Теперь вернемся к нашему псалму, начиная с конца — с фонетики и метрики. Сразу бросается в глаза, что стих 2 содержит «рифму», которая возвращается как внутренняя в стихе 3. Заметно также обилие аллитераций на «ш», рассыпанных по всему тексту. Обращают на себя внимание ассонансы «ей» («йе») и «ай» («йа»), сосредоточенные во вторых полустишиях. Одним словом, «инструментовка» кажется не случайной, но умышленной и целенаправленной. Распределение иктов почти регулярное (по три в долгих «отрезках», по два в коротких).

С параллелизмами, однако, все не так четко. Очевидный синонимический параллелизм представлен стихом 2. Есть комментаторы, которые видят в первой половине стиха 6 своего рода резюме стихов 4 и 5, а во второй половине стиха 6 — резюме стихов 2 и 3. Тогда перед нами «макрохиазм», охватывающий все названные выше стихи. Это толкование, однако ж, выглядит чересчур смелым. Напротив, если согласиться с Дахудом в его понимании второго «отрезка» стиха 3 («приведет на богатые пастбища»), а доводы его отнюдь не легковесны, то возникает перевернутый синонимический параллелизм с первым «отрезком» стиха 2 («уложит меня на травянистом месте»).

Итак, стилистический уровень библейской поэзии, и в частности псалмов. Она беспримерно (без сравнения — если воспользоваться церковнославянизмом) богата образностью — на этот счет существует общее согласие. Образы черпались из всех без изъятия сфер бытия, от самых возвышенных до самых низменных. И независимо от сферы образы всегда конкретны, наглядны, «вещны». Это связано с качествами — или, если взглянуть с противоположной точки зрения, слабостями — самого еврейского языка библейской эпохи, а именно со сравнительной бедностью его средствами выражения отвлеченных понятий и отношений. Отсюда — простота, пусть серьезная, важная, торжественная даже, но всетаки простота, в известном смысле заземленность библейского текста. А между тем и по-русски, и на других языках эти тексты взвились под стилистические небеса и при этом потеряли «вещность», обескровились. Тут действовал, по-видимому, главным образом психологический мотив: Священное Писание должно быть возвышенным, иначе какое же оно священное? Кстати, та же беда постигла и христианский канон, повествовательные его части (Четвероевангелие, Деяния Апостолов), греческий язык которых по-простонародному незамысловат, неуклюж, а случается, и неграмотен.

Проверим это на переводе нашего псалма в Синодальной Библии.

1. Господь — Пастырь мой: я ни в чем не буду нуждаться.

2. Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим.

3. Подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего.

4. Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мною; Твой жезл и Твой посох — они успокоивают меня.5. Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих, умастил елеем голову мою; чаша моя преисполнена.6. Так, благость и милость да сопровождают меня во все дни жизни моей, и я пребуду в доме Господнем многие дни.И лексика, и даже синтаксис поражают безжизненностью, бесплотностью — по сравнению с оригиналом. Регулярно проведенная инверсия существительного и притяжательного местоимения; инверсия определяемого и определения («к водам тихим»); «в виду» в значении «на виду», «перед глазами»; «так» в значении «да», «точно»; и в первую голову лексические архаизмы — пастырь, покоит, злачные пажити, стези, убоюсь, жезл, трапеза, умастил елеем, преисполнена, благость, пребуду — вся эта сверхкнижиость, чтобы не сказать замшелость, привнесена переводом.Завершая на этом разбор псалма 22, необходимо отметить, что многое осталось даже незатронутым, в частности богословская экзегеза данного текста, довольно существенная как по объему, так и по мысли у евреев и христиан.Ложная возвышенность тона прочно закреплена традицией, и литературной, и языковой, а стало быть, перестала быть ложной. В этой традиции выполнены и стихотворные переложения Наума Гребнева, и выполнены, мне кажется, прекрасно. Тем более что, перелагая прозу Синодального перевода и сохраняя в целом его стилистический ключ, Гребнев пытается кое-где снизить тон — примешивает к архаизмам просторечье (вестимо, тыщи, одёжи и т. п.), вводит в число размеров дольник.И все-таки хорошо было бы преодолеть традицию и приблизить русского читателя не только к русской же «Псалтири», но и к древнееврейским mеhuлuм. Тогда, независимо от того, наделен ли он даром веры или нет, он лучше, совершеннее, полнее осознает и прочувствует, что значат слова псалмопевца, вынесенные в заглавие этой статьи: «Господь — сила моя и песнь» (псалом 117, стих 14).