Как открывается из сказанного, долг милостыни в Ветхом Завете утверждался, прежде всего, на религиозном основании. Творить ми­лостыню считалось потому долгом, что это — заповедь Божия, и Сам Господь, являясь защитником всех нуждающихся, требовал служения им, как Самому Себе. Иными словами, милостыня потому составляет нравственный долг для верующего, что она богоугодна. Сознание того, что милостыня и может явиться залогом земного благополучия мило- сердного[657], и имеет силу очищать грехи, всецело покоилось на этой религиозной основе. Другие побуждения к милостыне, сравнительно с религиозными, стояли на втором плане. Истинно гуманные основы милостыни выступают со всей ясностью не в качестве обоснования долга благотворить нуждающемуся, но в указаниях на свойства истин­ной милостыни, какие свойства определяются как тем, что милосты­ня совершается ради Господа, так и тем, что она имеет дело с чутким человеческим сердцем. И эти свойства истинной милостыни указаны с большой выразительностью и полнотой. Это щедрость, свобода и лю­бящая настроенность.

Первое свойство истинно богоугодной милостыни — щедрость. Нуж­но давать всегда нуждающемуся, когда только есть возможность[658], давать и из многого, и из малого так, чтобы не жалел глаз творящего милостыню[659]; сыпать щедро, а не быть сверх меры бережливым[660]. Свобода творящего ми­лостыню должна выражаться в том, чтобы милостыня была радостью для души благотворящего[661]. Не должно скорбеть сердце человека, когда он дает бедному[662], потому что только добровольно дающего любит Бог[663]. Наконец, любящая настроенность при совершении милостыни сама собой выте­кает из того чувства братского единства, какое требует не делать другим того, чего каждый не желал бы и для себя[664]. Прекрасные наставления по этому поводу мы находим в книге Иисуса, сына Сирахова. Здесь требуется от благотворящего такая высота благожелательного настроения, что сове­ты этой книги по данному предмету могут быть признаны имеющими веч­ное значение. «Сын мой! — учит мудрец. — Не отказывай в пропитании нищему и не утомляй ожиданием очей нуждающихся; не опечаль души алчущей и не огорчай человека в его скудости, не смущай сердца, уже огорченного и не откладывай подавать нуждающемуся... Приклони ухо твое к нищему и отвечай ему ласково, с кротостью»[665]. «Сын мой! при бла- готворениях не делай упреков и при всяком даре не оскорбляй словами. Роса не охлаждает ли зноя? Так слово — лучше, нежели даяние. Поэтому не выше ли даяния слово? А у человека доброжелательного и то, и дру­гое. Глупый немилосердно укоряет, и подаяние неблагорасположенного иссушает глаза»[666]. «К бедному будь снисходителен, и милостыней ему не медли»[667]. «Тяжел для человека с чувством упрек за приют в доме и пори­цание за одолжение»[668].

Чтобы заключить наш очерк ветхозаветных воззрений на милосты­ню, остается сказать лишь несколько слов относительно видов благот­ворения. В ветхозаветных книгах мы встречаем указания на все обыч­ные виды милостыни: помощь нищему и вообще бедному[669]; указания на долг накормить голодного[670] и напоить жаждущего[671], помочь больному и калеке[672], позаботиться об узниках[673], поддержать вдову и сироту[674], ока­зать гостеприимство бездомным[675], одеть нагого[676], приютить странника[677], согреть озябшего[678], совершать погребение умерших бедняков[679] и т. д.

Нам нетрудно теперь подвести итоги и сделать общую характеристику ветхозаветного учения о милостыне. Это учение является возвышенным и дышит такой религиозностью и гуманным чувством в отношении бедст­вующих, что в значительной степени может быть признано отвечающим глубочайшим требованиям нашей совести.

Но, конечно, такой совершенный путь в понимании духа за­кона мог быть и действительно был не единственным. Можно было букву закона не одухотворять и не расширять до высоты требований совершен­ной любви, но материализовать и суживать до совершенного извращения истины. Евангельские повествования дают нам возможность ясно видеть, до какой степени извращения можно было довести учение о милостыне ветхозаветного Откровения[680]. На ветхозаветном учении о милостыне ле­жала та же печать ограниченности, какая характеризует и ветхозаветное учение о любви. Только учение о совершенной любви во Христе могло и взгляду на милостыню сообщить ту абсолютность, какая характери­зует христианское учение вообще. В христианстве спадают границы национальных и всяких других ограничений, потому что в нем нет иудея и эллина, раба и свободного[681]. Та религиозность, которая составляла душу ветхозаветного учения о милостыне, в новозаветном откровении получает высочайший духовный характер, чуждый всякого эгоистическо­го элемента. Наконец, ограниченная свобода ветхозаветного благотвори­теля становится совершенной свободой детей одного Небесного Отца и утверждается на любви к Богу, как Отцу, и на братской любви верую­щих друг к другу.

Первое, что нужно, по нашему мнению, отметить в новозаветном уче­нии о милостыне — это абсолютность евангельской заповеди творить милостыню. Как уже было и раньше отмечено, закон христианской благот­ворительности такой, чтобы давать всякому просящему[682]. Все возможные ограничения оказываются вовсе исключенными этой всеобщностью долга благотворить нуждающемуся. Национальные различия бледнеют перед сознанием того, что голодный человек для христианина — его ближ­ний, идея о чем так определенно и доступно выражена Господом в притче о милосердном самарянине[683]. Если христианство признавало законность естественных наших человеческих чувств и указывало на то, что прежде всего должна быть забота и попечение о ближних по вере[684], то это не было ограничением христианской любви, а обусловливалось естественной огра­ниченностью сил благотворящего, подобно тому, как и особенная близость Христа Спасителя к Своему народу принципиально не помешала Его слу­жению быть всемирным. Закон милостыни, ее принципиальное выражение всегда одно: дай всякому просящему, всякому брату или сестре, которые не имеют необходимой одежды и дневного пропитания[685]. Христианство при­ветствовало милостыню со стороны язычников избранному народу, как, например, в лице сотника Корнилия[686], и, конечно, не христианство с его проповедью о братстве всех людей[687] могло полагать пределы движениям любящего сердца в виде различия национальности или даже нравственной добропорядочности просящего. Если ветхозаветный мудрец советовал да­вать доброму и не давать нечестивому[688], то христианство провозгласило принцип «не судите никак прежде времени»[689] и учило, соответственно это­му, милосердию, подобному милосердию Небесного Отца, Который повеле­вает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных[690]. Благотворите ненавидящим вас[691] — в этом для христианина подобие любви Божественной. И такая всеобщность долга тво­рить милостыню нашла выражение не только в заповеди о благотворении каждому просящему, но и в указании на возможность и обязанность для каждого творить милостыню. Уже ветхозаветный праведник призывал творить милостыню не только из многого, но и из малого[692]. Христианство бесконечно углубило эту мысль, определенно указав, что величина жер­твы зависит не от количества жертвуемого, но от степени того лишения, какому добровольно подвергает себя благотворящий: если есть усердие, то оно принимается, смотря по тому, кто что имеет, а не по тому, чего не име- ет[693], — так сформулировал св. апостол этот закон христианской милосты­ни. И в Евангелии мы встречаем трогательное конкретное выражение этого же закона милостыни, по которому ценность ее не зависит от количества. «Сел Иисус, — рассказывает св. евангелист Марк, — против сокровищни­цы и смотрел, как народ кладет деньги в сокровищницу. Многие богатые клали много. Пришедши же одна бедная вдова положила две лепты, что составляет кодрант. Подозвав учеников Своих, Иисус сказал им: истинно говорю вам, что эта бедная вдова положила больше всех, клавших в со­кровищницу: ибо все клали от избытка своего, а она от скудости своей положила все, что имела, все пропитание свое»[694]. Такая этическая оценка милостыни, совершенно выводящая ее ценность из ограничения числом и мерой, делает то, что каждый в христианстве и может, и должен являть­ся жертвователем: у кого две одежды, тот дай неимущему, и у кого есть пища, делай то же[695]. Даже кто напоит одного из малых сих только чашей холодной воды, во имя ученика, истинно говорю вам, не потеряет награ­ды своей[696]. Ясно, что закон милостыни выведен из границ большей или меньшей имущественной состоятельности, и этому закону усваивается значение всеобщего долга. Каждый в день Страшного Суда должен дать отчет в исполнении этого закона, такого общедоступного и в тоже время такого важного, что Судия неба и земли прежде всего видит в сердцах людей то или иное отношение их к долгу милостыни. И вполне понятно, что в системе христианского нравоучения делам милосердия усваивает­ся такое громадное значение: милостыня — это первичное обнаружение той любви к ближним, которая составляет душу христианства. И насколь­ко в нем неразрывно связана любовь к ближнему с любовью к Богу, на­столько и милостыне, как проявлению христианской любви, усваивается значение служения Богу: «так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне»[697]. Так определенно, без возможности пе­ретолкования, Христос Спаситель усваивает религиозное значение делам христианского милосердия. И такое освещение долга творить милостыню позволяет нам понять те побуждения, какие Евангелие и апостольские по­слания указывают для милостыни.

Мы видим уже, что в Ветхом Завете одним из побуждений творить милостыню была вера в то, что Господь воздаст благотворящему Своей милостью. Совершенно подобное этому мы встречаем и в еван­гельском учении, только, конечно, соответственно одухотворенности христианской религии, взоры верующего обращаются от земного к не­бесному и вечному. «Придите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира»[698] — вот слова ответной Божественной любви милосердным. И всюду в Евангелии мы встречаем ясно выраженное обещание награды в Царстве Небесном, как сильней­шее побуждение творить милостыню. «Смотрите, — учил Христос Спа­ситель, — не творите милостыни вашей перед людьми с тем, чтобы они видели вас: иначе не будет вам награды от Отца вашего Небесного»[699]. «Если хочешь быть совершенным, — наставлял Господь богатого юно­шу, — пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь со­кровище на небесах»[700]. Подобный же характер имеет наставление Госпо­да звать на обед к себе или на ужин нищих, увечных, хромых, слепых, потому что за это воздастся в воскресение праведных[701]. Такой же, только более общий смысл имеет совет приобретать себе друзей богатством не­праведным, чтобы они приняли благотворителя в вечные обители[702]. На этой же точке зрения утверждались и св. апостолы, когда призывали верующих благотворить нуждающимся[703], причем св. апостол Иаков не затруднился самое христианское благочестие определить как любящую заботу о неимущих: чистое и непорочное благочестие перед Богом и От­цом есть то, чтобы призирать сирот и вдов в их скорбях[704]. Мы не предпо­лагаем брать на себя задачу защищать христианское учение от обвине­ния его в утилитарном характере. Позволим себе указать только на то, что природа Божиего Царства одна и на земле, и на небе — это Царство любви. Любовь друг к другу в этом мире есть первый признак принад­лежности людей к Царству Христову[705]. И насколько дела милосердия, частнее — милостыня, есть выражение такой искренней братской люб­ви, настолько она есть признак участия нашего в Царстве Христовом, показатель жизни по законам этого Царства и, следовательно, залог бу­дущего блаженства. В христианской милостыне ценность усваивается, конечно, как мы уже видели, не количеству ее, но сердечной настроен­ности и, прежде всего, полноте любви. Поэтому и говорит с такой силой апостол Павел, что, если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы[706]. Милостыня есть, таким образом, первое выражение той любви, которая является источником жизни Царства Христова, и первым условием принадлеж­ности к этому Царству, и выражением христианского благочестия. «Если, — говорит поэтому св. апостол Иаков, — кто говорит, что он имеет веру, а дел не имеет, может ли эта вера спасти его? Если брат или сестра наги и не имеют дневного пропитания, а кто-нибудь из нас скажет им: идите с миром, грейтесь и насыщайтесь, но не даст им потребного для тела, что пользы»[707]. Побуждение благотворить ради небесной награды есть частное выражение того общего закона Царства Божия, по которо­му ради вечного должно жертвовать временным и ради любви к Христу любить Его меньших братьев.

Таким образом, и в Новом Завете милостыне усваивается самое высокое значение — служения Богу в лице нуждающихся. Такой ореол святости, каким окружается в христианстве дело милостыни, объясняет всецело и то, что милостыня в христианстве должна быть проникнута духом совершен­ной любви и свободы. Те свойства милостыни, какие нашли выражение и в Ветхом Завете — щедрость, свобода и любящая настроенность — все­цело приложимы и к характеристике христианского милосердия.Полнота любви делает, прежде всего, то, как мы уже говорили, что верующий не может смотреть на свое имущество, как на принадлежащее ему лично, но видит в нем достояние всех неимущих. Отсюда необходи­мым свойством христианской милостыни является щедрость, не знаю­щая границ. Кто сеет щедро, тот щедро и пожнет[708]. И как мы уже видели, идеальная евангельская точка зрения в отношении милостыни та, что необходима готовность к совершенному отречению от своего имущества. Имеющий две одежды должен дать одну неимущему, поступая так же и в отношении пищи; высшая ценность принадлежит милостыне вдовы, по­жертвовавшей все свое дневное пропитание и т. д. Если св. апостол пишет коринфянам: «не требуется, чтобы другим было облегчение, а вам тягость, но чтобы была равномерность. Ныне ваш избыток в восполнение их не­достатка; а после их избыток в восполнение вашего недостатка, чтобы была равномерность»[709], — то такое наставление делается понятным для нас, если мы вспомним, что апостол считал избытком: «имея пропитание и одежду, — говорит он, — будем довольны этим»[710]. И если коринфян св. апостол побуждает к милостыне советом соблюдать равномерность, то радуется полноте любви македонян, которые были доброхотны по си­лам и сверх сил[711]. Щедрость в христианской милостыне может иметь одну лишь границу: в удовлетворении нужды ближних. И как бесконечны ну­жда и горе людей, так не имеет границ и долг творить милостыню.Таким образом, совершенная любовь в деле милостыни выражается, прежде всего, в щедрости, в готовности всем пожертвовать ради ближне­го, и в этом случае критерием ценности милостыни служит та мера само­отречения любви, какая проявляется в милостыне, что уже было отмечено нами раньше, и о чем так наглядно говорит евангельский рассказ о вдове с ее двумя лептами.Но если щедрость, таким образом, должна являться внешним выраже­нием совершенной любви, то истинную душу милостыни составляет ее совершенная свобода, вытекающая и неразрывно связанная с любящей настроенностью сердца. В новозаветном Откровении мы не находим и следа какого бы то ни было внешнего юридического принуждения к ми­лостыне; напротив, здесь все предоставлено свободе человека. Поэтому нет в Евангелии и утверждения тех гуманных законов Моисея, по кото­рым каждому можно было насыщать свой голод на ниве и в винограднике ближнего, пользоваться остатками после сбора плодов и всякими произве­дениями земли в год седьмой. Законы эти были прекрасны, ими руководил­ся в Своей земной жизни Сам Христос Спаситель и Его апостолы; законы эти и теперь, при наличном уровне действительной жизни христиан, мо­гли бы составить лучшее украшение кодексов наших гражданских зако­нов. Но перед лицом идеальных задач развития Божьего Царства всякое определение законом начала братской помощи явилось бы ограничением богодарованной свободы детей Божиих. И такое определение не нашло места в новозаветном Откровении. В нем с силой оттеняется известный и ветхозаветному жизнепониманию принцип добровольности даяния, радостности его. «Блаженнее давать, нежели принимать»[712] — таков де­виз христианской свободы в благотворении. Апостол Павел выдвигает это свойство на самое видное место. Он отмечает в жертве македонян, прежде всего, то, что глубокая нищета их преизбыточествует в богатстве их ра- душия[713]. Убеждая коринфян щедро жертвовать на помощь страждущим братьям, св. апостол настаивает, чтобы благословение их было готово, как благословение, а не как побор... Каждый уделяй по расположению сердца, не с огорчением и не с принуждением, ибо доброохотно дающего любит Бог[714]. Этот же характер добровольности и радушия апостол отмеча­ет и в приношениях церкви Филиппийской[715], Македонской и Ахаийской[716]. Эта же свобода приношений ясно выражалась и в жизни первенствующей Церкви[717], и в словах апостола Петра Анании[718].Таким образом, христианская милостыня должна служить свободным проявлением любви к ближнему, и насколько свобода несовместима со всяким видом неискренности и лицемерия, настолько и христианская милостыня должна быть искренна и бескорыстна, как имеющая основу в любви к ближнему. Из истории Анании и Сапфиры ясно видно, каким тяжким нарушением законов Божиего Царства были их ложь и неис- кренность[719]. И Сам Христос Спаситель со всей определенностью учил о необходимости совершенной чистоты побуждений в деле милостыни. «Смотрите, — учил Господь, — не творите милостыни вашей перед людьми с тем, чтобы они видели вас: иначе не будет вам награды от Отца вашего Небесного. Итак, когда творишь милостыню, не труби перед со­бой, как делают лицемеры в синагогах и на улицах, чтобы прославляли их люди. Истинно говорю вам: они уже получают награду свою. У тебя же, когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что де­лает правая, чтобы милостыня твоя была в тайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно»[720].Наконец, сказали мы, необходимым свойством христианской мило­стыни должна быть любящая настроенность сердца благотворителя, благодаря которой милостыня христианина не только совершенно чиста от посторонних побуждений, совершенно бескорыстна[721], но и соединяет­ся с живым сочувствием к чужому горю, более того — с переживанием чужой нужды. Мы уже имели случай привести слова св. апостола Павла, где он утверждает, что и совершенная раздача имения не имеет никакой ценности, если не сопровождается любовью. И в послании к Евреям на конкретном примере выражен ясно закон христианской благотворитель­ности. «Помните узников, — заповедует апостол, — как бы и вы с ними были в узах, и страждущих, как и сами находитесь в теле»[722]. Такое имен­но отношение к горю и является выражением искренней любви, сущность которой, по ее психологической природе, и составляет единение с люби­мым. И не только в учении Христа Спасителя освящена милостыня, как проявление христианской любви, но и явлен миру совершенный образец любящего участия Господа в людском горе[723].Что касается, наконец, различных видов христианской благотво­рительности, то они указаны самим Христом Спасителем в Его притче о страшном суде, еще более — в делах Его милосердия к людям; и, наконец, в новозаветном Откровении мы встречаем описание самой совершенной организации общецерковной милостыни. В идеальной чистоте принцип такой милостыни осуществился в устроении жизни первохристианской общины, где был дар Богу со стороны одних и дар от Бога другим — нуждающимся[724]. Указания на организацию церковной благотворитель­ности встречаем мы и в дальнейших повествованиях книги Деяний[725], и в посланиях св. апостола Павла[726]. Наконец, и совершение вечерей любви, где все верующие имели братское общение в пище, являлись для бедняков своего рода милостыней от лица Церкви[727].