой воспитанник Даниила и сказал, что это неправда, так как и так далее. Учитель за это его только отколотил, так что ребята пришли к Даниилу со слезами и с жалобой. А Даниил им говорил: что же, вы христиане, вот и хорошо потерпеть за Христа, не обижаясь. И так им об этом наговорил, что ребята весьма умилились и действительно прониклись этим настроением. В школе учитель в разговоре как-то и говорит им, что они, вероятно, сердятся. А ребята отвечали: нет, не сердимся, нам Христос не велел сердиться, такова наша вера и тому подобное. Все это, конечно, весьма подействовало на всех учеников и на самих учителей, так что последние приходили к самому Даниилу просить у него извинения. Вот это – самая христианская проповедь о Христе – нравами, жизней христиан привлекать к христианству. Конечно, хорошо бы это дело обратить в настоящий приют, но Преосвященный ждет, чтобы хорошо испытать надежность Даниила, ибо ведь можно только испортить и его самого, подавши повод успокоиться, и самое дело чрез то. А вот и еще подобное. В одном из северных городов Японии недавно умер подобный деятель. Он прежде был в партии соси, которые разными скандалами производят общественный беспорядок, чтобы уничтожить всякое посягательство на императорскую власть; хорошо я не представляю себе эту партию, знаю только, что это весьма отчаянные люди. Вот этот как-то узнал о христианстве и, выслу шавши его, был крещен православным; после крещения он совершенно переменил образ жизни и весь отдался благотворительности; он сделался разносчиком товаров и выручаемые от этого деньги употреблял на бедных. Однажды он зашел в мастерскую одного плотника; оказалось, что плотник умер и жена с детьми плачут, так как остались совершенными нищими, без куска хлеба, и даже не на что похоронить мертвого. Тогда он оставил свою работу, пошел сам выкопал могилу, на 1 иену купил гроб и похоронил мертвого плотника язычника, а сирот с матерью на свой счет отправил в дом своих родителей на призрение. И много-много подобного о нем рассказывал бывший у Преосвященного катехизатор с севера. Но недавно он умер, заболевши тифом. Дай Бог, чтобы у нас побольше появлялось таких тружеников на пользу нуждающихся, действующих не из желания блеснуть своею благотворительностью, а исключительно из доброго несебялюбивого сердца. 30 января/11 февраля. Преосвященный высказывал свои соображения о том, где нам потом жить, чтобы все дело держать в своих руках. А на японцев в этом отношении не всегда приходится полагаться. Вот, например, он что рассказал. В Хакодате священник Петр Ямура. Год тому назад явились представители от Хакодатской церкви с заявлением, что они намереваются отправиться на Сахалин на рыбные промыслы, для чего и просили у Преосвященного какого-либо письма или вообще бумаги, так как они обещают, в случае хорошего улова, третью часть доходов давать на Церковь, так что эта ловля будет отчасти церковною. Преосвященный говорит, что не поверил этим обещаниям, так как вообще редко бывает, чтобы японец с деньгами в руках не обманул; на промысел, конечно, благословил, так как отчего же не получать пользы и нашим христианам, если язычники наживают на этом миллионы; но письмо или бумагу отказался дать, а обещал дать только удостоверение, что отправляющиеся – православные христиане, чтобы они могли обратиться к русскому священ нику. Но представители заговорили, чтобы с ними отпустить и хакодатского священника, так как на Сахалине ведь очень много наших православных японцев, чтобы их священник мог повидать и прочее.