отношению к вере. К Закону Божию— да: вот тебе катехизис, вот тебе Новый

Завет, Ветхий Завет, все что хочешь; мы и сами, может быть, даже что-то знаем

об этом. Но не в знаниях дело, а в том, какие вопросы у него встают, откуда они

берутся. Некоторые вопросы берутся извне: товарищ сказал, или школа, или время

такое, атмосфера общая, а другие вопросы встают вполне добросовестно: как это

может быть? Я больше не могу в это верить! И часто нужно было бы сказать:

хорошо, что ты больше не можешь верить в такого Бога, в Которого ты верил,

когда тебе пять лет было. Потому что такого Бога и тогда не было, и не надобыло тебе такого Бога как бы «подсовывать»— для удобства родителей,конечно.Когда родители признают, что дети их верят в какого-то непонятного им Бога,это очень мало похвального говорит о родителях. Родителям, знающим своих детей,следовало бы попробовать понять, в какого Бога те верят. Это первое. Раньше чемдавать ответы, надо было бы задуматься над вопросом. Часто— да, детиподрастают и начинают верить или, вернее, выражать свою веру, описывать своюверу в таких категориях, которые нам чужды. Но нам-то надо их понимать, мыпотому и взрослые. Вернее, будучи взрослыми, мы должны были бы быть в состояниипонять ребенка, продумать его вопрос, продумать, что за ним стоит, и себяспросить: вот мой сын, моя дочь верит в Бога такого-то. Каким образом подвлиянием моего воспитания и сторонних влияний мог вырасти такой образ Божий?Что я могу на это возразить? Сказать: это ересь, неправда, ложь— оченьлегко, но это не ответ. У меня своих детей нет, но я, слава Богу, сорок первыйгод на этом приходе, и детей много повидал. И я думаю, что каждый раз, когдатебе дают картину: «Вот каким я представляю Бога», нельзя говорить: «Ой, нет!Он не такой!», а надо поставить вопрос: «Как ты до этого дошел? Как интересно!Объясни». Но мы не ставим вопрос так: «Ты мне объясни, потому что я непонимаю», мы сразу говорим: «Я тебе объясню, что ты не прав». А когда человекуговоришь, что он не прав, он сразу жестеет, конечно. Кому охота быть неправымвсегда— потому что он маленький, а ты большой. И я думаю, что одна иззадач нашего времени, когда все ставится под вопрос, именно вдуматься,вчувствоваться, вглядеться в вопросы, которые вырастают вокруг нас, ипопробовать понять: откуда они берутся, как могло вырасти такое уродство? Илинаоборот: может быть, он прав?Это возможно, если с раннего детства устанавливать диалог, а не монолог. Аесли ребенок должен быть только ушами, а родители только голосом, то ничего неполучается. Но если с самого раннего детства родители проявляли живой интерес:как ты мне интересен! Каждая твоя мысль интересна, весь твой опыт и вседвижения ума и души интересны, объясни, я не понимаю… Беда с родителями в том,что они почти всегда себя ставят в такое положение: я-де понимаю, а ты непонимаешь… А если родители говорили бы (что просто правда): «Я не понимаю, тымне объясни»,— очень многое могло бы быть объяснено. Потому что дети сготовностью объясняют, что они думают, если не ожидают, что их тут же посадят и