Печорах. Я как-то пришел вечером. Храм не закрывался— красть было нечего.

Церковь была подвальная, затем была лесенка, каменный коридор и две или три

кельи. В одной из них жил Владыка Вениамин, в другой отец Афанасий, мой

духовный отец. Я вошел в этот коридор и вижу: Владыка Вениамин лежит на

каменном полу, завернувшись в черную монашескую мантию. Увидев меня, он встал.

Я говорю: «Владыка, что вы здесь делаете?» —«Да знаешь, я здесь ночую».

—«А разве комнаты у вас нет?» —«Да, есть комната, но ты

представляешь, как замечательно— у меня там четверо нищих спят: один накровати, другой на матрасе, третий на ковре, а еще один на подушках. Я имоставил эту комнату— им так трудно днем живется. Как же лишить их ночи?»Другой приход был французский, три священника-француза, которые сталиправославными. Они ели только тогда, когда кто-нибудь их приглашал,иначе— денег не было и есть им было нечего. И во времена ВладыкиВениамина в коридор выставлялась коробка, куда мы, прихожане, клали то, чтомогли сберечь от нашего обеда, от нашей еды, иначе на покупку еды денег небыло. Здесь видно, сколько сострадания и любви люди были способны проявить.Тогда страдание было такое явное! А порой нечем было помочь, и прибегалинеожиданно к смелым средствам. Я вспоминаю, как отец Афанасий шел по улице.Подошел нищий, а у него денег никаких не было. Отец Афанасий остановилпрохожего-француза, сказал, указывая на нищего: «Пять франков: голодный!» И тотот изумления дал пять франков.Когда общины были маленькие, когда голод был острый, когда жить было негде,когда было одиноко, когда каждый был свой, тогда можно было сказать: да,они любят друг друга, причем не сентиментальной, а глубокой, жертвеннойлюбовью. Это не значит, что все люди были легкими друг для друга. Ведь людипрошли через ужас первой войны и революции, внутреннее напряжение было порой оченьострое, было потеряно все: не только Родина, но семья, родные, самые близкие. Иконечно, порой люди бывали резкие, но за этой резкостью крылось что-то другое:не ненависть, не безразличие, а то, что правду надо резать, надо говоритьправду, потому что другому человеку нужно услышать правду о себе или о жизни.Я вспоминаю приходское собрание. Мне тогда было семнадцать лет. Сидели нашисвященники, между ними отец Афанасий. Была очень смелая, умная, образованнаяженщина в приходе, большой друг жены Чехова292.Она встала и начала критиковать настоятеля, отца Афанасия. Помню, как я сидел икипел внутренне, я чуть не перекипел, когда она о нем всему приходусказала: «Этот дурак Афонька не может даже приход построить как следует!», носмолчал. А потом мы поднимались по лестнице с отцом Афанасием, который во времявсей этой тирады сидел, как изваяние, и я ему говорю: «Как вы могли такспокойно просидеть?» Он на меня посмотрел и говорит: «Да, правда! Как она менядолжна любить, чтобы так правдиво при всех мне правду сказать обо мне самом!»Недалеко от Трехсвятительского подворья были дом и часовня, которую устроиламать Мария Скобцова. Она из ничего оказывала помощь другим людям и не ждала,