В XVI столетии Русская Поместная Церковь первый и, кажется, единственный раз услышала могучий отголосок вселенского святоотеческого богословия, а в следующем столетии Киевские схоластики положили в России начало школьной богословской науке. Оба эти явления, вызванные чрезвычайными историческими обстоятельствами, имели совершенно различную судьбу. Богословие Киевское скоро проникло в Москву; встреченное здесь недружелюбно и подозрительно, оно нашло сильную поддержку в лице почитателя запада Государя Петра I и при его содействии распространилось по всей России и овладело учрежденной в XVIII столетии духовной школой, где с небольшими видоизменениями существует и до сих пор.

Совершенно иная участь постигла богословие Московское. Ни одно из движений русской мысли не имело против себя таких многочисленных, разнообразных и ожесточенных врагов, как это светлое и благородное направление богословского развития русского общества. Осторожная подозрительность высшей духовной власти, невежественное суеверие народа, упадок монастырской жизни при Петре I и, наконец, западническое течение всей русской жизни, сильно ослабило богословие Московское. Блестящее в XVI веке, оно не имеет уже сильных выразителей в следующих веках. Большой Катехизис южнорусского ученого Лаврентия Зизания положил свой характерный отпечаток на мышление Московских книжников против их воли и даже без их ведения. До чего дошло богословское невежество и формальное буквоедство в XVII веке, лучше всего свидетельствует печальная история русского раскола, так называемого старообрядчества. Было бы крайним легкомыслием и непростительным непониманием духа Церкви считать вожаков раскола продолжателями Московских богословов XVI века. Насколько нам известны их тенденции, религиозная доктрина раскола представляет печальную смесь крайнего Московского невежества, обоснованного на схоластических формулах католического происхождения. Если святоотеческое направление не исчезло в России совсем, то оно всегда представляло что-то совсем отдельное от богословской науки. Оно проявлялось главным образом в устной проповеди, частной переписке и даже частных беседах наших наиболее просвещенных духовно иерархов.

Богословы московские

I. Общие сведения о них

И слово мое и проповедь моя не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении духа и силы (1Кор.2:4).

Памятуя принятие от Греческой Церкви благодати св.крещения, Русская Церковь всегда смотрела на сокровища духовной мудрости греческих отцов, как на главный источник своего просвещения. Поэтому, составляя в опровержение ересей истинно православное решение спорных вопросов, наши богословы прежде всего обращались к творениям свв.отцов Церкви Восточной. Но так как ереси русских лжеучителей представляли из себя, как видно из характеристик жидовствующих (Просветитель) и Феодосия Косого (Зиновий Отенский), пустое и бездоказательное отрицание истин веры на почве нравственной разнузданности и гнусного разврата, то русским богословам приходилось целиком заимствовать изложение догматов из творений греческих догматистов. Об этом свидетельствуют многочисленные выдержки из свв.отцов в творениях Иосифа Волоколамского и Зиновия Отенского, а блаженный Максим, положивший начало иноческой жизни на св.Афоне, имел возможность пользоваться святоотеческими творениями в подлинниках. На свои творения они смотрели, как на свод святоотеческих учений с объяснительными для данных обстоятельств примечаниями. "Аз мало нечто собрах от Божественных Писаний, сопротивно и обличительно еретическим речам... собрах во едино от различных Писаний Божественных, яко да ведущии Божественные Писания, прочетше, да воспомянут себе, неведующии же прочетше, да разумеют. И аще кому что потребно будет противу еретическим речем и благодатию Божиею обрящет готово без труда в коемуждо слове" ("Просветитель", 48). Другой защитник православия той эпохи, блаженный инок Зиновий так повествует о своих рассуждениях с клирошанами, последователями ересеучения Феодосия Косого: "По прочтении же словесе Великаго Василия разыдохомся препочити, рек им приити по днех некоих, упразднитися мне вмале к посту и прилежати к молитве, испросити благодати, яко да даст Господь слово к ответу, якоже и прежнему словеси Великаго Василия, просив у Господа отвещевати" ("Истины показание к вопросившим о новом учении", 728с.). Максим Грек, как и все лучшие представители греческого монашества, считал чтение святоотеческих творений своим главным занятием и лучшим утешением. Как относился он к дивным, исполненным силы и духовной красоты творениям своих великих соплеменников, лучше всего свидетельствуют следующие трогательные строки, писанные, по-видимому, из заключения: "К тому молю вас Бога ради, послите ми на подержание Григория Богослова, книгу греческую с толкованием, Бога ради послите ми ея" (II т., 286с.).

Отметив, таким образом, факт несомненного заимствования у греческих свв.отцов и писателей, посмотрим, сочинениями каких именно авторов пользовались русские богословы XVI столетия. В "Просветителе" Иосифа Волоколамского мы находим выдержки почти из всех наиболее известных отцов Восточной Церкви; Зиновий Отенский пользовался главным образом аскетическими творениями Великого Василия. Творения каких же именно церковных писателей были в XVI веке в русском переводе и чем пользовался преп. Иосиф в своих многочисленных ссылках на события церковно-исторические, чем особенно отличается 13 слово "Просветителя"? На русском языке в XVI веке была обширная переводная литература, и ею именно пользовался преп. Иосиф, почти всегда называя святоотеческие творения писаниями божественными, тем самым выражая свое особенное к ним уважение. Он, разумеется, не смешивал с ними книг библейских, как видно из 5 и 6 слов "Просветителя"; он только утверждал, "яко святых отец писания истинна суть: понеже согласна суть пророческим и апостольским писанием". Помимо творений святоотеческих, преп. Иосиф часто ссылался на патерики и хронографы. От XVI столетия остались следующие переводные творения, ссылки на которые встречаются в "Просветителе": Творения Дионисия Ареопагита, Афанасия Великого на ариан, Кирилла Иерусалимского, Василия Великого постнические слова, Златоструй (собрание слов св. Иоанна Златоуста), Маргарит (его же), Лествица св. Иоанна Синайского, Исаака Сирина и др. Кроме того, от XVI столетия остались многочисленные прологи, лавсаики и патерики, откуда русские богословы почерпали сведения исторического порядка. Влияние перечисленных нами авторов несомненно; на них существуют ссылки в творениях русских богословов, особенно преп. Иосифа, талантливейшего из русских догматистов. Что же касается до особенного, исключительного влияния какого-либо отдельного отца на наших богословов, то можно сказать, что вся догматическая часть "Просветителя" заимствована из капитального творения преп. Иоанна Дамаскина. Большинство рассуждений Отенского инока Зиновия состояло в истолковании аскетических правил св.Василия Великого, которые, по-видимому, были хорошо знакомы и оппонентам Зиновия. Относительно образованнейшего из русских авторов XVI века блаженного Максима, можно сказать, что среди скорбных обстоятельств своей жизни он мысленно переносился в век расцвета богословского ведения и положительно жил идеями и понятиями IV века. Обличая латинян в употреблении на евхаристии опресноков, он весьма искусно обвиняет их в тайном исповедании лжеучения Аполлинария. Это обстоятельство показывает, до какой степени преп. Максим проникся духом древнецерковных преданий, а с какой ревностью изучал он отеческие творения, мы видели выше.

Помимо догматических и аскетических творений свв.отцов, богатым источником истинных понятий о предметах высшего ведения служили богослужебные книги. Все русские богословы XVI века по своему внешнему положению должны были знать божественную службу, а что они знали ее в действительности, свидетельствует житие преп. Иосифа, где говорится, что некоторое время после пожара, истребившего все монастырские книги, преп. Иосиф правил службу наизусть. Но чтобы точно и пунктуально указать все заимствования из богослужебных книг, нужно произвести особое исследование, едва ли важное по существу дела, так как сказанного нами вполне достаточно для признания богослужебных книг (главным образом Октоиха), как важного источника русского богословия XVI века. Составленное, таким образом, исключительно по святоотеческим творениям богословие русское было святоотеческим и по своей форме. Это не требует особых доказательств, да и едва ли важно, по крайней мере, на первый взгляд. Но помимо этого оно было святоотеческим и по духу, что составляет предмет несомненно исключительной важности.II. Церковность древнерусского богословствованияКакие именно творения следует считать святоотеческими и до какой степени простирается авторитет святоотеческих мнений, это вопрос очень важный. Преп. Максим Грек выставляет такие признаки для признания какого-либо творения святоотеческим: "Подобает ведети, - пишет он, - яко всякое писание треми некиими свойствы изрядно достоверное и твердо имать: аще убо от благовернаго и соборней Церкви знаема и знаменитаго списателя сложено бысть; второе: аще по всему согласует, яко же предречеся, апостольским догматам и преданием; третие: аще кто само к себе по всему согласует, а нигде же различествует" (III,127). Преп. Иосиф Волоцкий, как мы имели случай видеть выше, главный признак достоинства святоотеческих творений усматривает в их согласии с писаниями апостольскими и пророческими. При всей важности указанных признаков их нельзя назвать безусловно существенными: они определяют внешние свойства святоотеческих творений, отличающие их от произведений, не имеющих отеческого авторитета, но отнюдь не выражают их внутреннего духа, одним им присущего. Личность автора, конечно, имеет здесь тоже немаловажное значение: произведения еретиков или представителей чуждого благочестию понимания жизни, внешних философов, никогда не могут считаться творениями святоотеческими, хотя бы явно и не противоречили слову Божию, но здесь важно только православие, а не знаменитость автора, ибо постановления архиеп. Феофила Александрийского, знаменитого в отрицательном смысле, считаются писаниями каноническими наравне с постановлениями принимаемых Соборов. Согласие с апостольскими и пророческими писаниями скорее служит признаком уже принятых творений, а вовсе не критерием, так как исторический опыт свидетельствует, что не было еще на почве христианства ни одного лжеучения, не старавшегося опираться в своих рассуждениях на слово Божие. Что же касается третьего признака, то он чрезвычайно важен, когда за святоотеческие творения выдают произведения совершенно чуждые смысла и полные внутренних противоречий; но вообще его незачем подчеркивать, ибо это признак общий для всех произведений здравого человеческого разума. Нам кажется, что важнейшим и существенным признаком святоотеческих творений служит их внутренняя, как бы органическая связь с учением Церкви. Только те творения можно считать отеческими в строгом смысле, где как бы исчезает личность автора, где он как бы сливается со всей Церковью и говорит от ее лица не в силу своего положения в Церкви, а по глубокому и непреодолимому влечению духа. Только тот церковный писатель может быть назван отцом Церкви, который в своей жизни видит исключительно жизнь Церкви и который всю жизнь, все события рассматривает и оценивает с точки зрения церковной жизни. Нам кажется, что этими свойствами в значительной степени обусловливается личная святость авторов. Все же индивидуальное, написанное даже знаменитым и несомненно святым автором, хотя и представляет чрезвычайный интерес для психологии благочестивой души, не имеет общецерковного значения. А творения, носящие следы личных недоразумений и омраченные духом вражды, могут быть отнесены к разряду обычных литературных памятников, в отношении же к личности авторов - это просто доказательство человеческой немощи.Русские богословы XVI столетия смотрели на земную жизнь с точки зрения ее высокого назначения. Для них не существовало национальных интересов, политической вражды, патриотического самолюбия; прежде всего они видели Вселенскую Церковь, лучами своей благодати озаряющую весь мир. Преп. Иосиф склонен любить свое отечество постольку, поскольку оно служит целям вселенского православия и представляет собою любимую дщерь Церкви Восточной. Рассуждая о судьбах своего отечества, он с горечью говорит: "По всем же странам спасения проповедь евангельская изыде и вси от тмы идольския избавлены быша и светом богоразумия озаришася, точию же русская земля помрачашеся тмою идолобесия, и скверными делы до конца осквернена сущи. И много убо время прейде по вознесении на небо Единороднаго Сына" (29). Потом продолжает с радостью о крещении Руси, как об особой чрезвычайной милости Живоначальной и достопокланяемой Троицы. И, наконец, с восторгом утверждает великое благочестие и верность вселенскому православию юной поместной Церкви. "От того времени, - пишет он (т.е. от крещения Руси), - солнце евангельско нашу землю осия и апостольский гром нас огласи и божественныя церкви, и монастыри составишася и быша мнози святителие же и преподобнии чудотворцы и знаменосцы и якоже златыма крылома на небеса возлетаху, и якоже древле нечестием всех превзыде Русская земля, тако и ныне благочестием всех одоле. Во инех же странах, аще и мнози бяше благочестиви и преподобии, но мнози беаху нечестиви и неверии, с ними живуще и еретическая мудрствующе; в Рустей же земли не токмо веси и села мнози и несведомии, но и гради мнози суть, иже Единаго Пастыря Христа едина овчата суть, и вси единомудрьствующе и вси славяще святую Троицу, еретика же или злочестива нигде же никто видел есть" (31). Далее начинается горестное повествование о начале "ереси" жидовствующих, как о нарушении церковного мира и тяжкой хуле на церковное учение. Преп. Иосиф смотрит на Московский Успенский собор как на земное небо, вследствие его значения для Церкви Русской, а со времени осквернения храма Премудрости - Бога Слова и для Вселенской Церкви. Скорбя о печальном равнодушии митрополита Геронтия и об осквернении святительского престола еретиком Зосимою, он вспоминает святителей Петра и Алексия, в которых видит не приверженцев Москвы и сторонников единодержавия, а прежде всего - учителей Церкви, истолкователей божественной истины. "Отлетеша от нас, - пишет преп. Иосиф, - яко щурове добропеснивии, яко славие великогласнии, яко ластовици сладкоглаголивии, божественнии святителие и велиции чудотворци, Петр и Алексие и инии православнии святителие, иже посреди сада церковнаго оглашающе уши слышащих православия учение. Отлетеша, яко орли крилатии, иже когти своими истерзающе очеса не зрящих право смотрение Христово, отлетеша к Христу, иже крилы покрывающе верных множество и оставиша нас сиры" (43). Столь бедственное положение Русской Церкви вследствие недостоинства, отличавшего преемника великих иерархов, заставило преп. Иосифа выступить как бы от лица Церкви со своим "Просветителем".То же самое настроение в духе глубочайшего церковного понимания всей жизни отличает и творения блаженного Максима. Судьба южной Европы, юго-западной Азии и северо-восточной Африки, одним словом, древней "вселенной" его интересует исключительно потому, что в этих местах более, чем где-либо, являлся блеск полного развития церковной жизни. Какой неподдельной скорбью и задушевной горечью звучат все его рассуждения об упадке церковной жизни. "Где же в благоверии и честности боголепней возсиявшая красота вкупе и слава бывших верных в Иерусалиме, и Александрии, и Египте, и Ливии, и Антиохии? Где теплота она и ревность божественная возсиявших в посте, в ските и в горней Фиваиде, и в различных странах и горах, богоносных и равноангельных отец наших? Где, яже в благоверии возрастшая высота преславная и похвала всех западных язык, святая, глаголю, соборная и апостольская Церковь ветхаго Рима?.. Что не глаголю больше всех бывших на земле преславных слышаний и видений? Где высота и неприкладная слава, елика в области и премудрости и всякой добродетели и благозаконии и православней вере царствия православных христиан царей, - царствовавших во всеславнем и благочестнем граде Константина Великаго? Где всемирный он свет благоверия, иже подобне солнцу осиявая вселенную всю архиерействовавшими в нем равноангельными святители... Где убо ныне, яже паче ума и слова тогда совершахуся в нем от Пречистыя Божия Матере Иисуса, избавляющия его паче надежди частых нахождений варварских? Чего ради не возстает Градохранительница и Владычица того на заступление и избавление всяко?" Причину столь печального положения апостольских престолов блаженный Максим усматривает не в естественных политических обстоятельствах эпохи, а в исполнении особых планов домостроительства Христова, вызванных грехами чад Церкви. На все вышеприведенные вопросы он дает один ответ: "Прежде дерзнутых ради в нем, нашими прародители неизцельных беззаконий". Приведенные выдержки свидетельствуют о глубине церковного мировоззрения и миропонимания рассматриваемых нами авторов. Но этого мало: все существующие устои общественной жизни обсуждаются со строго церковной точки зрения. В силу строго церковного строя жизни, не видя необходимости отделять церковную жизнь от государственной, ибо Церковь представляла собою все, а государство лишь дань человеческой ограниченности, преп. Иосиф и правительственную власть почитает, поскольку она является слугою Церкви, но, "аще ли же есть царь над человеки царствуя, над собою же имать царствующа скверныя страсти и грехи, сребролюбие же и гнев, лукавство и неправду, гордость и ярость, злейши же всех, неверие и хулу, таковый царь не Божий слуга, но диавол, и не царь, но мучитель. Таковаго царя, лукавства его ради, не нарече царем Господь наш Иисус Христос, но лисом... (I,133-135). Таковаго царя или князя да не послушаеши, на нечестие и лукавство приводяща тя, аще мучить, аще смертию предать" (287). Пред ревностью о славе Церкви должны отступить и родственные узы: "Се есть врази, иже егда отец и мать, или сын, или дщерь совратится от правыя веры, подобает ненавидети их, и отвращатися, и бегати от них, яко да не с ними погибнем" (474). Мало того, - самое дорогое для чувства преп. Иосифа, - иерархический принцип церковной дисциплины сохраняется дотоле, пока иерархия соответствует своему высокому назначению. Несмотря на свой игуменский сан, Волоцкий настоятель не постеснился выступить обличителем всероссийского митрополита, когда тот оказался еретиком, и, как основное начало канонического мировоззрения преп. Иосифа, следует считать его мысль, что иерархические преимущества действенны только при условии верности Церкви. Относительно же священников и епископов, нарушивших эту верность, он повторяет слова св.Афанасия Великого: "Уне есть без них собиратися в храм молитвенный, неже с ними воврещися, яко с Анною и Каиафою, в геенну огненную" (272).III. Источник разумения богооткровенных истин - созерцаниеПроникновение духом Церкви, вводящей человека в область явлений божественных, давало святым отцам особую силу познания, почти неведомую остальному человечеству. Сила эта - созерцание. В области мирской к ней отчасти приближается вдохновение поэтов, далеко, впрочем, уступающее созерцанию по чистоте, а, следовательно, по силе. Первое условие созерцательного ведения - это благочестие, а главная сила благочестия - молитва и чтение Божественных Писаний. Нужно заметить, что вожди созерцательной жизни не разделяют эти два делания, действительно невозможные одно без другого. "В отношении к Божественному Писанию то, чтобы читать оное, в нашей состоит власти, а то, чтобы понимать читаемое, и от нас зависит и не от нас. От нас зависит старание и внимание, какия надлежит иметь при чтении; то же, чтобы понимать читаемое, есть дело благодати Божией... Чтение научает человека тому, что руководит его к Богу и делает Божиим; молитва делает то, что Бог милосердствует к человеку и просвещает ум его, чтобы понимал и помнил прочитанное. То, что написано об иных мирских делах, читающие могут понимать и сами, но вещей божественных и спасительных никому невозможно понять или помнить без просвещения от Святаго Духа" (43 сл. Симеона Нового Богослова). Это драгоценное свидетельство принадлежит преп. Симеону, за созерцательную силу своих творений получившему наименование Нового Богослова. По сравнению с обычным способом человеческих исследований, созерцание есть путь совершенно особый, стоящий вне обычных условий. Св.Исаак говорит об этом так: "Когда ум обновлен и сердце освящено, тогда все возникающие в нем понятия возбуждаются сообразно с естеством того мира, в который вступает он. Сперва возбуждается в нем любовь к божественному, и вожделевает он общения с ангелами и откровение таин духовнаго ведения тварей, и возсиявает в нем созерцание тайн Святыя Троицы, также таин достопоклоняемаго ради нас домостроительства и потом всецело входит в единение с ведением надежды будущаго" (Слово 55 посл, к преп. Симеону). Ведение созерцательное постоянно считалось особым даром Божественной благодати, а отнюдь не обычным развитием психических сил. Что мнение это справедливо, свидетельствуют следующие слова Антония Великого: "Я молился о вас, да сподобитесь и вы получить того великаго и огненнаго Духа, котораго получил я. Если хотите Его получить так, чтобы Он пребыл в вас, принесите прежде труды телесные и смирение сердца и восторгая помышления свои на небо день и нощь, взыщите с правотою сердца Духа сего огненнаго, и Он дастся вам. Сим образом получил Его Илия Фесвитянин и Елисей с прочими пророками. Кто возделывает себя этим возделыванием, тому дается Дух сей навсегда и навеки. Пребудьте в молитвах с преболезненным исканием от всех сердец ваших, и дастся вам, ибо Дух тот обитает в правых сердцах. И Он, когда принят будет, откроет вам высшия тайны и будете в этом теле, как те, кои уже находятся в Царствии" (Добротолюбие, т.I, 34). Мы вправе считать святоотеческое богословие созерцательным, так как сами отцы смотрели на созерцание, как на главное условие истинного познания божественных явлений. "О нем (т.е. о Боге), - пишет св.Григорий Богослов, - могут разсуждать только опытные, успевшие в созерцании, а прежде всего, - чистые душой и телом, или по крайней мере очищающие себя" (О Богословии, слово 1). Если мы посмотрим на творения русских отцов XVI века с точки зрения их метода, то увидим, что все они запечатлены духом высокого созерцания. Мы видели уже выше, что блаженный инок Зиновий приготовлялся постом и молитвою к беседе с последователями Феодосия Косого. Преп. Иосиф Волоцкий с особенной настойчивостью проводит мысль о необходимости духовных подвигов для тех, которые пытаются исследовать содержание христианского учения. "Еже убо Божественная Писания нас поучают и законополагают известно и непокровенно, сих подобает в закон приимати и хранити. А еже покровенно вещают и в притчу и в прилучай, или премудростию глаголют, о сих подобает Богови молити со смирением и многим трудом, и с советом искусных, делом паче, а не словом навыщати: потаена же святыми Писании никакоже искати, сколько бо есть се. Якоже рече великий апостол: "тем же убо, о человече, кто сей, отвещая Богови: Но паче отрицатися сего, яко недостойным сущим.