только на эту землю: чтобы она была плодотворна. И в конечном итоге, мы так

этой земле принадлежим, что костьми ложимся в нее, нас в нее погребают, наше

тело в ней растворяется, то, что, как мы думали, наше,— теперь нами

обладает. Нам некогда идти на пир Божий, на пир веры, на радость встречи,

на Божественную гармонию всего, потому что мы хотим освоить землю, и в

результате она нас поглощает.

Другой говорит: я купил пять пар волов— надо же мне их испытать! Надо

же мне проверить их работоспособность! А кроме того, я же не покупал их, чтобыони стояли в хлеву, они должны труд понести, плод принести. Разве мы не такрассуждаем— каждый по-своему, но все одинаково— о том, что переднами есть задачи! Мы должны что-то осуществить, что-то сделать на земле! Как женам прожить, не оставив следа? И каждый старается по мере своих сил трудиться.Некоторые из отцов древности под образом этих пяти пар волов видят символ нашихпяти чувств. Нам даны пять чувств— зрение, слух и так далее: как же всеэто не применить к земной жизни? Но пять чувств применимы только к земле, небо неуловишь ни зрением, ни слухом, ни обонянием, небо берется иным чутьем. Дажеземная любовь не охватывается пятью чувствами— что же говорить оБожественной любви, о вечности? Мы как бы пускаем в торг эти наши пять чувств иприобретаем, что можем,— но только земное.Иногда через эти чувства нам раскрывается нечто большее: земная любовь. Ивот третий из званых говорит слуге: я женился, у меня своя радость, мое сердцеполно до края— мне некогда прийти на пир твоего хозяина, даже моегохозяина,— разве он не может этого сам понять? У меня своя радость—как же я могу вместить еще чужую радость? Привязанность, любовь, которая награни вечности, по эту или по ту сторону вечности, в зависимости от того, какмы к ней отнесемся, снова делается преградой: она меня держит на земле, мненекуда уйти от нее. Вечность— потом, когда-то, а теперь— заполнитьбы время этой радостью, этим изумлением, этим счастьем, и довольно того, чтомое счастье— мое, не нужно мне чужого. И третий званый тоже неидет на пир Божий, потому что боится, как бы от него не ушла временная радость,утонув в вечности, в вечном.И что же остается? Остается человек, живущий тем, что держится за землю,которая его поглотит, весь смысл своего существования полагающий на то, чтобычто-то сделать с этой землей и на этой земле— временное, которое тожепройдет: память людей проходит, здания рушатся, весь мир покрыт остаткамиотживших, умерших, разрушившихся цивилизаций. И человек все-таки строит новую,которая тоже не устоит, временную, бесцельную, потому что ни в ней самой нетцели, ни дальнейшей цели нет. И вместо того чтобы через любовь раскрыться,человек часто любовью замыкается: свои— и прочие… И это очень страшно. О,эти «прочие» и «свои» могут быть очень различно распределены, «своих» можетбыть очень много, но все равно, пока остается один «прочий», ЦарстваБожия не только нет, оно отрицается.