черны как у ворона:

ожидай, мой ненаглядный,

расставанья скорова.

Брови «милова» сравниваются с бровями ворона. Брови милова напоминают девушке ворона. Ворон же — птица зловещая — неблагоприятное знамение. Отсюда рождается предчувствие близкого несчастия — расставанья. Возможно, что в частушке есть намек и на причину расставанья. Ведь черные брови — признак красоты; чернобрового всякая охотно полюбит, вот и жди «расставанья скорова».

Или, вот еще пример:

Все подрушки шьют „подушки,

а мне надо дипломат.

Все подрушки идут замуш,а мне надо погулять.Не покажется ли сперва, что упоминание о подушках и о дипломате — случайно, — для рифмы. Однако, это — не так. Связь идей очевидна: Подрушки идут замуш; естественно им готовить свое хозяйство — шить подушки, ибо подушка — лучший символ брака. Мне же, — думает девушка, — надо бы еще погулять; а для гуляния нужно приодеться нарядно, — нужен дипломат.Возьмем еще частушку:На горе стоит аптека,любовь сушит человека.Не любила — была бела;полюбила — побледнела.Сперва покажется: какая связь — между любовью и аптекой. Но тут весьма выразительно указывается сила страсти: до того иссохла, до того побледнела, что нужна медицинская помощь, нужно лечиться.Эта прерывистость мысли, порою кажущаяся (но на деле не таковая!), крайнею субъективностью случайных ассоциаций весьма сближает частушку с лирикой современных поэтов–символистов, пропускающих промежуточные вехи на пути мысли и оставляющих лишь крайние. Такому сближению способствует и формальная особенность частушек, тоже имеющая себе параллель в новой поэзии. Я имею в виду стремление к звучности, между прочим, выражающееся, как там, так и тут, в двойных рифмах; первая половина стиха рифмует, или, по крайней мере, созвучна со второю. Вот несколько примеров достигаемой таким приемом звучности частушек:Мимо окон ходит боком…Ε ко горе муш Григорей!..Возьму мыльцо, пойду мытца…Не от дела похудела…Все подрушки шьют подушки…Милый Саша, воля ваша…Дайте ходу параходу…Подпояшу я Енашу…Дали волю любить Колю…Ты, гармошка, белы–ношки…Через поле вижу Олю…Не любила — была бела;Полюбила — побледнела…И т. д. Иногда звучность стиха достигается иными приемами — ассонансом и аллитерацией; такова, например, великолепная аллитерация одной рекрутской частушки:Медна мера загремеланад моею головой,передающая звук металлического удара.Наконец, есть еще одна черта, сближающая частушки с «новою» поэзией. Это, именно, нередкая в них утонченность эротики, рафинированность любовного чувства и многообразие его проявлений. Тут мы видим, например: любовь девушки к подруге, потому что брови ее так черны, как у милова; любовное созерцание платочка полученного от милова, т. е. род любовного фетишизма; одновременную любовь к нескольким, причем к каждому она имеет особый оттенок; и т. д. и т. д. Не говорю уж о всевозможных оттенках ревности и покорности пред свершившейся изменой, включительно до полной резиньяции. Повторяю, я не пишу исследования о частушках, а набрасываю лишь несколько случайных штрихов; но я не могу не заметить, что этот вопрос об эротике в среде сельского люда и о тех формах ее, которые принято считать или патологическими, или исключительно свойственными пресытившимся верхам культурного общества, весьма достоин внимательного изучения.