Святитель Феофан Затворник Письма о духовной жизни Вместо предисловия. Предлагаемые Письма о духовной жизни составлены по поводу писем графа М. М. Сперанского, напечатанных в "Русском Архиве" за 1870 год, в январской книжке.
—Старец отвечал: „когда благодать Святого Духа придет в молитве и пленит ум, тогда перестает молитва, потому что ум бывает тогда обладаем пришествием Святого Духа, и не может простирать сил своих, но бывает празден, и покоряется только Духу Святому, Который, как изволит, изводит его или в невещественный воздух Божественный, или в другое изступительное з p ение, или Божественную беседу.
Утешитель Дух Святый каждому по достоинству подает утешение, как и в какой мере хочет; Он не показывает ему что либо обычное, но тайно научает тому, чего он прежде не видал и не воображал никогда". Этот опыт указывает, кажется, на самый надежный способ стяжания теплой молитвы — самую молитву. Он говорит: молись о молитве, и Дающий молитву молящемуся, даст и тебе молитву просимую.
Я хогел бы привести здесь, как выраженное этим фактом с силою изъяснено нравоучительным словом в беседах Макария великого, по опасаюсь наскучить. Скажу только общую об этом мысль сего отца, которую не раз повторял он своим ученикам: „Нудь себя на молитву, и Господь, видя усердие, с каким домогаешься ты молитвы, даст тебе молитву." Но не могу удержаться, чтоб не привесть здесь пример молитвенника, который представляет св. Исаак Сирианин в 10-м слове своем.
„В один день, пишет он, пришел я в келлию к одному брату, и, по болезни своей, прилег у него, чтоб он походил за мною, ради Бога, так как знакомых у меня там никого не было. И видел я, как этот брат совершал свою молитву. Довольно времени он стихословил (читал Псалтирь на распев) и вдруг оставлял правило, падал на лицо свое, и до ста, или более раз, с горячностию, какую возжигала в сердце его благодать, ударял головою в землю.
После сего он вставал, лобызал крест Владычний, и снова повергался на лицо свое. И такой обычай соблюдал он всю жизнь, так что невозможно исчислить множества его коленопреклонений. Раз двадцать со страхом и горячностию, с любовию растворенной благоговением, лобызал он крест, и опять начинал стихословие; а иной раз от великого возгорения помыслов, распалявших его горячностию своею, когда не в силах был вынесть разжжение того пламени, препобеждаемый радостию, вскрикивал, будучи не в силах удержаться.
По утру же, после первого часа, когда садился он за чтение, то делался подобен человеку плененному, и, в продолжение каждой читаемой им главы, не раз падал на лицо свое и на многих стихах воздевал руки свои к небу и славословил Бога." Из приведенных опытов можно вывесть весьма верное заключение, что у кого есть усердие молиться, того нечего учить, как усовершенствоваться в молитве.
Самый труд молитвенный, с терпением продолжаемый, доведет его и до высших степеней молитвы. Но что делать немощным, вялым и особенно тем, которые прежде чем дошли до разумения, какова должна быть молитва, успели затвердеть во внешней формальности и охладели в навыкновении порядкам уставного молитвословия? Им остается еще прибежище —художественное делание умной молитвы, молитвы ко Господу.
И не для них ли преимущественно и изобретено это художественное делание, или, иначе, искусственное привитие к сердцу умной молитвы Иисусовой? Как бы то ни было, я изображу это художество во всей его подробности, не оставляя ничего из касающегося до того в поучениях св. отцев подвижников. Начну это опять с Симеона Нового Богослова. Письмо шестнадцатое. Упомянутое в предыдущем моем письме „художество" Симеон Новый Богослов, описывает в своем Слове о трех образах молитвы. Первый образ молитвы—неправый, указан уже мною: это мечтательная молитва. Второй, тоже неправый, или неполный, приведу здесь, как переход к третьему, который есть настоящий образ молитвы. Поясню немного, откуда такая градация. Первый неправый способ молитвы зависит от того, что иные действуют в ней преимущественно воображением и фантазией. Эти силы составляют первую инстанцию в движении отвне внутрь, которую следовало бы миновать, а вместо того останавливаются на ней. Вторую инстанщю на пути внутрь представляет рассудок, разум, ум, вообще—рассуждающая и мыслящая сила. Следует и ее миновать, и вместе с нею сойти в сердце. Когда же останавливаются на ней, то происходит второй неправый образ молитвы, отличительная черта которого то, что ум, оставаясь в голове, сам собою все в душе хочет уладить и всем управить: но из трудов его ничего не выходит. Он за всем гоняется, но ничего одолеть не может, и только терпит поражения. Это состояние бедного ума очень полно изображено у Нового Богослова. „Второй образ внимания и молитвы, говорит он, состоит в том, когда кто собирает ум свой в себе, отвлекая его от всего чувственного и хранит чувства свои (особенно з p ени e и слух, уединяясь сколько можно, и устраняясь от случаев к раздражению их) и собирает помыслы свои, чтоб они не скитались по суетным вещам ми pa сего (а они все свое: возвратишь, а они y бегут; опять возвратишь, опять убегут, — и так без конца) и иногда истязует помыслы свои (обсуждает критически, по началам христианской нравственности), иногда внимает словесам молитвы (во время, свободное от молитвословия, гоняется за помыслами, а на правиле внимает словам молитвы; но и это безуспешно), которую читает," — (А между тем, как происходит это брожение в голове, сердце идет своим чередом; его никто не блюдет, и на него набетают заботы и страстные движения. Тогда и ум себя забывает, и убегает к предметам забот и страстей; и разве уж когда-то когда опомнится),—„собирает снова к себе все помыслы, плененные от диавола и превращенные в суетливые и грешные. Но в иной раз, с великим трудом и самопринуждением, приходит в самого себя,—это тогда, когда бывает он пленен и увлечен какою либо страстию.