Хорошая — имагинативная — история сродни ретроспективной поэзии. Она — о жизни как она есть, а также как мы можем восстановить ее. В XVII в. Библия была центром эмоциональной и интеллектуальной жизни. Величественная проза Тиндела, Женевская и Дозволенная версии трансформировали образ мыслей англичан, а также английский язык — не только образ мыслей относительно теологии. Вчитывание в Песнь песней вело нас в милленаризм так же, как и в пустыню. Связанные друг с другом символы пустыни, сада и ограды имели отношение к возникновению конгрегационалистских церквей, а также к сельскому хозяйству. И все это вместе вело за Атлантический океан, где антикатолицизм тоже захватил нас. Каин и Авель, Исав и Иаков помогают нам понять теологические споры о предопределении и свободе воли; но они говорят также об экономических проблемах младших сыновей и проясняют политические идеи левеллеров и диггеров, память о которых остается с нами до XIX столетия. К сожалению, Милленниуму не удалось прийти на землю; но революционный милленаризм многое говорит нам о нужде в социальных реформах, а секуляризованный милленаризм помогал Британии стать мировой империей. Библейская концепция идолопоклонства использовалась для политических целей против Карла I; в конце концов сама Библия была осуждена как идол. Псалмы подняли вопросы о политике и литературных жанрах, а также о теологии. Они привели нас к Милтону, подобно тому как сад ведет нас к Марвеллу и метафизической поэзии. Библия связывает Хэкуилла с Сэмюэлем Фишером и Спинозой, битва книг — с битвой о Книге[1973].

Мужчины и женщины использовали библейские идиомы и библейские рассказы, чтобы обсудить религиозные, политические, моральные и социальные вопросы, которых, может быть, было опасно касаться прямо. Концепция избранного народа помогала выразить крайний национализм Англии, а также давала Джерарду Уинстэнли и диггерам уверенность в том, что их коммунистические колонии реализовывали истину библейских пророчеств; это в конце концов помогло утвердить сектантство как постоянную черту английского общества. Идея, что Бог оставляет своих избранных англичан, заставила некоторых эмигрировать в Америку, других — бороться за более праведное общество дома, а общество — лучше осознавать международные обязательства.

Если мы хотим понять менталитет в Англии XVII в., мы можем последовать рекомендации Джека Фишера начать с Библии. Библия на английском языке помогла мужчинам и женщинам подумать о своем обществе, критически отнестись к его институтам, поставить под вопрос некоторые из его ценностей. Она имела такой авторитет, которого не могла достичь ни одна другая книга: короли и их оппоненты обращались к Библии в великих конфликтах революционных десятилетий. По меньшей мере один комментатор указал, что иезуит Роберт Парсонс, цареубийца Джон Брэдшоу и виг-республиканец Олджернон Сидней — все цитировали одни и те же библейские тексты в поддержку своих совершенно различных политических позиций[1974].

Теми, кто основывал конгрегационалистские церкви, были часто младшие братья и сестры, которые знали, что такое земельный голод и социальное угнетение. Баниан говорит об искушении продать свое право первородства во Христе, как Исав; он с одобрением вспоминал еврейский юбилей: “Землю не должно продавать навсегда; ибо моя земля, сказал Бог" (Лев. 25.23)[1975]. Так что продажа земли, к которой предков Баниана привела нищета, повлияла на состояние его души. Земельный вопрос был все еще не решен, когда последователи Спенса выдвинули идею юбилея. Гнев Божий, от которого решились бежать некоторые нонконформисты, выражался в несправедливости английского общества. Милленниум, правление святых и земля обетованная были названиями, которые они давали своим надеждам на лучшее общество, в Новой ли или в старой Англии. Вдобавок к угрозам воздаяния Библия дает надежду: пророки — на возвращение из изгнания, на добрый приход Благой Вести, на Откровение. Конец всех трех последних поэм Милтона давал надежду — после и через поражение — в делах более великих, чем личная жизнь. Идолопоклонство было словом, которое Милтон и Тороуджон употребляли для обозначения ложных ценностей.

Когда мы по праву утверждаем, что англичане стали народом Книги, мы не должны думать, что теология или жизнь после смерти — это было все, что они изучали в этой Книге. В действительности в Ветхом Завете ничего не сказано о жизни после смерти[1976]. Они находили уроки и утешение для жизни на земле, как и для пути на небеса. Некоторые англичане находили также подтверждение и оправдание для худших своих пороков — дискриминации женщин, патриархальности, расизма, социальной иерархии, национальной вражды. Набожные тоже не монополизировали библейскую фразеологию. В конце XVIII в. народные песни восхваляли библейские добродетели разбойников с большой дороги[1977]. Библия установила культурные нормы, которые пережили религиозную веру.

В этой книге я не сказал ничего о Библии в Уэльсе, хотя она имела продолжительное влияние на культурную историю этой страны. Послания и Евангелия были переведены в 1551 г., весь Новый Завет — в 1567, вся Библия переведена на валлийский язык в 1588 г. Относительно дешевые переводы, продававшиеся по 5 шиллингов, появились в 1630 г. Сравнительное изучение влияния Библии на родном языке на национальное и культурное развитие протестантских стран было бы полезным; но оно выходит за рамки данной книги и не в моих силах. Протестантский английский библеизм был во многих аспектах уникален. Но в ХУНТ и XIX столетиях он начал экспортироваться. Профессор Валентин Босс убедительно доказал, что “Потерянный рай” Милтона был бестселлером в предреволюционной России до того, как Библия стала доступной на родном языке. Он имел огромное влияние как заместитель Библии[1978]. В Китае миссионеры имели при себе переведенную на китайский язык великую библейскую аллегорию Баниана. И когда тайпинские мятежники в середине XIX в. подняли на бунт миллионы крестьян, приблизившись к свержению императора больше, чем любое другое движение до 1948 г Библия и “Пути странника” были любимыми книгами их лидера [1979].

II

Эта книга имеет дело почти исключительно с Ветхим Заветом, почти не касаясь Откровения и Нового Завета. Когда я только начинал обдумывать тему, в мои намерения это не входило, но путь был указан самим материалом. Ветхий Завет описывает странствие к земле обетованной. Оливер Кромвель, я полагаю, — последний английский политик, которого приветствовали как Моисея. Это случилось сразу после разгона им “охвостья” Долгого парламента. Джордж Фокс был, возможно, последним религиозным лидером, которого уподобляли Моисею[1980]. Но старая Англия не превратилась в Израиль; Новая же Англия превратилась не в страну, где текут молоко и мед, а в полезный рынок для произведенных товаров и торговли рабами. Эдвардс, перечисляя ошибки сектантов, называл среди них то, что Ветхий Завет “не интересует и ни к чему не обязывает христиан, живущих по Новому Завету”. Память о Вавилоне и страх перед антихристом отошли на задний план, когда Навигационный акт и новая имперская политика дали англичанам иное богатство и большую уверенность в себе. Любимые тексты "людей свободы" брались почти исключительно из Нового Завета[1981].Великая протестантская доктрина предопределения пыталась приспособить весть, содержавшуюся в Ветхом Завете, к миру XVI и XVII вв.; учение о священстве всех верующих начинается с ветхозаветной концепции священства, которую не всегда легко найти в Новом Завете. Идеи права первородства, права наследования восходят к патриархальному обществу Ветхого Завета. Монархия была проблемой для детей Израиля, так же как и для людей XVI и XVII вв., и не была проблемой для тех, кто жил по Новому Завету, будучи безнадежно покоренным Римской империей. Ветхозаветные добродетели не были утонченными, это были “героические” военные добродетели, которые отвергал Сэмюэль Батлер, когда Гудибрас пытался доказать ортодоксальность своей доктрины с помощью апостольских ударов и стуков, — но они, конечно, не были апостольскими, а скорее пророческими. Милтон отрицал “рыцарские” военные доблести; свою силу духа он черпал главным образом в Ветхом Завете, однако, может быть, эта добродетель более характерна для Нового Завета. Но Милтон — это последний великий создатель библейского эпоса; век Августа потерял интерес к родовому обществу древнего Израиля. В конце XVII в. культурная самоуверенность Англии и английская литература уже утвердились. Дефо, чьи идеи знаменуют собой наивысший подъем антипапизма, помогал создавать новый буржуазный роман, в котором Англия повела за собою мир.В конечном счете я думаю, что Библия на английском языке принесла гораздо больше добра, чем вреда; мы должны быть благодарны, что критики работали над ней, подтачивая ее сверхъестественный авторитет и свергая ее с пьедестала по истечении периода ее абсолютного авторитета. Кто-то сказал, что “мир, который создала Библия, сбросил Библию с пьедестала”. Страстное желание радикальных праведников разобраться в Библии привело их к такой критической деятельности, которая в конечном итоге свергла ее с пьедестала. Воздадим же должное ученым трудам Тиндела, Томаса Джеймса, Уильяма Крэшоу, Перкинса, Престона и Чиллингуорса, а также светилам меньшей величины вроде Гринхилла и Бэрроуза; великому Милтону и Оуэну, радикалам Уолвину, Уинстэнли, Райтеру и Фишеру. Они опрокидывали свое настоящее в Библию, как Гоббс опрокидывал его в естественное состояние. Они находили в Библии руководство к действию, когда усердно стремились понять отношение варварских историй в книгах Судей, Царств и Паралипоменон к своему собственному, более сложному обществу. Фактические достижения их огромных истолковательных томов могут показаться не соответствующими вложенным в них усилиям; но влияние их учености на авторитет их проповедей и книг не следует преуменьшать. До известной степени тем, что Англия в конечном счете стала демократической страной, она во многом обязана дискуссиям, развязанным этими учеными, — дискуссиям, которые, как это ни смешно, через какое-то время заставили людей полагаться больше на свой собственный разум, чем на цитаты из священного текста. Они срубили ту самую ветвь, на которой сидели, дав доступ свету, и это пошло на пользу тем, кто последовал за ними[1982]. Примечания