только на эту землю: чтобы она была плодотворна. И в конечном итоге, мы так

этой земле принадлежим, что костьми ложимся в нее, нас в нее погребают, наше

тело в ней растворяется, то, что, как мы думали, наше,— теперь нами

обладает. Нам некогда идти на пир Божий, на пир веры, на радость встречи,

на Божественную гармонию всего, потому что мы хотим освоить землю, и в

результате она нас поглощает.

Другой говорит: я купил пять пар волов— надо же мне их испытать! Надо

же мне проверить их работоспособность! А кроме того, я же не покупал их, чтобы

они стояли в хлеву, они должны труд понести, плод принести. Разве мы не так

рассуждаем— каждый по-своему, но все одинаково— о том, что перед

нами есть задачи! Мы должны что-то осуществить, что-то сделать на земле! Как же

нам прожить, не оставив следа? И каждый старается по мере своих сил трудиться.

Некоторые из отцов древности под образом этих пяти пар волов видят символ наших

пяти чувств. Нам даны пять чувств— зрение, слух и так далее: как же все

это не применить к земной жизни? Но пять чувств применимы только к земле, небо не

уловишь ни зрением, ни слухом, ни обонянием, небо берется иным чутьем. Даже

земная любовь не охватывается пятью чувствами— что же говорить о

Божественной любви, о вечности? Мы как бы пускаем в торг эти наши пять чувств и

приобретаем, что можем,— но только земное.

Иногда через эти чувства нам раскрывается нечто большее: земная любовь. И

вот третий из званых говорит слуге: я женился, у меня своя радость, мое сердце

полно до края— мне некогда прийти на пир твоего хозяина, даже моего

хозяина,— разве он не может этого сам понять? У меня своя радость—

как же я могу вместить еще чужую радость? Привязанность, любовь, которая на

грани вечности, по эту или по ту сторону вечности, в зависимости от того, как

мы к ней отнесемся, снова делается преградой: она меня держит на земле, мне

некуда уйти от нее. Вечность— потом, когда-то, а теперь— заполнить

бы время этой радостью, этим изумлением, этим счастьем, и довольно того, что