небрежно так цедя сквозь зубы речь,

поставив ноги чуть пошире плеч,–

вне государства и над веком –

меж духами – то в перьях, то в шерсти –

чужую жизнь и смерть зажать в горсти

и чувствовать себя сверхчеловеком.

...Я знала инока. Он сам был из шпаны.

И он хотел отбить у сатаны

весь этот сброд – крестом, водой и мирром.

И даже Тот, Кто был три дня в аду,

блудниц и алкашей имел в виду

и приходил за этим рэкетиром.

***

Ах, как Леня – нынешний замминистра культуры – у нас танцевал!

Он выбирался на середину комнаты и всегда оставался соло.

Он руки заламывал на затылок, он локтями неведомое писал

и тихонечко так поводил ногами, как бы и не касаясь пола.

Словно он Господу говорил: Господи, Господи, вот он – я!

Я – Леня такой-то, Давид пред ковчегом Завета,

первенец Твой и любимец. Баловень, не сводящий края –

с краями, концы – с концами от избытка Твоего лета.

От чрезмерности, Господи, Твоего бытия,

от надмирности Твоего владычества, величия Твоих владений,

великолепия Твоего лица, Господи!

Вот он – я,

сын земнородной, танцовщик, певец и гений!

И никто не мог ему соответствовать, быть парой, и все молчком

наблюдали, не смея соперничать: он, как скрипка,

всеми струнами пел вдохновенно под Божьим смычком,

в водоеме воздушном плескался самозабвенно, как Божья рыбка...

И когда уже стал замминистра, к нему на прием

я пришла и села на стул казенный. Уныло, совсем устало

на меня смотрел человек сгоревший. О деле моем

не хотел и знать. Но что-то припоминая, помог немало.