Анастасия Ивановна поселилась в комнате коммунальной квартиры в доме на ул. Горького, вблизи гостиницы «Минск». Всего проживало в квартире восемь семей. Ее это устраивало, потому что казалось, что власти не так пристально сосредоточиваются на ней. Она – как все, на равных. Быт квартиры трудный: общая кухня, общая ванна, общий висящий на стене телефон. Телефон звонит непрерывно. «Немыслимое орудие пытки», – говорит о нем Анастасия Ивановна. Комната, где она жила, была узкой и тесной, приходилось лавировать между вещами. Анастасия Ивановна шутила: «Я змеюсь в ней». Но она часто становилась странноприимной: засидевшийся и заговорившийся гость имел возможность переночевать под роялем: другого места в тесной комнатке не было.

В этой комнате, не за письменным столом, а сидя на ветхом диванчике сомье, положив папку с бумагой на колени, она писала свои «Воспоминания» и другие книги, которые определили ей достойное место в нашей литературе, на время как бы ушедшее от нее.

– Пишу, как могу, как хочется. Пишу так, как было в жизни. Нужно просто перевоплощаться в те дни. Писать от души. Мемуары должны быть кристальны. Воспоминание – не зеркальное отражение, а воссоздание. Воссоздаю годы, а не день, как в дневнике, вот и вся разница.

«Нужно иметь сердце, чтобы хорошо писать», – говорила Анастасия Ивановна.

Читатели ее «Воспоминаний» за грацией и поэзией повествования увидели понимание людей и любовь к ним писательницы. По слову Бориса Пастернака, они написаны «языком сердца».

Этот язык не понравился официальному редактору, из «Воспоминаний» изъяли 25 мест религиозного содержания. Замечания на страницах рукописи, которые делала редактор М. Ланда, были одно нелепее другого:

– Вы часто употребляете слово «любовь», нельзя ли его заменить словом «дружба»?

Но, к счастью, у Анастасии Ивановны был еще друг–редактор, человек тонкого вкуса – Маэль Исаевна, жена пушкиниста Файнберга. Она помогала лечить раны, нанесенные «Воспоминаниям».

Некоторые читатели, зная лагерное прошлое Анастасии Ивановны, хотели подвигнуть ее на написание книги о нем. Но она отметала подобные предложения.

– Я хочу давать людям радость. Пишу о том, от чего искрится душа. Я бы не могла пережить опять то, что было. Зачем? Я просто удивляюсь, как Солженицын все запомнил. Но Иван Денисович – не трагическая фигура, трагизм снят. А я видела египтологов, астрономов – людей, оторванных от своей любимой работы, что для них было самым страшным… «Раковый корпус» начала читать и бросила на восьмой странице: все было понятно, о чем будет говорить. Лучший рассказ у него – «Случай на станции Кречетовка».

Вышедшие в свет «Воспоминания» она щедро дарила друзьям. Вначале было подписано 300 книг, а потом – еще и еще. Анастасия Ивановна писала каждому индивидуально: хотелось выразить естественное отношение к каждому. «Воспоминания» с автографами были посланы М. Бахтину, Д. Благому, С. Наровчатову, Т. Спендиаровой, Анне Герман.

Надписав на втором издании «Воспоминаний» «Дорогому Вите Мамонтову с любовью, уваженьем и благодарностью!», Анастасия Ивановна остановилась: «А лирику напишу потом». Потом оставленное место было заполнено:

«В день Вашей щедрой помощи мне, а себе в ущерб – 19. XI.

Вспомните – когда меня уже не будет – часы нашего первого знакомства, наши беседы, смену Москвы и Коктебеля – с прослойками, Вам – Южно–Сахалинска – годы дружбы и роста, всегдашнюю радость встреч – и помяните меня добром! (Новые главы – "Осень 1911", и 8–я глава от"Дом Марины"и до Горького).