Письма

Григорій II Кипрскій (въ міре Георгій), патріархъ Константинопольскій съ 1283 по 1289 гг. Он велъ борьбу со сторонниками церковной уніи съ Римомъ, во главе которыхъ стоялъ низложенный патріархъ Іоаннъ Веккъ. Въ полемике съ Веккомъ Г. оказался слабее последняго и повредилъ себе темъ, что, желая поразить уніатовъ и католическое ученіе объ исхожденіи Святаго Духа отъ Отца и Сына, отвергъ и православное толкованіе формулы: Духъ Святый исходитъ отъ Отца черезъ Сына, толкованіе, которое впоследствіи принято было православными защитниками веры на Фераро-Флорентійскомъ соборе. Возбудивъ противъ себя большое недовольство, Г. вынужденъ былъ отказаться отъ патріаршей каѳедры. Полемическіе труды Г., напечатанные въ патрологіи Миня (т. 142) и переведенные на русскій языкъ проф. И. Е. Троицкимъ (ХЧ. 1870 и 1889), очень выжны для характеристики религіознаго движенія въ XIII в. Историческій интересъ представляетъ его автобіографія, переписка и похвала св. Евфимію (рус. переводъ въ 1889).

история христианства, апокрифы, апологетика ru Татьяна Трушова Нашли ошибку - напишите на e-mail saphyana@inbox.ru ExportToFB21 07.04.2011 OOoFBTools-2011-4-7-15-9-27-139 1.0 «Христианское Чтение» Санкт–Петербургская Духовная Академiя 1889

Письма

Автобіографія. [1]

Родина автора этой книги [2] островъ Кипръ; родители и деды его и целый рядъ предковъ принадлежали къ числу первыхъ по богатству и знатности рода, пока варварамъ итальянцамъ не удалось поработитъ себе тамошнихъ грековъ; после же порабощенія подпавши общей участи вместе со всеми другими, они стали считаться и почитаться лицами средняго состоянія, не относили ихъ къ числу бедныхъ, рядовыхъ (πολλούς) и не знатныхъ, но не причисляли и къ зажиточнымъ и нарочито богатымъ. Итакъ онъ родился на этомъ острове и первоначальнымъ воспитаніемъ его занимались родители до техъ поръ, пока не пришло время учиться у грамматистовъ; когда же открылась потребность въ изученіи ихъ (грамматистовъ) науки, — а она открылась въ очень раннемъ возрасте, онъ родился съ душой очень воспріимчивой къ наукамъ, и было бы не справедливо не познакомить его съ ними, — онъ былъ отправленъ для дальнейшаго образованія въ городъ Каллиникисы, издавна славившійся людьми, знавшими гораздо больше элементарныхъ учителей (ἔξαρχῆς παιδευτὰς), хотя на самомъ деле тамъ не оказалось ни одного такого. По расказамъ стариковъ, шелъ уже шестидесятый годъ съ техъ поръ, какъ островъ подпалъ подъ власть иноязычныхъ [3], и во все это время не явилось ни одного человека, который произвелъ бы что нибудь выходящее изъ ряда обыкновенныхъ жалкихъ букварей: былъ ли кто изъ такихъ ученыхъ (σοϕῶν) раньше этого времени они (старики) не знали и расказать не могли. Когда такимъ образомъ не оказалось здесь ничего, достойнаго изученія по его способностямъ, онъ предпринялъ другую экскурсію (δευτερος πλοῦς), какъ говорится, въ римскія [4] школы, где преподавалась грамматика на природномъ языке латинянъ. Здесь онъ провелъ также не много времени, усвоивши себе только тень грамматики, а не самое грамматическое искуство: причина этого заключалась отчасти въ краткости времени, отчасти въ языке учителей, чужомъ для него и испорченномъ, такъ что молодому человеку стоило много и большихъ трудовъ понимать его, а безъ пониманія нельзя было усвоить себе и искуства; вместо обыкновеннаго труда ему приходилось выносить двойной, — съ одной стороны добиваться значенія словъ, съ другой — уяснять себе смыслъ преподаваемаго ученія. По той же причине онъ очень мало усвоилъ себе и изъ преподаваемой тамъ логики Аристотеля — не больше введенія въ эту науку, да и то крайне смутно; такъ какъ трудно углубляться въ смыслъ того, что преподаютъ, когда не понимаешь словъ. Но какъ скоро онъ заметилъ, что не такъ быстро успеваетъ (προβαίνοντα) въ наукахъ, какъ хотелъ бы, — такъ накъ натура у него была нетерпеливая, непереносливая къ трудамъ, — ему нужно было либо сразу все понять, либо ужъ во все не учиться, — мучиться надъ ученьемъ онъ нисколько не хотелъ; — то и возвратился подъ родительскій кровъ, имея отъ роду пятнадцать летъ. И затемъ проводилъ время въ охоте съ собаками и въ другихъ подобныхъ занятіяхъ, науками же, хотя и не проходила наклонность къ нимъ, уже нисколько не занимался, единственно потому, что не было людей, которые могли бы преподавать ихъ на греческомъ языке, чрезъ что сильно облегчилось бы для него занятіе ими. Между темъ, такъ какъ, благодаря этой наклонности къ наукамъ, онъ не могъ мириться съ праздной жизнью и докучалъ своимъ родителямъ просьбами о снабженіи его необходимыми средствами на дорогу, — онъ задумалъ оставить ихъ и родину и отправиться въ Никею, представлявшуюся, по слухамъ, древними Афинами для желающихъ учиться, по обилію ученыхъ людей, — то повергнулъ ихъ въ не малое затрудненіе и печаль: съ одной стороны естественная любовь къ своему детищу, съ другой крайняя стеснительность въ матеріальныхъ средствахъ не позволяли имъ соглашаться на его просьбу, такъ что они скорее решались разстаться съ жизнію, чемъ добровольно отпустить своего сына на чужую сторону въ такомъ возрасте. Положеніе было затруднительное для обеихъ сторонъ, и продолжалось два года; наконецъ молодой человекъ, понявши, что победа постоянно будетъ оставаться на стороне родителей, пока онъ будетъ вести съ ними речь объ этомъ предмете прямо, решился изменить свою тактику — показать видъ, что отложилъ свое намереніе, успокоился и намеренъ поступать такъ, какъ прикажутъ его родители и повелители. Принявши такое решеніе, онъ на некоторое время притворился действительно успокоившимся, чтобы убедить своихъ родителей въ неизменности своего решенія; между темъ потихоньку отъ всехъ домашнихъ и родственниковъ бросилъ родину, селъ на корабль и, пользуясь попутнымъ ветромъ, на третій день очутился въ Птолемаиде Палестинской; откуда предпринялъ второе, гораздо более опасное и трудное плаваніе въ Азійскую Анею [5] и оттуда перебрался въ Ефесъ. Здесь, какъ и въ окрестностяхъ, у всехъ на устахъ было имя Влеммида [6], — говорили, что этотъ мужъ превосходилъ ученостью не только современныхъ намъ эллиновъ, но и всехъ людей; вследствіе чего въ немъ (авторе біографіи) возбудилось сильное желаніе пойти посмотреть этого человека: но ефесскіе жители остановили его порывъ, присовокупивши, — что впоследствіи оказалось справедливымъ, — что не только (самъ) философъ не удостоитъ его своего лицезренія, какъ юношу (νέον), и притомъ чужестранца и бедняка, но и окружающіе его не допустятъ его и до своего монастыря [7]; это — говорили они — человекъ недоступный для приходящихъ къ нему, суровый, надменный и не обращающій никакого вниманія на маленькихъ людей; столь же недоступны и окружающіе его ученики его, — это народъ крайне не дружелюбный, изъ всехъ наукъ своего нáбольшаго (ϰαϑηγεμόνος) всего лучше усвоившій науку гордости. Такимъ образомъ въ самомъ же начале онъ и обманулся въ своихъ расчетахъ на этого ученейшаго мужа, и это показалось ему дурнымъ предзнаменованіемъ для будущаго.

Обманувшись въ своихъ расчетахъ на Влеммида, онъ отправился изъ Ефеса, — где провелъ целыхъ шесть месяцевъ — и все почти зимніе, вытерпевъ всевозможныя напасти до лишенія въ самомъ необходимомъ, — въ столичный городъ Вифиніи (εἰς τὶν Βιϑυνῶν μητρόπολιν) Никею. Ha это путешествіе употребилъ онъ очень много времени, не потому, чтобы дорога была дальняя, или что приходилось одолевать ее пешкомъ, а потому что напередъ зашелъ онъ въ царскій лагерь, где обращаясь къ некоторымъ изъ знатныхъ особъ, надеялся получить отъ нихъ средства къ своему пропитанію на время ученія; въ этомъ и провелъ онъ означенное время, не получивши однакожъ ни отъ кого ничего; въ следъ за арміей переправился онъ чрезъ Геллеспонтъ и после долгихъ странствованій по Фракіи достигъ и до Византіи, которую императоръ усиливался обложить со всехъ сторонъ, и если можно, взять приступомъ [8]. Наконецъ решился онъ остановиться въ Никее, чтобы стать у самого того, дивнаго и многожеланнаго источника учености (λόγων), къ которому стремился онъ и изъ Кипра.

Но увы! оказалось совсемъ другое. Тамошніе ученые ничему другому не учили, да и не могли учить, кроме грамматики и піитики, да и темъ учили поверхностно; что же касается риторики и философіи, равно какъ и другихъ наукъ, которыя по преимуществу следуетъ изучать и знать всякому, о техъ они и краемъ уха не слыхали, даже о томъ, чтó это за науки и существуютъ ли оне, они совсемъ не знали. Все это весьма опечалило и озаботило его, впрочемъ и по деломъ ему за то, что онъ бросилъ родину, посмеялся надъ любовію родителей, не обратилъ вниманія на ихъ слезы, переплылъ такое длинное, опасное и бурное море, измерилъ (своими ногами) такое огромное пространство материка, ни во что ставилъ свою жизнь. И для чего же были принесены имъ все эти жертвы? Для того, чтобы за все это получить такую блистательную награду, какъ склоненія именъ (существительныхъ и прилагательныхъ), спряженія и наклоненія глаголовъ, и расказы о томъ, какъ похищена была дочь Тиндара, какъ после продолжительной осады погибъ изъ–за одной женщины городъ Пріама, какъ дети Эдипа, поссорившись, перебили другъ друга, и о многомъ другомъ, чтó сонмъ поэтовъ (ὁ ποιητιϰός χόρος) по вольности искуства, придумалъ и набаснословилъ, изъ всехъ силъ гоняясь за удовольствіемъ и весьма мало заботясь объ истине. Къ тому же не давала ему покоя мысль о возвращеніи на родину, и онъ немедленно привелъ бы ее въ исполненіе, если бы виделъ какую–либо возможность, при техъ же обстоятельствахъ, при которыхъ онъ находился, не представлялось къ тому ни малейшей возможности, ибо нужно было снова идти пешкомъ до Анеи; между темъ средствъ къ пропитанію было у него такъ мало, что не только не достало бы ему на дальнейшую дорогу по суше и морю, но и не хватило бы на полныхъ три дня при самой скудной и убогой пище, безъ посторонней поддержки и помощи, каковыхъ ни откуда не предвиделось. Все эти затрудненія и держали его въ Никее, какъ въ какомъ нибудь каземате.Не много спустя после этого [9] Богъ возвратилъ римлянамъ (грекамъ) и великій градъ византійцевъ (τό μέγα βυζαντίων ἅστυ), отнявши его у латинянъ. Итакъ какъ тогда чувствовалась многими сильная потребность въ наукахъ, и Акрополитъ [10], превосходившій другихъ своею ученостью, весьма былъ озабоченъ этимъ, скорбелъ душей и изъявлялъ готовность помочь этому делу по мере своихъ силъ; то царь освободилъ его отъ государственныхъ делъ и далъ свое согласіе на его желаніе помочь (делу образованія). И вотъ онъ (Акрополитъ) селъ (ϰαϑὶζει διδάσϰαλον) какъ учитель, готовый къ услугамъ всякаго, кто только хотелъ послушать, и принялся изъяснять лабиринты Аристотеля, — такъ называю я его (Аристотеля) извороты и хитросплетенія (στροϕὰς ϰαὶ πλοϰὰς), которыми какъ сетью переплетаетъ онъ свои сочиненія и темъ затрудняетъ ихъ пониманіе — равно какъ Евклида и Никомаха — именно теоремы, которыя они излагали: первый по части геометріи, а вторый по части арифметики. Не мало стеклось къ нему людей, увлеченныхъ любовію къ науке. Между другими явился къ нему и онъ (авторъ), юнейшій всехъ по летамъ, но не уступавшій никому изъ старшихъ себя въ ревности къ усвоенію преподаваемаго (μαϑήματος). Но, когда учитель, достаточно разъяснивши силлогистику и аналитику, прежде чемъ подняться на вторую ступень аристотелевой философіи, решился ввести своихъ слушателей въ область реторики; то съ авторомъ, такъ хорошо успевавшимъ въ техъ наукахъ, здесь случилось совсемъ другое: въ письменныхъ упражненіяхъ, въ которыхъ пишущіе должны были показать свою способность къ трудамъ этого рода, все оказались лучше его и онъ никого не могъ превзойти. Причина заключалась въ томъ, что чрезвычайно любя перипатетическую философію, отдавшись ей всей душой и обожая (ἐκϑειάζιον) Аристотеля больше всехъ другихъ философовъ, онъ слабее занимался реторикой и не заботился о томъ, чтобы красно выражаться и писать (ϰεϰομησευμένα ἐξαγγελλειν ϰαὶ ρητορεύειν), чтó считается необходимымъ для хорошаго писателя (λογογράϕος). Впрочемъ всемъ этимъ онъ пренебрегалъ до техъ только поръ, пока его товарищи молчали и не позволяли себе смотреть на него свысока и смеяться надъ нимъ, какъ неспособнымъ къ занятіямъ этого рода: а когда они заговорили и явно стали надъ нимъ издеваться, и пошли объ этомъ безконечные толки; онъ не могъ стерпеть такого о себе мненія, или лучше, такого къ себе пренебреженія [11], такъ какъ былъ чрезъ меру честолюбивъ и ревнивъ къ своей чести (ζηλότυπος), и решился посвятить себя этому занятію, но въ учители себе выбралъ онъ не техъ, которыхъ — они (сотоварищи) — этихъ исказителей всего, чтó есть хорошаго въ реторике, и преимущественно того, что особенно достойно чтенія, чтó–въ ней аттическаго, благороднаго и истинно эллинскаго; нетъ онъ выбралъ въ свои учители знаменитейшихъ изъ древнихъ реторовъ, самыхъ такъ сказать изобретателей и отцевъ этого (реторическаго) искуства. Вскоре за темъ онъ сделался совсемъ другимъ человекомъ, такъ что не только перестали надъ нимъ смеяться и пренебрегать имъ въ среде товарищей, а напротивъ онъ сталъ составлять такія сочиненія, что многимъ показалось достаточнымъ подражать ему вместо всякаго другаго образца. А действителъно ли удалось ему въ своихъ усиліяхъ подражать истиннымъ образцамъ (τατς ἀληϑειαις), произвесть въ области письменности что нибудь достойное вниманія (λόγου), пусть желающіе решить этотъ вопросъ судятъ по настоящей книге, разумею этотъ, находящійся подъ руками сборникъ (πυϰτίδα).А что количество его произведеній весьма ограничено, въ объясненіе этого разныя лица приводятъ различныя причины, всякій объясняя это по своему; лица же коротко знакомые съ авторомъ знаютъ, что это произошло отъ того, что у него было весьма мало свободнаго временн: началъ онъ свои занятія (науками) на 26–мъ году [12], а кончилъ на 33–мъ, продолжать же свои труды дальше мешали ему съ одной стороны опасенія за жизнь, возбужденныя въ немъ, какъ и во многихъ другихъ, нововведеніями въ догматахъ, и смуты церковныя [13], съ другой — попеченіе о душахъ, къ которому, по прекращеніи вышереченныхъ опасеній, онъ былъ привлеченъ и обязанъ, между темъ какъ онъ предполагалъ вести жизнь беззаботную, какая свойственна философу или свободному человеку. Вступивши на высочайшій изъ патріаршихъ престоловъ [14], или вернее сказать вовлеченный на этотъ престолъ, — все это сделано было съ нимъ противъ его воли, — и притомъ въ смутное время, благодаря сумазбродству (μανιας) раскольниковъ [15], и несчастное, какъ никогда, время, въ которое многіе подверглись великимъ бедствіямъ, благодаря свободе отъ всякаго стесненія, дарованной всемъ: каждый въ это время искалъ собственнаго своего удовольствія, чести и выгоды, а не ближняго, и не того, чтó было угодно Богу; церковь же была полна всякихъ смутъ и безпорядковъ, — всемъ хотелось въ ней начальствовать и предписывать законы, а быть подначальнымъ и подчиняться божественнымъ законамъ никто не хотелъ, такъ что къ тогдашнему ея положенію было вполне применимо и оказывалось совершенно справедливымъ известное изреченіе Платона, что «не для всехъ полезна свобода, а некоторымъ полезно рабство и жизнь подъ страхомъ до самой старости и смерти» [16], — среди такой то путаницы въ делахъ — (συγχύσει πραγμάτων), поставленный въ самый центръ ея, изъ спокойной и счастливой жизни попавши въ сферу власти, какъ бы на какую нибудь напасть, связанный неотразимой необходимостью и имея душу постоянно удрученную (всемъ этимъ) — онъ не могъ производить благородныхъ порожденій слова: и какъ у самаго быстроногаго изъ людей отнимается вдругъ вся прыть, если ему наложатъ железные путы на ноги, ради безопасности, такъ и авторъ, по неволе долженъ былъ прекратить литературныя занятія. Вотъ причина, почему не много у него литературныхъ произведеній. Къ этому нужно прибавить еще разнообразные телесные недуги, особенно же головныя боли, которыя мучили его и доводили до крайности, исключительное употребленіе одной воды, вследствіе отвращенія отъ вина со дня рожденія, и работы по переписке произведеній древнихъ ученыхъ (σοϕῶν). Человекъ онъ былъ бедный, а книги любилъ, какъ зенницу ока; къ тому же былъ у него довольно хорошій почеркъ (περὶ τὸ γράϕειν μετρίως ἀγαϑάς ἔχων τὰς χείρας), и такъ какъ денегъ на пріобретеніе этихъ драгоценныхъ сокровищъ у него не было, то онъ пріобреталъ ихъ своимъ потомъ и сделался такимъ переписчикомъ книгъ, какимъ едва ли былъ кто либо другой, разумею изъ занимающихся письменными работами.А что не все его произведенія съ одинаковою тщательностью отделаны, это, я думаю, само собою разумеется. Что замечаемъ мы у ремесленниковъ, то же бываетъ и здесь: какъ последующія ихъ произведенія бываютъ лучше предыдущихъ, вследствіе навыка, пріобретаемаго упражненіемъ; такъ и у писателей и реторовъ — труды зрелыхъ летъ (γήρα) бываютъ совершеннее первоначальныхъ (ἐξ ἀρχῆς). Поэтому и изъ предлежащихъ произведеній, тщательнее отделанныя должны быть относимы къ зрелому возрасту, а не такія — къ молодымъ летамъ и на счетъ неопытности.Что же касается словесныхъ формъ (εἴδη τοῦ λόγου), то онъ не гонялся и за изысканными, не ударялся и въ другую крайность — не писалъ, какъ везде и повсюду пишутъ, — нетъ, онъ былъ весьма разборчивъ и заботился о выборе выраженій (σχημάτων); больше всего хлопоталъ онъ о ясности, возвышенности, благородстве, строгости (стиля) и добрыхъ правилахъ нравственности (τῶν τοῦ ἤϑους ϰαλῶν), въ соединеніи съ некоторымъ благозвучіемъ и сочетаніемъ (словъ) не совсемъ обыкновеннымъ (вульгарнымъ) [17], Но дальше я говорить не стану, чтобы съ одной стороны не растянуть своего слова, съ другой, чтобы не показаться пристрастнымъ къ этому человеку, а это все равно — что къ себе самому; ибо я считаю его за себя самаго, да такъ и называю, вследствіе самаго теснаго между нами единенія, дающаго мне право говорить и думать такимъ образомъ съ полной уверенностію (ἀσϕαλῶχς). И если кто скажетъ объ немъ что либо доброе, или на оборотъ то я отношу къ себе самому, какъ похвалу, такъ и порицаніе, такъ что мне при такихъ къ нему отношеніяхъ, всего приличнее было бы молчать: самъ сборникъ, какъ я уже сказалъ выше, укажетъ читателямъ своего творца, такъ что остальное пусть будетъ ему и предоставлено. Какія данныя дастъ онъ для сужденія, такой приговоръ и пусть будетъ произнесенъ.Письмо великому логофету Феодору Музалону155. ТОМУ ЖЕ САМОМУ.