Чувство Бога и Его близости сливалось в нем с еще более сильным и волнующим чувством близости к Учителю. Граней тут не было, одно переходило в другое. С Учителем он был всегда. И даже когда на короткие часы с ним разлучался, все‑таки реально ощущал Его присутствие. И когда ложился с наступлением ночи на ложе, к радостному физическому чувству покоя, наступившего после дня ходьбы и утомительных трудов, присоединялось бесконечно более радостное чувство неразлучности с Любимым даже здесь, в полном мраке, в глубоком и сладком сне. Иногда это чувство сосредоточивалось просто где‑то в сердечной глубине, иногда оно сопровождалось светлыми видениями.

Тогда казалось, что Сам Учитель неслышно подошел к изголовью и склонился так низко, что длинные пряди волос касаются лица, а глаза, Его глаза, льют лучи, смотрят с нежной и грустной любовью в самое сердце.

И тогда Иуда просыпался, вслушивался в тишину и, смотря на далекие звезды через открытую кровлю, неслышно плакал слезами умиления и восторга.

Он понял теперь, о чем была его тоска там, раньше, когда он был еще один. Он понял, что всю жизнь он искал только этой встречи, о ней томился, ее предчувствовал, любил всем существом своим Того, за Кем шел теперь, любил, еще не зная Его, любил, кажется, с самой колыбели. Теперь он ничего не желал, ни о чем не мечтал. Быть всегда с Ним, ловить взоры Его глаз, слышать Его голос, касаться Его рук, наслаждаться Его словами и Его молчанием — в этом был последний предел возможного и мыслимого, человеческого и сверхчеловеческого, земного и небесного блаженства.

И вдруг что‑то оборвалось, надломилось внутри…

Кажется, это нарастало уже давно, но открылось вполне вот только теперь, в последние дни…

Иуда сначала просто не хотел замечать того, что в нем случилось, не хотел думать об этом, потому что оно, как призрак, вставало между ним и его счастьем; но это «оно» было неотступно и могущественно. И вот Иуда уже не может больше с ним не считаться. Он мучительно всматривается в его темную пустоту, ищет его корней в далеком прошлом, спрашивает себя — когда и откуда оно пришло.

И день за днем встают в его памяти странные видения этих двух последних лет, проведенных вместе с Учителем…* * *Самыми светлыми, неповторимо радостными были, конечно, первые дни, первые месяцы их странствования.Они бродили тогда большей частью по Галилее, где так по–особенному голубеет прозрачное небо, так ласково солнце, так благоуханны цветы и даже травы.В длинных легких одеждах, бездомные и свободные, переходили они из города в город, из деревни в деревню по широким желто–зеленым просторам, по берегам прозрачно–задумчивого, таинственного и тихого, как небо, озера.Иуда был тогда в каком‑то непрекращающемся восторге, почти опьянении. И этот же восторг, это же опьянение он видел на лицах всех — и ближайших учеников, и собиравшейся и вновь разбегавшейся изменчивой толпы. Все точно нашли что‑то такое, чего искали всю жизнь, и оттого стали радостными и совсем простыми, как дети, которых они подводили к Учителю.Точно Учитель, как вот там, в Кане, в эти самые первые дни, коснулся легким движением руки холодной влаги, наполняющей чашу жизни, и она вдруг заискрилась, заиграла, засверкала на солнце сладким и опьяняющим вином…