Собор был для него местом, полным глубокого мира и радости, несмотря на то, что долгие годы люди изливали здесь ему свои горести, душевную боль и сомнения. Сюда же и вернулся наш владыка.

Когда внесли гроб в собор, на всех нас сошло молчание. Мы все подошли ко гробу, как бы приветствуя своего пастыря в его родном доме. Многие из нас до этого момента долго его не видели. Владыка лежал тихий и безмолвный. Вокруг царило чувство глубокого покоя.

Еще до перенесения гроба в собор, во время многих панихид, чувство жизни и просветленности постепенно усиливалось, подготавливая нас к встрече с ним.

И теперь мне казалось, что перед нами лежит не он, а икона того незримого мира, который он так ясно видит теперь. И у меня тоже была возможность"увидеть", убедиться, что ныне владыка со Христом, со святыми, что он достиг своей Субботы, и это смягчало мою боль. В душе звучали слова, совсем недавно услышанные мною из его уст:"Я знаю одно: что после моей смерти я не разлучусь ни с вами, ни с епархией".

Он произнес это, как бы говоря с самим собой, будто повторяя всем известный факт, а не свою личную веру выражая. И, глядя на него теперь, я недоумевала: разве можно, чтобы он или любой из нас умер? Ибо владыка был так полон жизни, жизни Христовой, что умереть не мог. И мы тоже не умрем. Это казалось таким очевидным.

После того, как все приложились к телу владыки, случилось нечто замечательное и неожиданное. Люди безмолвным кольцом окружили гроб и долго стояли возле него. Не было произнесено ни слова. Все вокруг было полно благоговейным любовным молчанием: будто мир и покой владыки изливались на нас, а от нас вновь возвращались к нему. Нечто похожее случилось накануне похорон, уже после наступления темноты, около десяти вечера. Никто не хотел уходить домой. Даже дети сбежались, чтобы побыть с владыкой. Всем хотелось остаться с ним немного подольше – в бдении и душевном покое. Ощущение того, что все мы причастны неизреченной, незримой красоте, было сильнее печали».

Незадолго до своей кончины владыка в соборе после службы говорил о своей надежде: «В союзе дружбы и сотрудничества между тем, что останется от меня, владыкой Василием и владыкой Анатолием, я надеюсь, мы будем строить единую Церковь; что те разногласия, те расхождения, которые разрывали нашу жизнь в этом приходе в течение последнего года, будут побеждены. И что снова у нас будет, как в самые трудные, но и самые творческие времена, единство творческих сил православных людей для строительства Церкви».

Мои рижские друзья, посещающие Лондонский собор во время своего пребывания в Англии, писали мне, что после ухода владыки атмосфера прежней церковной жизни сохранилась, здесь всегда «живет его доступный дух».

«Мы должны быть сиянием Божественной любви, мы должны быть любовью», – всегда говорил владыка. Он был поистине апостолом любви. Печать апостольского духа была в нем. Не случайно день его кончины – день равноапостольной Марии Магдалины. Этот апостольский дух владыки почувствовали в дни пребывания у него в мае 2000 года мои московские друзья психологи Федор и Ольга. «В лице владыки, – писали они мне, – мы встретились с личностью апостольского ранга».

«Митрополит Антоний, – писал Сергей Аверинцев, – принадлежит к тем христианам, вера которых – не уютное тепло для души, а огонь духа, как во времена пророков, мучеников, пустынножителей, когда люди были готовы на любую жертву, шли до конца и делали невозможное. Огонь – это и есть огонь, его не примешь ни за что другое».

Нет никакого сомнения в том, что Церковь причислит митрополита Антония Сурожского к лику святых. Он – живой святой, – сказал о нем Сергей Аверинцев еще при жизни владыки.

Весной 2003 года я получил подарок от владыки – его книгу «Пути христианской жизни» с надписью: «О. архимандриту Виктору, надеюсь – на радость. м. Антоний».

Все мы ждем радости, и она приходит к нам от Господа.