Митр.Антоний: И вы думаете, что можно иметь убедительное

поэтическое доказательство, основанное ни на чем ином, как на галлюцинации, или

на фантазии, или на самообмане?

М.Ласки: Вы напрасно выражаетесь так… резко. Мне кажется, что

религия не существовала бы в любом известном нам обществе, если бы не отвечала

глубочайшей потребности человека, которую невозможно удовлетворить иным путем.

Вот, вы говорите «поэтический». В нашем мире после эпохи Возрождения поэзия

считается чем-то гораздо менее весомым, чем религия. Но я склонна считатьрелигию выражением чего-то, что невозможно выразить иным способом, чего-то, чтозатрагивает все наше человеческое существо в наивысшем его развитии. Так что,когда я говорю, что принимаю ее в качестве поэтического мифа, это не значит,что я принижаю ее— на самом деле я с некоторой жадностью и завистьюсмотрю, чему я могу от нее научиться и каким образом можно было бы, исключив еемифическую основу, продолжать развиваться и жить жизнью, которая была быпродолжением мифа, а не разрывом с ним.Митр.Антоний: Когда я думаю о поэзии, поскольку речь идет осамовыражении человека, у меня всегда чувство, что она полна значимости,смысла, потому что выражает присущим ей способом нечто настолько реальное, чтоэтот опыт только и может быть передан или разделен средствами поэзии. Но ееубедительность, ее сила в том, что она коренится в реальности, человеческойреальности.М.Ласки: С этим я согласна. Только что у нас с вами едва невозникло разногласие, но если вы говорите, что поэзия является выражением оченьглубокой человеческой реальности, я вполне согласна с вами. Разногласиевозникает, когда вы утверждаете, когда подразумеваете, что вне поэзии есть ещечто-то иное. На самом деле мне кажется, что предмет поэзии (возьмем теперь этослово в буквальном смысле), то, что чаще всего составляет предметпоэзии,— это именно создание глубоко эмоционального фона, который некимобразом тесно связан с религиозным опытом; вот чему главным образом посвященапоэзия.Митр.Антоний: То есть существует подлинный человеческий опыт, ивам кажется, что истолкование, которое ему дается, выходит, так сказать, запределы очевидности, облекается в излишнее многословие, уходит в областьвоображения, фантазии.М.Ласки: Выходит за пределы свидетельства— но это небеда, если мы способны принять его в качестве мифа. Ничто из тех положений, чтовы выдвинули, не кажется мне чуждым или странным, оно скорее представляется мнепоэзией в глубоком смысле этого слова.Митр.Антоний: И вы бы согласились, скажем, что в отрывках изЕвангелия— если для примера взять его— есть человеческая правда, некасаясь того, что за этой человеческой правдой есть нечто большее?М.Ласки: Я не только приму их, я буду выискивать их ипользоваться ими.Митр.Антоний: Вы упомянули Молитву Господню. Каково для васзначение этой молитвы, помимо того, что в ней упоминается Бог, Которого вначале вы называете «Отче наш», упоминается Его Царство, воля? Вы говорили, чтопользуетесь ею. В каком качестве? Как своего рода заклинанием, магическойформулой?М.Ласки: Ну, это трудно сказать, потому что ее смысл меняется