Въ 324 году Осий возвратился къ императору и разъяснилъ ему всю серьезность арианскаго движения. Тогда Константинъ решился созвать вселенский соборъ. — Западный церковный историкъ, Сульпиций Северъ, и эту мысль Константина о созвании вселенскаго собора приписываетъ влянию и советамъ Осия. И безъ сомнения, императоръ не приступилъ бы къ такому крупному шагу, не обменявшись предварительно мнениями съ наиболее близкими ему епископами. Но едва–ли здесь нужно допускать какое–либо особое внушение со стороны, чтобы объяснить принятое Константиномъ решение. Мысль ο соборе, какъ наиболее надежномъ средстве къ улажению церковныхъ затруднений, была знакома и близка самому императору. Этимъ средствомъ Константинъ пользовался еще на Западе, когда ему приходилось обсуждать вопросъ ο донатизме. По его именному приказанию тогда былъ составленъ небольшой соборъ въ Риме для разсмотрения жалобъ донатистовъ; а такъ какъ донатисты, вследствие малочисленности членовъ собора, не удовлетворились его решениемъ, то императоръ повелелъ снова собраться собору въ Арелате «изъ весьма многихъ епископовъ разныхъ и безчисленныхъ меетъ», по его собственному выражению. Такимъ образомъ, опытъ лично пережитый Константиномъ указывалъ ему въ собрании епископовъ наилучший путь къ умиротворению церкви. Впоследствии созывъ соборныхъ совещаний по вопросамъ церковнымъ императоръ прямо ставилъ принципомъ своей религиозной политики въ отношении къ христианству; «нельзя, — говоритъ онъ въ послании къ церквамъ ο никейскомъ соборе, — установить твердаго и неизменнаго порядка, пока не сойдутся въ одно место все или, по крайней мере, многие епископы, и не разсмотрятъ каждаго предмета, относящагося къ божественной вере». При этомъ идея вселенскаго собора, — собора, по возможности, изъ всехъ предстоятелей церкви, навязывалась императору сама собой, — при одномъ взгляде на положение делъ Востока.

Съ другой стороны, Константину было известно, что кроме арианства въ церкви существовалъ еще рядъ другихъ предметовъ, требовавшихъ себе общаго и единодушнаго решения. Таковы были: вопросъ ο праздновании Пасхи, ο принятии въ церковь падшихъ въ последнее гонение, мелетианский расколъ въ Египте и некоторыя другия мелочи церковной практики. «Размысливъ все это, — пишетъ Евсевий, —царь решилъ, что по этому случаю должно идти войною противъ врага, возмущавшаго церковь и какъ бы уготовляя противъ него полкъ, созвалъ вселенский соборъ». — Столь–же близка была мысль ο соборе и церковному сознанию. Съ половины второго века церковь привыкла решать возникавшия въ ней более важныя затруднения путемъ соборовъ; при императорахъ–язычникахъ то были по большей части соборы местные, малочисленные; однако уже и въ эпоху гонения въ техъ случаяхъ, когда христиане пользовались сравнительной свободой и безопасностью, они до–стигали довольно грандиозныхъ размеровъ. Напр., антиохийский соборъ противъ Павла самосатскаго по своимъ внешнимъ признакамъ ничемъ не отличался отъ некоторыхъ изъ позднейшихъ вселенскихъ соборовъ; это былъ соборъ довольно многочисленный въ своихъ членахъ; на немъ присутствовали предстоятели важнейшихъ церквей Востока, и окружное послание, изданное имъ, принято было всею церковью. Антиохийский соборъ хорошо помнили на Востоке и его постановления известны были многимъ деятелямъ, заявившимъ ο себе въ истории арианства. Неудивительно, поэтому, что мысль Константина о созвании вселенскаго собора была принята общимъ одобрениемъ, и ея осуществление не встретило никакихъ препятствий для себя, несмотря на ту поспепшость, съ какою Константинъ принялся приводить эту мысль въ дело. Объявление ο соборе не могло быть издано ранее второй половины 324–го года, а между темъ весной 325–го года уже состоялось его открытие.

Первоначально, какъ мы видели, Константинъ имелъ намерение собрать соборъ въ Анкире галатийской, но рядъ соображений, который онъ самъ высказываетъ въ пригласительномъ письме, напечатанномъ у Питры, побудилъ его изменить свое намерение и местомъ собора иазначить Никею. Во–первыхъ, для епископовъ Италии и Европы скорее можно сюда приехать, затемъ въ Никее больше свободныхъ зданий, въ которыхъ могутъ еиископы поместиться и, наконецъ, самому императору ближе и удобнее следить за занятиями въ соборе. И действительно, Никея по особенностямъ своего географическаго положения наиболее была пригодна для такого большого собрания, какъ первый вселенский соборъ. Никея, теперь Исникъ (είς Νικαίαν) бедное поселение въ 1500 жителей, тогда была богатымъ и цветущимъ торговлею городомъ. Достаточная обширность ея размеровъ и свободный императорский дворецъ, находившийся здесь, обезпечивали необходимое помещение для всехъ предполагавшихся членовъ собора. Никея лежала вблизи моря, съ которымъ она сообщалась посредствомъ озера, и была одинаково хорошо доступна какъ съ моря, такъ и съ суши. Къ тому же она отстояла отъ Никомидии всего на 20 миль и, такимъ образомъ, позволяла императору безъ большихъ затруднений следить за деятельностью собора. Быть можетъ, на выборъ Никеи местомъ собора оказало влияние и самое имя этого города, на что намекаетъ Евсевий, говоря, что для собора назначенъ былъ городъ, соименный победе. Константинъ сделалъ все, чтобы облегчить созываемымъ епископамъ путешествие въ Никею и пребывание тамъ во время самого собора. Въ эпоху Константина римское государство уже владело хорошими, устраиваемыми на счетъ казны, дорогами и прекрасно организованнымъ почтовымъ деломъ. Императоръ распорядился, чтобы путешествующимъ на соборъ епископамъ предоставлялись безвозмездно казенныя почтовыя лошади; темъ же епископамъ, путь которыхъ лежалъ мимо почтовыхъ дорогъ, онъ приказалъ доставлять вьючныхъ животныхъ.Точно также и содержание прибывшихъ въ Никею епископовъ Константинъ принялъ на счетъ казны.

Срокъ, къ какому епископы приглашались явиться въ Никею, точно неизвестенъ. Несомненно только то, что первый вселенский соборъ состоялея въ консульство Аниция Павлина и Аниция Юлиана въ 636–мъ году эры Александра Великаго, т. — е. въ 325–мъ году по Рождестве Христове. Что касается въ частности до месяцевъ и дней его заседаний, то относительно ихъ источники доставляютъ намъ различныя даты. По Сократу, который имелъ подъ своими руками списокъ никейскихъ постановлений въ редакции Афанасия александрийскаго, соборъ открытъ былъ 20–го мая названнаго года. Но въ экземпляре никейскаго символа, прочитаннаго на Халкидонскомъ соборе епископомъ никомидийскимъ Евномиемъ (и занесеннаго въ акты этого собора) стояла другая пометка, указывавшая на 13–й день июльскихъ календъ, т. — ф. на 19–ое июня, какъ день собрания никейскихъ отцовъ. Та–же дата стоитъ въ сирскихъ актахъ и въ хроникахъ александрийской. Наконецъ, въ одномъ кодексе, приписываемомъ Аттику Константинопольскому, которымъ пользовался Бароний, продолжительность Никейскаго собора определялась отъ 14–го июня до 25–го августа. Такъ какъ ни одна изъ упомянутыхъ сейчасъ датъ не можетъ быть заподозрена на серьезныхъ основанияхъ, то обыкновенно принимаютъ ихъ всехъ вместе. Полагаютъ, что 20–е мая, указываемое Сократомъ, обозначаетъ собой срокъ, къ которому епископы должны были прибыть въ Никею; 14 июня последовало оффициальное открытие собора самимъ царемъ; 19–го июня на особо торжественномъ заседании былъ составленъ символъ, а 25–го августа соборъ объявленъ былъ закрытымъ. Такимъ образомъ, первый вселенский соборъ продолжался въ течение трехъ месяцевъ и 5–ти дней. Последний терминъ—25–ое августа — косвенно подтверждается и разсказомъ Евсевия ο заключительномъ собрании никейскихъ отцовъ: оно состоялось во дворце императора по поводу падавшаго на это время 20–летняго юбилея его царствования, а такъ какъ Константинъ провозглашенъ былъ императоромъ въ начале осени 306–го года, то 25–ое августа хорошо отвечаетъ этому разсказу Евсевия.

Надо думать, что пригласительныя грамоты были разосланы, по возможности, ко всемъ епископамъ римской империи, но понятно, что далеко не все они смогли действительно явиться на соборъ. Сведения древности ο числе участниковъ перваго вселенскаго собора вообще очень недостаточны. Самымъ лучпшмъ средствомъ для подсчета членовъ собора должны были бы служить ихъ подписи подъ соборнымъ определениемъ; такихъ подписей дошло до насъ несколько и въ различныхъ редакцияхъ» изъ которыхъ древнейшими являются сирская, начала IV века, и греческая, принадлежащая перу феодора Чтеца, церков–наго историка, жившаго въ половине шестого века. Въ настоящее время все эти списки никейскихъ отцовъ собраны, обследованы и напечатаны въ превосходномъ издании, выпущенномъ въ 1898 г. студентами филологической семинарии иенскаго университета подъ руководствомъ известнаго ученаго Гельцера. Специальное разсмотрение этихъ подписей, сделанное Lubeck–ом, доказало ихъ полную достоверность. Но несомненно, что эти списки неполны, въ чемъ соглашается и Lubeck. Напечатанный въ издании Гельцера ctdex restitutus, происхождение котораго восходитъ до Афанасия александрийскаго, доводитъ число никейскихъ отцовъ до 220, но изъ другихъ источниковъ мы узнаемъ еще целый рядъ лицъ, несомненно присутствовавшихъ на соборе, но не внесенныхъ въ списки. Замечательно, что сами участники собора весьма мало интересовались точнымъ числомъ присутствовавшихъ на немъ епископовъ. Они определяютъ его круглыми цифрами; Евсевий насчитываетъ всего 250 епископовъ, Евсиафий — 270; императоръ Константинъ говоритъ ο 3–хъ стахъ; то же число указываетъ и Афанасий александрийский въ разныхъ своихъ сочиненияхъ и только въ послании въ Африку онъ въ первый разъ останавливается на цифре 318–ти, ставшей съ техъ поръ традиционной. Эта цифра привлекла къ себе христианскую традицию своимъ миетическимъ значениемъ; она напоминала собой 318 верныхъ рабовъ Авраама, ο которыхъ разсказываетъ Библия, и въ своемъ греческомъ начертании (τιη) соединяла крестъ и имя Иисуса. Вследствие этого она скоро вытеснила все другия цифры и настолько прочно утвердилась въ предании, что и самый Никейский соборъ стали называть не иначе, какъ соборомъ 318–ти отцовъ. Епифаний, Феодоритъ, Амвросий, Геласий, Руфинъ уже знаютъ только эту цифру. Если признать вероятными вычисления Бингама, что ко времени перваго вселенекаго собора во всей церкви было до 1800 епископовъ, то и при этой цифре окажется, что только шестая часть вселенскаго епископата дейетвительно присутствовала на соборе. Позднейшая молва приписала грандиозные раз–меры первому вселенскому собранию епископовъ; въ коптскихъ актахъ собора, въ общемъ безусловно неподлинныхъ, число всехъ членовъ собора доводится до 2000. Однако, если коптские документы считаютъ не однихъ епископовъ, но и всехъ явившихся въ Никею по поводу собора, то ихъ цифра не такъ невероятна, какъ это кажется на первый взглядъ, Епископы ехали въ Никею не одни, а въ сопровождении пресвитеровъ и прислуги. Когда Константинъ созывалъ западныхъ епископовъ на соборъ въ Арелатъ, то формально распорядился, чтобы каждый епископъ бралъ съ собой двухъ пресвитеровъ и трехъ слугъ. Допуская, что и на Никейский соборъ епископы являлись съ такой свитой, мы действительно и получимъ цифру всехъ съехавшихся въ Никею, весьма близкую къ 2000.

2. Догматическая деятельность перваго вселенскаго собора осуществлялась двоякимъ образомъ: при помощи частныхъ, не имевшихъ оффициальнаго характера, собраний съехавшихся въ Никею епископовъ и посредствомъ особыхъ торжественныхъ, происходившихъ въ присутствии императора, заседаний, на которыхъ подачею голосовъ узаконялось обязательное для всей церкви решение спорнаго вопроса. — Частныя собрания начались еще до открытия собора и сопровождали собой все его догматическия занятия. Во внутреннемъ ходе соборныхъ совещаний они имели очень важное значение. Они именно обезпечили участникамъ собраний ту свободу обсуждения, за которую церковная традиция справедливо возвела соборъ 318–ти отцовъ въ идеалъ христианскаго безпристрастия въ изследовании вопросовъ веры. На частныхъ собранияхъ никейскихъ отцовъ царила полная непринужденность; сюда допускались не только епископы, свидетельствовавшие веру своихъ местныхъ церквей, но и низшие клирики и простые миряне. Каждый здесь на одинаковыхъ правахъ съ другими могъ безпрепятственно высказывать свои убеждения, пропагандировать взгляды и вербовать себе сторонниковъ. Прибывшие изъ отдаленныхъ странъ Востока и Запада епископы, на место служения которыхъ, быть можетъ, совсемъ не проникалъ слухъ объ арианскихъ спорахъ, знакомились теперь съ учениемъ Ария и Александра, обменивались мыслями и заранее группировались въ определенныя партии. Для диалектиковъ, равно какъ для людей научнаго убеждения и сильныхъ верою, эти част–ныя собрания открывали просторное поле къ тому, чтобы блеснуть своими талантами, померяться силами и приобрести союзниковъ. Изъ среды защитниковъ православия они скоро выдвинули на передовое место Афанасия, молодого диакона александрийской церкви, которому древния известия приписываютъ большое влияние въ развитии со–борныхъ разсуждений, но который, какъ диаконъ, не принималъ участия въ официальныхъ заседанияхъ соборовъ и могъ выделяться только на этихъ частныхъ собранияхъ. «И Ария, — пишетъ историкъ Созоменъ, — епископы часто вводили на средину и ревностно испытывали его положения въ техъ целяхъ, чтобы, подавая мнения въ пользу той или другой стороны, не сказать чего–либо опрометчиво». Такимъ образомъ, на частныхъ собранияхъ въ сущности уже былъ исчерпанъ тотъ спорный вопросъ ο вере, ради котораго епископы призывались въ Никею; воззрения противниковъ выяснились, средства борьбы определились, партии сформировались. Въ торжественное заседание собора въ присутствии императора произошло только, такъ сказать, генеральное сражение, но исходъ его намеченъ былъ еще на подготовителныхъ собранияхъ. Къ началу торжественныхъ заседаний, среди участниковъ собора можно было подметить четыре различныя догматическия течения или четыре неравномерныя группы епископовъ, разнившияся по своимъ догматическимъ убе–ждениямъ. Наиболее обособленную и обращавшую на себя внимание партию составляли сторонники Ария во главе съ Евсевиемъ, епископомъ никомидийскимъ. Число ихъ было невелико, хотя съ точностью оно и не указано въ источникахъ. Руфинъ и Созоменъ говорятъ, что сторону Ария принимало 17 епископовъ, а Филосторгий насчитываетъ — 22. Но арианский историкъ несомненно цреувеличиваетъ силу своей партии, такъ какъ включаетъ въ счетъ, по крайней мере, четырехъ епископовъ, которые умерли еще до разгара спора и, потому съ одинаковымъ правомъ привлекались на свою сторону и арианами и православными. Если иметь въ виду епископовъ— арианъ, названныхъ въ источникахъ по имени, то нельзяне согласиться съ Руфиномъ, что число ихъ не превышало 17–ти. Основное ядро этой группы образовывали собой епископы, вышедшие изъ антиохийской школы и славившиеся своими связями съ основателемъ этой школы, знаменитымъ мученикомъ, пресвитеромъ Лукианомъ, такъ что по преобладающимъ въ ея составе элементамъ и всю арианствующую группу на соборе можно назвать кружкомъ богослововъ—лукианистовъ. Кроме Евсевия никомидийскаго сюда принадлежали епископы трехъ городовъ, прославленныхъ вселенскими соборами, — Феогнисъ никейский, Минофанъ ефесский и Марий халкидонский; затемъ, Афанасий аназабарский, Антоний тарский, Патрофилъ скифопольский, Павлинъ тирский и др. Вместе съ лукианистами сторону Ария держали и все семь ливийскихъ епископовъ, явившихся на соборъ, которыми, быть можетъ, руководило въ этомъ случае простое чувство землячества въ отношении къ александрийскому пресвитеру. He будучи многочисленной, арианствующая группа не могла похвалиться и единствомъ своихъ убеждений; ее связывали скорее общия богословския тенденции, чемъ точно выработанныя догматическия формулы. Въ центральномъ вопросе объ отношении Сына Божия къ Отцу члены этой партии держались не одинаковыхъ мнений; такъ, Евсевий никомидийский готовъ былъ, вопреки Арию, согласиться, что Сынъ равенъ Отцу; Феогнисъ никейский говорилъ, что Отецъ и до рождения Сына былъ Отцомъ, такъ какъ имелъ намерения родить Его и т. д.. Но ни численная незначительность, ни отсутствие единства въ убежденияхъ не колебали надеждъ арианствующихъ епископовъ на победу. Ариане шли на соборъ и держали на немъ себя смело и уверенно. Ничто, повидимому, не предвещало имъ, что ихъ делу предстоитъ полный и всесторонний разгромъ; напротивъ, многие признаки говорили въ пользу ихъ и пророчествовали имъ успехъ. Они имели связи во дворце, чрезъ Констанцию, сестру императора; главою ихъ былъ столичный епископъ; епископъ города, въ которомъ про–исходилъ соборъ, также числился въ рядахъ ихъ; большинство членовъ ихъ партии состояло изъ людей образованныхъ, уверенныхъ въ своей диалектической силе ипользовавшихся моральнымъ влияниемъ на Востоке. Ариане могли основательно расчитывать, что если большинство епископовъ и не согласится принять ихъ воззрения, то во всякомъ случае ихъ дело будетъ признано правымъ, и они унесутъ изъ Никеи славу нравственной победы. Въ сущности,едва ли ариане и на самомъ деле стремились когда–либо сделать свое учение общеобязательнымъ въ церкви. Это были богословы — либералы, въ догматическихъ во–просахъ видевшие не предметъ веры, а область научнаго изследования. Все, чего они хотели добиться, состояло въ томъ, чтобы обезпечить свободу этого изследования отъ всякихъ внешнихъ предписаний и предоставить его собственнымъ усилиямъ и усмотрению каждаго христианина. Поэтому и въ своей среде они охотно терпели разницу убеждений и ни ранее, ни после Никейскаго собора не подвергали анафеме лицъ за одни догматическия воззрения, если они не были уже прежде осуждены церковыо. Такъ у Александра александрийскаго они искали только принятия Ария въ церковь, но не согласия на ихъ учение. Замечательно также, что и Афанасий александрийский ни разу не былъ обвиняемъ арианами за свою догматику; онъ терпелъ изгнания по совершенно другимъ обвинениямъ, не имеющимъ отношения къ догматической области. Ариане, такимъ образомъ, предъявляли собору minimum возможныхъ требований и темъ легче надеялись получить отъ него полное удовлетворение.

Другую, столь же выдающуюся богословскую группу среди участниковъ собора, составляли образованные защитники православия, хорошо понимавшие, въ чемъ состоитъ сущность арианской ереси и какими средствами должно было бороться противъ нея. Эта группа слагалась изъ мужей весьма почтенныхъ, стоявшихъ на верху церковной жизни, глубоко религиозныхъ и истинно просвещенныхъ, наследовавшихъ славу въ истории церкви. Въ нее входили: Осия кордубский, Александръ александрийский, Евстафий антиохийский, Макарий иерусалимский, Маркеллъ анкирский и др.. По своему историческому положению, эта группа богослововъ являлась на соборе прямою противоположностью арианствующей партии и была самымъ энергичнымъ и убежденнымъ ея врагомъ. Неуклонно держась почвы церковнаго предания и вероучения, отцы этой группы не были, однако, слепыми консерваторами и не думали, что однихъ «древнихъ мнений» достаточно для отвержения арианства. Философское образование давало имъ возможность ясно видеть недостаточность существовавшихъ въ церкви догматичеекихъ формулъ,и они выступали на соборе съ некотораго рода новшествомъ; они хотели создать такое изложение веры, которое не могло бы подвергаться никакимъ перетолкованиямъ, которое въ совершенной точности выражало бы церковное учение и было обязательно для каждаго христианина. При этомъ они не только не останавливались предъ мыслью внести въ проектируемое изложение новыя понятия, — такия которыя еще не пользовались правомъ гражданства въ современномъ имъ богословскомъ языке, а напротивъ, видели въ нихъ единственно пригодное средство для борьбы съ Ариемъ. Ихъ лозунгомъ были термины: έκξ ουσίας и ομοούσιος, въ корне подрывавшие арианскую доктрину. — Въ глазахъ прочихъ членовъ собора богословы этой фракции обладали великимъ нравственнымъ авторитетомъ, и отчасти держали въ своихъ рукахъ руководство общими заседаниями собора, но это ихъ влияние умерялось другими сторонами дела. Ихъ численность была невысока и едва–ли многимъ превосходила численность арианствующихъ епископовъ: да и задача ихъ была нелегка. Ихъ требования къ собору оказывались выше и сложнее, чемъ требования арианствующихъ; они искали у собора не формальнаго только оправдания, но стремились къ положительному торжеству, ждали отъ него полнаго и безусловнаго утверждения своего учения. Это въ значительной степени уравновешивало ихъ шансы на успехъ съ партией арианствующихъ.

Взятыя вместе, обе названныя богословския группы составляли собой лишь небольшую часть собора, не превышавшую 1\6 — й доли общаго количества его членовъ; и потому не отъ нихъ зависело то окончательное постановление, къ какому долженъ былъ прийти соборъ. Въ процессе догматическихъ разсуждений собора обе оне являлись скорее тяжущимися сторонами, чемъ судьями, определяющими исходъ дела. Решающее значение принадлежало третьей, самой многочисленной группе отцовъ, обнимавшей собой большинство собора, центральную массу его. Составъ этой группы былъ очень разнообразенъ, но она отличалась двумя общими характеристическими чертами. Это были, во–первыхъ, люди высокаго нравственнаго характера, подвижники веры и благочестия, въ увечьяхъ своего тела часто представлявшие жизненую историю последняго гонения на христианство. Во–вторыхъ, все они были епископы простые, безъ школьнаго богословскаго образования, чуждавшиеся всякихъ диалектическихъ изследований въ области веры. Въ вопросахъ догматическихъ они руководились не столько яснымъ сознаниемъ несостоятельности той или другой формулы, сколько непосредственнымъ религиознымъ чутьемъ, жившимъ въ ихъ душе. Это чутье и определило собой, какъ отношение ихъ къ арианству, такъ и судьбу арианствующей партии на соборе. Для непосредственнаго ихъ чувства было ясно, что каковы бы ни были логическия достоинства ариевой системы, она въ конечныхъ своихъ выводахъ приводитъ къ такимъ положениямъ, которыя противоре–чатъ и ихъ вере и церковному преданию, и этого было достаточно для того, чтобы они решительно отвернулись отъ арианъ, строго осудили ихъ. Для лукиановскаго кружка эти простецы по вере были темъ более опасны, что ихъ трудно было запутать какими–либо диалектическими изворотами, такъ какъ они совсемъ не ценили подобныхъ приемовъ и не знали ихъ. Но разделяя съ образованными защитниками православия негодование въ отношении къ арианству, эта наиболыпая группа епископовъ нелегко соглашалась на те средства, какими первые хотели устранить ариево учение. Средства эти казались имъ слишкомъ радикальнми, смелыми, не отвечающим « преданию; ихъ смущали такия слова, какъ έκ ουσίας или δμοουσιος не значащияся въ Св. Писании и не имевшия точно устано–вленнаго смысла. Они видели въ нихъ нововведение въ преданную отъ древности веру и советовали не выходить изъ области древнейшихъ мнений. Такия мысли они проводили на частныхъ собранияхъ и на самомъ соборе, и только невозможность подыскать другия выражения, не поддающияся перетолкованиямъ, убедила ихъ въ необходимости принять эти термины. Къ этому же консервативному большинству собора принадлежала въ существе дела и четвертая группа участвовавшихъ въ немъ епископовъ, стоявшая подъ главенствомъ Евсевия, еп. кесарийскаго. Какъ велико было число членовъ этой группы — сказать нельзя, но что Евсевий кесарийекий выступали на соборе не въ одиночестве, это видно изъ послания его къ своей пастве. Сторонники кесарийскаго богослова точно такъ же, какъ и простые епископы держались почвы преданнаго, но ихъ консерватизмъ относился более къ области богословской науки, чемъ къ области веры. Они были образованные люди, по большей части испытавшие сильное влияние отъ сочинений Оригена и склонявшиеся къ субординационизму въ учении ο Троице. Они представляли собой, такъ сказать, предшествовавшую стадию богословскаго развития, старую школу богослововъ и не хотели сходить съ этой позиции. — По сравнению съпервыми тремя группами епископовъ, партия Евсевия въ своихъ воззренияхъ заключала много примирительныхъ элементовъ, на которыхъ могли бы сойтись все никейские отцы. Она не сочувствовала учению Ария и отвергала резкия фго формулы, — это мирило ее съ образованными защитниками православия; свои убеждения она излагала въ терминахъ, заимствованныхъ изъ Писания, — это сближало ее съ настроениемъ господствующей группы; наконецъ, общность и растяжимость ея терминологии согласовалась съ намерениемъ арианствующихъ. По этимъ своимъ чертамъ она могла расчитывать на широкое влияние во время соборныхъ заседаний. — Такова была взаимная группировка съехавшихся въ Никею епископовъ, определившаяся еще въ течение частныхъ собраний, и она обусловила собой ходъ оффициальныхъ совещаний.Задача оффициальныхъ заседаний собора, происходившихъ въ нарочито торжественной обстановке и въ присутствии царя, состояла въ томъ, чтобы прежде всего подвергнуть разсмотрению арианския воззрения, а затемъ выразить церковное учение ο Сыне Божиемъ, въ точной и общеобязательной формуле. Отрицательная сторона этой задачи достигалась сама собой, безъ затратъ труда и времени, такъ какъ отношение большинства собора къ арианетву достаточно выяснилось на предварительныхъ собранияхъ. Когда наступилъ день, назначенный императоромъ для изследования веры, — а это былъ день воскресный !, — и после приветственной речи Константина заседание было открыто, то догматическия разсуждения собора тотчасъ же и начались выслушиваниемъ заявлений арианствующей партии. Эта партия была истинной виновницей развившихся въ церкви смутъ и главной причиной созвания собора; поэтому и отцамъ собора естественно было заняться съ самого начала обсуждениемъ ея учения, потребовать отъ нея объяснений и отчета. Такой отчетъ представилъ собору глава этой партии — Евсевий никомидийский въ виде символа (πίστεως διδασκαλία), заключавшаго въ себе радикальныя формулы арианства. Въ немъ значилось, что «Сынъ Божий—произведение и тварь», что было время, когда не было Сына, что Сынъ изменяемъ по существу и т. д: Но лишь только приступили къ чтению этого символа, какъ оказалось, что изложенная въ немъ вера не нуждается ни въ какомъ падробномъ разсмотрении. Подготовленные частными собраниями отцы собора единодушно отвергли его; они признали арианское учение противоречащимъ Писанию, исполненнымъ лжи, вреднымъ и безобразнымъ и разорвали самый символъ. — Арианство, такимъ образомъ, было быстро и безповоротно осуждено на соборе, и для отцовъ собора настало время выполнить другую положительную свою задачу. Разъ техническия выражения арианства они подвергли решительному осуждению, то имъ необходимо было теперь найти такие термины, которые въ совершенстве излагали бы въ себе церковное учение, но на пути къ достижению этой важнейшей задачи они встретили рядъ неожиданныхъ трудностей, разсказъ ο которыхъ составляетъ любопытнейшую страницу Афанасиева повествования о никейскихъ деянияхъ. Сообразно настроению, преобладавшему среди членовъ собора, отцы начали свои изыскания темъ, что остановились на выраженияхъ, освященныхъ древностью и прямо заимствованныхъ изъ Св. Писания. Такая постановка на первый взглядъ представлялась самою близкою и наиболее отвечающей цели, такъ какъ формулы арианскаго символа потому и вызывали негодование отцовъ, что они не имели себе аналогий въ Св. Писании. Скоро, однако, обнаружилось, что этотъ полемический приемъ недостаточенъ, что онъ основывается въ сущиости на неясномъ понимании арианской позиции. Ариане не отвергли ни книгъ Св. Писания, ни техъ местъ, какия противники приводили въ обличение ихъ; оыи только толковали ихъ по–своему. По–этому, когда отцы собора выставляли взятую изъ Писания формулу, арианствующие охотно соглашались на нее, но вкладывали въ нее свой смыслъ. Такъ, отцы собора первоначально остановились на формуле «Сынъ отъ Бога» и ариане заявили полное согласие на нее, прибавивъ только со своей стороны, что и все другое отъ Бога, потому что единъ Богъ, изъ Heгo же вся (1 Кор. 8, 6). Тогда защитники православия обратились къ выражению Апостола, въ которомъ Сынъ именуется силою Божией, и ариане опять съ готовностью приняли его; и прузи (гусеница)—говорили они, — называются силою Божией. He помогла отцамъ собора и более точная формула апостола, что Сынъ есть сияние славы и образъ ипостаси Отца, такъ какъ оказалось, что и ο простыхъ людяхъ Писание употребляетъ те же самыя выражения. Подобнымъ образомъ былъ принятъ арианами и перетолкованъ въ своемъ духе и рядъ другихъ библейскихъ изречений, въ которыхъ отцы склонны были видеть точное отражение церковнаго учения. Въ этихъ дебатахъ отцовъ собора съ арианствующими отразилась разиица, разделявшая александрийскихъ богослововъ отъ антиохийцевъ въ области экзегизиса.Александрийцы сопоставляли параллельныя места Библии и разъясняли ихъ контфкстъ, но не съ темъ, чтобы определить точное значение изследуемаго слова, но чтобы найти его высший и наиболыпий смыслъ; они стремились въ каждомъ изречении Писания открыть возможно полное его содержание, соединить въ одно целое все те оттенки, съ какими оно встречается въ Библии. Поэтому, когда они говорили, напр., что Сынъ есть сияние славы Отчей и образъ Его ипостаси, то въ устахъ ихъ это значило, что Сынъ находится въ самомъ преискреннемъ приобщении къ Божеской природе и неотделимъ отъ Отца, такъ какъ вместе съ этимъ выражениемъ они связывали и все другия изречения Библии, въ которыхъ изображалась Божественность Сына. Напротивъ, антиохийский экзегетъ разсматривалъ каждое слово Писания въ отдельности и определялъ прежде всего то грамматичеекое значение, какое оно сохраняетъ на протяжфнии всей Библии; вследствие этого онъ постигаетъ въ каждомъ данном изречении прежде всего его наименьший смыслъ, принадлежащий ему везде и повсюду. Отсюда–то и такия формулы, что Сынъ есть сила Отца или, что Онъ отъ Бога, не имели въ его глазахъ такого величественнаго значения, какое соединялъ съ ними александриецъ. Онъ понималъ ихъ въ обычномъ, обиходномъ смысле, и такъ какъ въ этомъ понимании онъ оправдывался Библией, то все попытки извлечь изъ нихъ точное догматическое содержание оказывались предъ судомъ его тщетными.Вероятно въ этотъ моментъ, когда старания отцовъ воспользоваться библейскимъ оборотомъ для изложения церковнаго учения окончились полной неудачей, на соборе выступило новое лицо съ предложениемъ, какъ нельзя более отвечавшимъ желаниямъ его. Это былъ Евсевий кесарийский. Онъ предъявилъ собору готовый символъ, который оставалось только утвердить членамъ собора, чтобы закончить свою догматическую деятельность. И этотъ символъ не составлялъ собственнаго произведения Евсевия, подобно символу арианскому, а основывался на крещальномъ символе кесарийской церкви. Предлагая его вниманию собора, Евсевий говорилъ: «мы содержимъ и исповедуемъ веру такъ, какъ приняли отъ предшествовавшихъ намъ епископовъ и какъ научились ей отъ Божественнаго Писания». Такое заявление ученаго епископа заранее располагало отцовъ собора къ благоприятному суждению ο вносимомъ имъ символе, такъ какъ свидетельствовало ο древности последняго и церковномъ его авторитете. Но изъ крещальнаго символа своей церкви Евсевий взялъ не все, а только те его члены, которые относились къ изследуфмому соборомъ вопросу, дополнилъ и развилъ ихъ своими добавлениями. Спорный пунктъ ο Божестве Сына Божия въ немъ излагался въ такихъ выраженияхъ: «веруемъ во единаго Господа I.Христа, Божие Слово, света отъ света, жизнь отъ жизни, Сына единороднаго, перворожденнаго всей твари, прежде векъ отъ Отца рожденнаго». Затемъ, после тирады ο воплощении, въ немъ добавлялось въ качестве комментария къ вышесказанному: «веруемъ, что каждый изъ Нихъ, Отецъ и Сынъ, имеютъ Свое бытие; Отецъ есть истинно Отецъ и Сынъ истинно Сынъ». Символъ Евсевия былъ чуждъ арианскихъ формулъ и целикомъ наполненъ былъ библейскими изречениями; поэтому понятно, что отцы собора встретили его съ полнымъ одобрениемъ. Самъ императоръ подтвердилъ полную его верность и исповедалъ, что онъ всегда мыслилъ согласно съ нимъ. Но къ невыгоде Евсевия, попытка его соединить около себя богословския партии собора явилась очень поздно; соборъ опытнымъ путемъ успелъ уже дознать, что общия выражения, подобныя находящимся въ символе Евсевия, не достигаютъ цели и не устраняють арианства, и потому его предприятие, разсчитанное на примирение собора, не оправдалось. Ударъ его планамъ нанесенъ былъ человекомъ, отъ котораго кесарийский епископъ менее всего ожидалъ этого и воззрения котораго весьма близко сходились съ его собственными воззрениями. Когда былъ прочитанъ символъ Евсевия, то выразивъ ему одобрение, императоръ потребовалъ одного, чтобы внесено было слово ομοούσιος и отцы собора приняли это требование. Новое, сказанное царемъ слово разомъ разбило попытку Евсевия и вместо неопределенной, посредствующей формы придавало ему форму законченную, строго догматическую, — ту форму, на которой еще ранее торжественнаго заседания остановились вожди церкви. Но коль скоро въ предложный Евсевиемъ символъ внесенъ былъ терминъ, существенно изменявший его смыслъ, ничто не препя–ствовало тому, чтобы подвергнуть его и дальнейшимъ поправкамъ. Отцы собора такъ и поступили, и, такимъ образомъ, символъ Евсевия легъ въ основу ликейскаго символа, составилъ его канву, но не былъ принятъ целикомъ. Кроме слова ο μοούσιος в него внесено было несколько другихъ поправокъ, какъ коррективнаго, такъ и догматическаго характера. Последняго рода поправки, т. — е., поправки догматическаго характера состояли въ следующемъ. Въ первомъ члене символа веры въ словахъ: «Творца всего видимаго и невидимаго» Евсевиевъ терминъ απάντων былъ замененъ простымъ «πάντων», такъ какъ греческое απαξ άπαντες, значащее: все безъ исключения, могло бы вести къ мысли, что Богъ Отецъ есть творецъ и Сына и Духа. Во второмъ члене опущено было прежде всего выражение «του θεου λόγου— слово Божие», въ виду того, что съ понятиемъ Логоса въ христианскомъ мире нередко связывались признаки, заимствованные изъ философскаго учения ο немъ, какъ посредствующемъ орудии между Богомъ, и миромъ; выражение : Логосъ Божий, вообще, было чуждо символьному языку древней церкви и въ текстъ кесарийскаго символа, вероятно, внесено было самимъ Евсевиемъ. Отцы собора заменили его чисто–христианскимъ понятиемъ: «τ ν νίόν θεοΰ —Сына Божия. Далее, они устранили и выражение «перворожденнаго всей твари», какъ терминъ, находившийся въ большомъ употреблении у арианъ и способный подать поводъ къ мнению, что Сынъ есть только первое творение Отца. Затемъ, вместо неопределенныхъ словъ Евсевиева символа: «единороднаго Сына, прежде всехъ вековъ отъ Отца рожденнаго» они поставили недопускающия перетолкование выражения: «единороднаго, рожденнаго отъ Отца, т. — е. Изъ сущности Отца (τουτέστιν έκ της ουσίας του πατρός)», показывающия, что сущность Сына такая же, какъ и сущность Отца, дальнейшимъ подтверждениемъ чего и служитъ центральный терминъ никейскаго символа: единосущнаго. Чтобы яснее отметить отличие церковнаго учения отъ арианскаго, къ указаннымъ выражениямъ были присоединены еще следующия слова: «Бога истиннаго отъ Бога истиннаго, рожденнаго, несотвореннаго, направляющиеся прямо противъ воззрений Ария. Третий членъ Евсевиева символа, исповедующий веру въ Духа Св., оставленъ безъ изменения. Наконецъ, въ заключение къ символу отцы составили особые анафематизмы, ясно отвергавшие основные тезисы арианства. После всехъ этихъ поправокъ и дополнений, символъ, принятый соборомъ, получилъ следующий видъ:Веруемъ во единаго Бога Отца Вседержителя, творца всего видимаго и невидимаго. И во единаго Господа, Иисуса Христа, Сына Божия, рожденнаго отъ Отца, единороднаго, т. — е. изъ сущности Отца, Бога отъ Бога, света отъ света, Бога истиннаго отъ Бога истиннаго, рожденнаго, несотвореннаго, единосущнаго Отцу, чрезъ Котораго все произошло какъ на небе, такъ и на земле. Насъ ради человековъ и нашего ради спасения сшедшаго и во–плотившагося, вочеловечившагося, страдавшаго и воскресшаго въ третий день, восшедшаго на небеса и грядущаго судить живыхъ и мертвыхъ. И въ Святаго Духа.Α говорящихъ, что было время, когда не было Сына, или что Онъ не былъ прежде рождения и произошелъ изъ несущихъ, или утверждающихъ, что Сынъ Божий изъ иной ипостасй или субстанции, или созданъ, или преложимъ, или изменяемъ—таковыхъ анафематствуетъ кафолическая церковь.Въ ряду этихъ поправокъ и дополнений, внесенныхъ отцами перваго вселенскаго собора въ вероизложение Евсевия кесарийскаго и преобразовавшихъ его изъ символа частнаго въ символъ вселенской церкви, центральное место занимаютъ термины: εκ τής ουσίας и ομοούσιος. Въ этихъ двухъ терминахъ дано завершение догматической деятельности собора, синтезъ его учения ο второмъ Лице Св. Троицы. Эти же термины, или точнее, понятия, выражаемыя ими, послужили толчкомъ и къ дальнейшему после–никейскому развитию догматическихъ движений. Что же обозначаютъ собой термины: εκ τής ουσίας и ομοούσιος и какой смыслъ соединяли съ ними никейские деятели?