— Ну жить, несмотря на все условия и обстоятельства жизни. — "Несмотря" — не хочу. Хочу только — "смотря".

— Шкурник, дескать? — Свободный, а не раб. Вот что "дескать".

— Но что же это за свобода, если ты ничего не хочешь делать, не хочешь действовать, не признаешь практику. Ну пользу-то какую-нибудь ты признаешь? Людям-то хочешь ты пользы или нет? Себе самому, наконец, хочешь ты пользы или нет?

— А ты знаешь, что такое польза?

— Всякий знает, что такое польза. — А я вот не знаю.

— Врешь. Знаешь.

— Не знаю.

— Чего тебе надо, не знаешь? — Не знаю. — Что тебе есть и пить надо, не знаешь? — Не знаю. — А зачем же ты ешь и пьешь? — А я почем знаю, зачем я ем и пью? — Тебе же хочется есть и пить? — Мало ли чего. Мне вот иногда по морде хочется дать. А ведь не даю же. — По морде не даешь, а ведь хлеб-то кушаешь? — Ну и что ж тут умилительного? —А то, что тебе это полезно и ты знаешь об этой пользе и согласно такому знанию и кушаешь. — Вранье! Червяк ни черта не знает, а сосет воду всем телом. — Значит, ему это полезно, а польза есть причина его действия. — Вранье! Бабочка летит на огонь — это тоже ей полезно? — Это ей приятно. Приятность, наслаждение, тоже может быть принципом действия, хотя, по-моему, это и дурной принцип. — Сколько же у тебя принципов действия? — Да дело вовсе не в количестве принципов действия, а дело в том, что вообще надо действовать. — Вот этого-то "надо" ты и не доказал. Ты все время указываешь на слепые факты: ешь, мол, да пьешь или живешь-де, а не умираешь. Ну, что ж! Все это слепые факты. Так оно действительно есть. Но почему оно есть, почему оно так есть, а не иначе, и почему я должен именно так действовать, а не иначе, да и вообще почему я должен действовать, а не наплевать на все, — этого ты мне ничего не доказал. —Да наплевать на все—это тоже есть действие! — Я и не говорю, что я наплевал. Я только говорю, что никто не имеет никакого права заставить меня ни действовать, ни плевать. — Да совесть-то у тебя есть или нет? Совесть-то разве не заставляет тебя действовать? — Совесть у всех разная. — Одна. — Разная. — Одна. — Совесть, дружище, у всех разная. Потому-то драка и происходит. Оба дерутся, и оба по совести! — А все-таки истина одна. — А совесть тоже одна? — Ну пусть совесть разная. Совесть может оказаться и незатемненной. Но истина-то уже, безусловно, одна. —А кто знает истину? —Да вот хоть ты знаешь истину, что надо спать, если фактически ложишься спать. — Опять "фактически"! Да мало ли что происхдит "фактически"! Фактически я тоже действую. А ведь весь вопрос в том, нужно ли действовать и ради чего, ради кого надо действовать и какой смысл действия. Вот разговор, из которого ясно, во всяком случае, одно: действие, деятельность, практика, даже моральные поступки и нравственная воля еще не есть мудрость жизни, которая стала бы выше судьбы. Еще надо откуда-то брать принципы действия; еще надо знать как именно действовать, во имя чего действовать. Вот этого "во имя" и нет в самом волевом поступке. Кроме того, всякий волевой акт рано или поздно наталкивается на сопротивление. Наша деятельность часто прерывается, а в конце концов и просто кончается раз навсегда. И судьба водворяется во всей своей неумолимости, во всей неотвратимости. Смерть — критика всякого действия. — Ты действуешь? Хе-хе! Пока жив! А если не живешь? Хе-хе! Да. Судьба непреодолима моралью так же, как она непреодолима наукой. Мудрость жизни не захватывается внешней практикой человека так же, как она несводима и на отвлеченные законы природы. Не этой мудрости жизни я ждал Особенно не по нутру была мне одна мудрость, которая, казалось бы, на первый взгляд по крайней мере, по своему содержанию ближе всего подводила к переживаемому мною, но еще не формулированному новому. Это мудрость красоты, поэзии, музыки, искусства вообще. Одно время мне казалось, что здесь я уже нашел якорь спасения. В самом деле, разве не мудрость это — все наши писатели, поэты, композиторы? Разве не мудрость это — Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Толстой, Достоевский? Какую же еще мудрость надо? Разве не нужно было всем этим писателям погрузиться глубоко-глубоко в содержание жизни и ее общих законов, разве не нужно было видеть тайные и притом глубочайшие основы жизни, чтобы создать все эти великие художественные образы?