– Нет, господин полковник. Я вижу, что моя голова не на ниточке висит, а я держу ее, отсеченную, в своих руках, как святой Иоанн на иконе.

Перекрестный допрос был продолжен. Первый судья: Для Сербии война закончилась в 1941 году, почему же ты сразу же не сдался, но, как бунтовщик, подался в горы?

Спас Война и сегодня не закончена. А я и в регулярной армии, как офицер, и в горах, как «бунтовщик», как вы меня называете, был одним и тем же – сербским солдатом против немецких солдат.

Первый судья: Кто заставил тебя уйти в горы?

Спас: Немцы. Гестаповец: Как это?

Спас: А вот как. В сорок первом я видел, как немцы расстреляли три тысячи невинных сербов за 30 немцев, которых патриоты генерала Драже Михайловича убили в стычке на дороге Крагуевац – Горни Милановац. Я содрогнулся от такой бесчеловечности и ушел в горы, чтобы, живя со зверями, защищать свой народ и погибнуть в честной борьбе за Честной Крест. Я поступил по примеру моих крестоносных предков, из которых один говорил княгине Милице: «Мы идем с братьями на поле Косово за крест честной погибнуть».

Второй судья: А разве наш Вождь не пошел на Россию в крестовый поход против безбожников?

Спас: Да, пошел, но не во имя Честного Креста, а во имя свастики – сломанного нехристианского креста, который этически стоит даже ниже, чем полумесяц. Из?за этого никто в Европе не отозвался на его призыв отправиться в так называемый «крестовый поход».

– Это неправда! – крикнул гестаповец и со всей силы грохнул кулаком по столу. – Это ложь, что никто не отозвался. Многие отозвались.

Спас: Никто не отозвался по совести и доброй воле, но присоединились или из страха, или с расчетом на материальную выгоду. Поэтому те, что отозвались, были скорее обузой для немецкой армии, чем помощниками. Разве не так? – Правильно! – решился воскликнуть один из нижних чинов.

Гестаповец посмотрел на него убийственным взглядом, и тот испуганно опустил голову и проглотил язык.

Последовало много других вопросов, после чего явился один из следователей, который делал обыск в бараке №99, и показал связку листов бумаги.

– Эту рукопись, господа, я нашел в соломенном тюфяке капитана Спасовича. Кладу ее на всеобщее обозрение. Написана сербской кириллицей, но так непонятно и сокращенно, что никто из наших переводчиков не смог прочитать. Будто зашифровано.

Председатель: Это твой дневник, Спасович?

Спас: Нет, не дневник, господин полковник, а так, некоторые мои мысли и наблюдения общей природы.

Председатель: Ты должен переписать его начисто, чтобы мы смогли понять, что это. Даю тебе два дня, понял?

Спас: Понял.

3атем Спаса отвели в одиночку. А когда дверь за Спасом закрылась, гестаповец крикнул:

– Расстрелять его сегодня же ночью! – Его нетрудно расстрелять, – ответил полковник Адлер, – он в наших руках. Приговор ему и всем остальным будет вынесен в следующую субботу. Однако без ведома доктора Адлера в ту ночь было расстреляно 25 узников из барака N99.