какие-нибудь богослужебные чины для до сих пор не предусмотренных случаев?

И, наконец, есть вопрос личный. Каждое отдельное лицо в Церкви имеет право

личного милосердия. Где-то в православном сознании есть: то, чего не делает

Церковь как таковая, через большую «Ц», член Церкви может делать. Я, конечно,

не говорю о том, чтобы нарушать что-то, что лежит в существе Церкви. Но в

житиях святых есть рассказ о том, как один священник молился о самоубийцах и

его епископ запретил ему. И было ночное видение тому епископу: толпы людей

кричали ему, что он их мучитель. И когда он их спросил: «Но что я вамсделал?»— они ответили: «Один человек за нас молился, и каждый раз, когдаон молился и совершал литургию за нас, нам было облегчение, а теперь ты насэтого лишил». Всецерковно это ничего не меняет, а в порядке какой-то личнойчуткости, личного чувства вещей— меняет. Я много лет был в приходесвященника, который, с благословения нашего епископа, на литургии вставлялнесколько прошений и, между прочим, молился о тех, которые «в безумии сердца ипомрачении ума руки на себя наложили». И мы десятилетиями молились в такойформе. Такая формулировка в его устах была не лукавая, совершенно прямая, и,конечно, это покрывает огромное поле, потому что о ком можно сказать,что он не был помрачен умом или безумен сердцем? Я с ним тогда говорил об этом,потому что очень этому сочувствовал, и мы оба радовались, что эти слова намдают право молиться о всех, а вместе с тем не говорят ничего больше, чем можносказать.Что вы думаете о мнении, будто страх смерти порожден психологиейчеловека, обусловленного обществом и религией? Животные не боятся смерти…У меня впечатление, что такое мнение отражает оптимизм, которого нет уживотных. Когда животные чувствуют, что их ведут на бойню, несут утопить иликак-то уничтожить, они испытывают глубокий ужас. Сходите проверить на бойню,понаблюдайте кошку, у которой отняли котят, чтобы утопить их: вы не будете такуверены, что животные (которые не обусловлены обществом и религией) не боятсясмерти. Смерть— реальность настолько противоестественная, что всев мире, любая тварь, трепещет перед ней.Что касается обусловленности, я думаю, смерть нам предстает по-разному, взависимости от возраста и положения. Мне кажется, что обычно мы начинаемзадумываться о смерти несколько запоздало. Мы думаем о ней, когда она начинаетразрушать наше тело, когда нас настигают старость или болезнь, когда мыначинаем рассыпаться, когда угасает в нас жизненная сила. Тогда мы задумываемсяо смерти— и думаем о ней ложно. Чувствуя в себе силы распада, мы думаем,будто смерть— не что иное, как последний этап этого распада, ничегобольше. Разумеется, наше тело будет разлагаться и обратится в прах. Но смертьнесет не только распад. Часто можно видеть, что по мере того, как слабеет тело,внутренняя жизнь, настоящая жизнь нарастает до такой степени, какойчеловек не знал раньше.Когда мы молоды, мы не думаем о смерти, потому что она нам чужда,— разве