кончину безнадежно больного человека, который испытывает безумные муки. Как

нам, духовенству, относиться к такому вопросу?

Ускорить кончину человека, вмешаться в то, как развивается этот человек и

уходит в вечность,— не простой вопрос. Я думаю, что тут смешиваются

разные моменты. Первой должна быть поставлена задача усовершенствования всех

способов лечения, которые могут освободить человека от невыносимых болей,

сохраняя в нем ясность сознания. И пока это не будет универсально

распространено, будет вставать вопрос: что сделать?В данном вопросе есть разные степени. Бывает, что мы хотим освободитьчеловека от страдания, но при большом риске. Вот риск, я думаю, можно брать насебя. Я помню один случай из своей врачебной практики, когда человек умирал отгрудной жабы. Несколько суток он кричал от боли день и ночь. Местный врач емупрописал подкожные уколы морфия, которые не помогали. Я знал, что можно делатьуколы в вену и боль прекратится, но что это может уменьшить срок его жизни,хотя и так никакого сомнения не было, что он умрет через несколько часов. Ярешился сделать этот укол, сознавая, что этим могу сократить часы его жизни, ночто эти часы он будет лежать в полном спокойствии.Он прожил, кажется, еще пять или шесть часов. Лежал, разговаривал с женой идочерью, разговаривал со мной, потом постепенно стал слабеть и уснул ввечность. Если бы я не сделал укола, он, может быть, прожил бы еще какие-нибудьпять или десять часов, но эти часы он провел бы в невыносимой муке и постоянномкрике, который был нестерпим всем, кто его любил. Это не было нарушениемкаких-то медицинских или моральных правил.Но думаю, что я не решился бы убить человека из-за того, что он говорит, чтоне может больше выносить свое страдание. Я сделал бы все, что медицинскивозможно, вплоть до общей анестезии. Помню, как во время войны умирал отстолбняка молодой солдатик. Ты, наверное, знаешь, что при столбняке бываюттакие судороги мускулов, от которых ломаются кости. Этот солдат был вконвульсиях в течение нескольких дней, и я ему периодически делал анестезиюэфиром. На время он «уходил», но сделать большее я не считал себя вправе.Просто— называя вещи своими именами— убить человека мы неимеем права, хотя понимаем, что смерть все равно предстоит. Врач не призванпрерывать жизнь, он призван делать жизнь выносимой. В данное время есть такоеколичество способов облегчения страданий, что лучше прибегать к этим средствам.И надо принимать в учет, что большей частью эти средства уменьшаютсопротивляемость больного, уменьшают его способность жить долго. То есть как быускоряют смерть. Христианин верит, что со смертью жизнь не кончается, человекпросто переходит в иную жизнь, в иное существование. Не помогает ли это как-тоиначе осмыслить ускорение смерти?Христианин знает, что за пределами смерти есть жизнь. Но имеет ли он правокак бы за Бога решить, когда этот момент должен прийти,— это вопросдругой.