О своих делах не рассказывал, а за то малое, что следователь узнал, дали вышку расстрел, да заменили особым, что для старых уголовников иногда было хуже. Расстрел получил и сразу отмучился, а в особом смерть мучительная, медленная. Те, кто из особого случайно выходили, становились полными инвалидами, поэтому, попав сюда, люди ожесточались, и выливалось это ожесточение в ток, что били политических и своих же уголовников насмерть.

Этот уголовник держал в строгости весь свой барак, и начальство его даже побаивалось. Случалось, мигнет ребятам и готов несчастный случай, а там веди следствие.

Звали старика Серый, по виду ему можно было дать лет шестьдесят, внешне казался добродушным. Начинал говорить с людьми ласково, с шутками, а кончал руганью, издевательством, побоями.

Увидал, что о. Арсений несколько раз перебирал дрова, крикнул: Чего, поп, ищешь? Растопку приготовил с вечера, а ее водой для смеха залили, вот хожу и ищу сушняк. Дрова сырые, что делать ума не приложу.

Да, поп, без растопки тебе хана, ответил Серый. Народ, с работы придя, замерзнет, вот что плохо, да и меня изобьют, проговорил о. Арсений.

Идем, поп! Дам я тебе растопку, и повел о. Арсения к своим дровам, а там сушняка целая поленница.

Мелькнула у о. Арсения мысль: шутку придумал Серый, знал его характер и помощи от него не ждал. Бери, о. Арсений, бери, сколько надо.

Стал о. Арсений собирать сушняк и думает: Наберу, а он меня на потеху другим бить начнет и кричать: Поп вор!, но тут же удивился, что назвал его Серый отец Арсений. Прочел про себя молитву, крестное знамение мысленно положил и стал собирать сушняк. Больше бери, о. Арсений! Больше! Нагнулся Серый и сам стал собирать сушняк и понес охапку следом за о. Арсением в барак. Положили сушняк около печей, а о. Арсений поклонился Серому и сказал: Спаси тебя Бог. Серый не ответил и вышел из барака. Отец Арсений разложил в печах растопку стоечкой, обложил дровами, поджег, и огонь быстро охватил поленья в первой печи, успевай только забрасывать дрова, носил их к печам, убирал барак, вытирал столы и опять, и опять носил дрова.Время подходило к трем часам дня, печи раскалились, в бараке постепенно теплело, запахи от этого стали резче, но от тепла барак стал близким и уютным.Несколько раз в барак приходил надзиратель, и, как всегда, первыми его словами была озлобленная матерная ругань и угрозы, а при одном заходе в барак увидел на полу щепку, ударил о. Арсения по голове, но не сильно. Ношение дров и беспрерывное подбрасывание их в печи совершенно обессилили о. Арсения, в голове шумело от слабости и усталости, сердце сбивалось, дыхания не хватало, ноги ослабли и с трудом держали худое и усталое тело. Господи! Господи! Не остави меня, шептал о. Арсений, сгибаясь под тяжестью носимых дров.БОЛЬНЫЕВ бараке о. Арсений был не один, оставалось еще трое заключенных. Двое тяжело болели, а третий филонил, нарочно повредив себе руку топором. Валяясь на нарах, он временами засыпал и, просыпаясь, кричал: Топи, старый хрен, а то холодно. Слезу в рыло дам, и тут же опять сразу засыпал.Другие двое лежали в тяжелом состоянии, в больницу не взяли, все было переполнено. Часов в двенадцать зашел в барак фельдшер из вольнонаемных, посмотрел на больных и, не прикасаясь к ним, громко сказал, обращаясь к о. Арсению: Дойдут скоро, мрут сейчас много. Холода. Говорил, не стесняясь, что двое лежащих слышат его. Да и почему ему было не говорить, все равно рано или поздно должны они были умереть в особом.Подойдя к третьему больному, повредившему себе руку и сейчас демонстративно стонавшему, сказал: Не играй придурка, завтра тебе на работу, а пересолишь за членовредительство в карцере отдохнешь.