17. Итак, когда он уже прибыл в Афины, то епископу этого города было откровение об его кончине. Но и сам божественный Мартиниан, предузнав день кончины и вошедши в храм, склонился на одну скамью и сказал присутствующим: «Призовите мне поскорее епископа». Они же, предположив, что он безумствует, пренебрегли, но все же, пришедши к епископу, говорят: «Человек некий, вошедший в храм и склонившийся на скамью, подобный безумному, говорит: Позовите мне епископа». Он же говорит: «Вы безумны; ибо сего велика честь среди нас». И быстро вставши, пришел в храм; когда Мартиниан увидел его, то, не могши встать, почтил, простирая руки к полу. И епископ, почтив его подобающим образом, сказал: «Когда ты будешь [128] наслаждаться блаженством, не преминь поминать и нашу душу». И святой говорит: «Благослови меня, отче, и молись за меня, чтобы я, имея предстать страшному престолу Христову, обрел дерзновение пред ним». Так сказал он и, назнаменовав себя крестом и сказав епископу: «Предай меня Богу», с улыбающимся лицом предает душу Христу, муж по истине всего достойный.

18. Надо, однако, рассказать и о девице, которую он покинул на скале, — какое она имели житие и какой конец. Оставшись на скале, она имела пропитание, как и заповедал ей Мартиниан, пока не прибыл корабельщик. Когда же прошли два месяца и он приехал с хлебом и водою, то сначала, увидев девицу, принял ее за привидение, испугался и целыми веслами стал поворачивать назад; когда же она стала кричать, что «Я воистину женщина и христианка», то он, наконец, поверил и, подходя, сказал: «Где монах, который был здесь, куда он удалился и как ты сама взошла на скалу?» Она же прежде всего знаменует себя знамением Христовым, а затем объясняет все, — бурю, кораблекрушение, спасение ее одной, восшествие на скалу, низвержение преподобного в воды ради целомудрия и чудесное спасение его дельфинами. Корабельщик, услышав это, сказал ей: «Итак, иди сюда, и я увезу тебя отсюда, и ты отправишься в свой город». Ею же, когда она услышала это, овладела сильная печаль, и она горячо просила не презреть ее, но так же привозить ей хлеб и воду, а кроме того привезти ей так называемый вирий, власяной стихарь и шерсть. «Когда ты привезешь мне это, пусть тогда прибудет и жена твоя, чтобы мне в ее присутствии одеться в мужское одеяние; а[129] Господь да подаст вам и ныне милость и в будущем дерзновение».

19. Услышав это, корабельщик, тотчас прибыв в город и взяв все, а также и жену свою, еще до окончания второго дня возвратился к ней. Затем, когда он отошел и женщины остались вместе, то достопочтенная женщина снимает женские одеяния, а вместе с ними женскую слабость, и надевает мужские и с ними благодать Духа. Затем, став к востоку, просит себе усовершенствования, а послужившим воздаяния. Потом говорит жене корабельщика: «Когда вы будете привозить мне хлеб и воду, пусть будет с ними и шерсть, чтобы мне не есть хлеб в лености; а эти одежды (говоря о тех, которые сняла) пусть будут тебе на память обо мне».

20. Когда все это так произошло, корабельщик с женою возвратились домой и по прошествии трех месяцев прибыли снова, привозя все, и продолжали до конца поступать подобным образом. Она же на скале пребывала в великом благодушии; днем у нее было двенадцать молитв, а ночью вдвое больше; а пища — один хлеб весом в литру, в течение всей жизни принимавшийся в два дня. На скалу взошла она, имея 25–й год от роду, а на скале прожила 6 лет и скончалась за два месяца до прибытия корабельщика, жена воистину достойная удивления. Когда же корабельщик прибыл вместе с женою, то узрели ее благолепно лежащею и мертвою, с таким свежим видом, как будто бы она не задолго испустила дух. Итак, павши на землю, они поклонились ей, а затем, обрядивши ее, как следовало, и положив на корабль, привезли в город дар общеполезный, мертвое тело, великое благодеяние живущим. [130]

21. Таковы у тебя, Мартиниан, трофеи победы над диаволом: ибо он вооружил против тебя женщин, а ты выступил против него и показал, как должно женщинам мужествовать, не оскверняя своего тела наслаждением, но чисто посвящая его Христу, Творцу и Владыке всех. И ныне соуслаждаясь с ними в небесных обителях, помолись, чтобы и нашему верному, святолюбивому и во всем доброму царю дана была от Бога долгота жизни и мирное состояние жития, сила на врагов невидимых и видимых, воспитание в Боге и познание Его, обитание святого двора, причастие славы солнца, наследование лугов божественных, пользование всеми благами и достижение царства небесного. Ибо Христу Богу нашему подобает слава и сила ныне и присно и во веки веков. Аминь.

VII.

Месяца Марта 5–го.

ЖИТИЕ И ДЕЯНИЯпреподобного отца нашего Герасима отшельника.Пер. В. В. Латышева.Святые и божественные Писания всегда излагают доброе и восхваляют благие дела, путеводя нас и воздвигая к добродетели; но мы, малодушные, падшие и слабые, склоняемся пред нею и отступаем, считая работу ее трудною или и совершенно невозможною вследствие склонности нашей к наслаждению и легкой увлекаемости страстями.Таково и житие великого отца Герасима, которое ныне и предлежит нам к истолкованию и которое мы решили предложить на общую пользу вам, слушателям, достаточное для того, чтобы показать возможность добродетели теми [132] подвигами, которые он совершил, и возбудить к ней тем, в чем оно представляет полученную им здесь светлость и славу. Итак, да будет рассказано житие мужа и да будет предложено посреде, но в общих и кратких чертах, с одной стороны вследствие скромности и слабости языка нашего, с другой — чтобы ясно было, что не слово многоглаголанием и искусственным сложением возвеличивает прославляемого, а скорее он украшает и возвышает слово самым величием дел.2. Божественный Герасим, по истине честь монахов, родился в епархии Ликийской и происходил от родителей, владевших достаточным состоянием и усердствовавших к добру. Когда он приходил уже в возраст и начал богатеть разумом, то возлюбил жить не по примеру большинства юношей, которые полагают в части блага только то, что услаждает чувство, а красоты душевные вменяют ни во что, но тотчас добре воззрел к Богу и добродетели. И осудив великую суетность настоящего и признав жизненные блага ничем иным, как одним обманом, смешением и затмением разума, удаляется от мирских смятений и переходит к жизни бездеятельной и тихой. Итак, обрезав себе волосы, а с ними, так сказать, всякое мирское и земное помышление, он весь предается добродетели и, увлеченный горячим и кипящим стремлением к ней, стремился и напряженно подвизался, чтобы душа его сделалась чистою от всякой страсти и всяческого пятна, а ум явился восприимчивым к дарам Духа и (истекающему) оттуда просвещению. Вследствие сего он был настолько воздержен в пище, что с радостью отклонял всякое услаждение вкуса и отвращал от [133] себя все отягощающее желудок, как тяжесть и досаждение природе. Отсюда у него успокаивались и страстные движения плоти и трезвость ума сохранялась негрязнимою. Так он был воздержен в пище и так боролся с наслаждениями яств; за то он казался побеждаемым сном, но, живя в постоянных постах, все‑таки и в этом не легко поддавался, но, настолько уступая природе, чтобы она сдерживалась и не отказывалась от трудов, напряженно пребывал в бодрствовании, молитвах и изучении духовных сказаний.