в скорбном халатике, в туфлях на грубом картоне...

Будь наши очи духовные чуть приоткрыты,

мы бы увидели: нет, средь сиятельной свиты,

в брачной одежде, в чудесной накидке лазурной,–

вот как проходит она в кабинет процедурный!

Мальчик Петя

...Вот и август кончается, дождик затягивается,

в двери стучится, из ладоней выливая воду,

Петя болящий. Ему одиннадцать лет. Он взрослый уже человек:

– Мама, как я устал! Я хочу превратиться в природу:

в облако, в дерево, в снег!

Петина мама – совсем седая, отхлебнув торопливо кофе,

со словами: «Петя, еще не пора»,– продолжает рассказ:

– Конечно, если глянуть вот так, то жизнь равна катастрофе,

но она целомудренней наших взоров и милосерднее нас!

Петя выходит в сад. Прислоняясь к оконной раме,

Петина мама невидящим взором смотрит ему вослед.

И такая горючая нежность к Пете и его маме

заливает небо и землю, и меня вместе с ними, и мне уже тридцать лет!

О, не подсказывай мне развязку к этой давно затянувшейся драме,

и, покуда время не ткнуло в свои страницы перстом,

зачем ты, возраст-могильщик, размахиваешь пустыми руками,

ветвями осенними жестикулируешь, витийствуешь смородиновым кустом!

Мы и так мучительнейше живем и околицами пробираемся к свету,

не говори, какие холодные нас ожидают края, только выйдет час,

и какие суровые зимы еще нас притянут к ответу...

И, быть может, лишь мальчик Петя заступится там за нас!

На правах погорельца

«Мое,– говорит человек,– время!» И умирает...

И кто-то рассыпавшуюся мелочь старательно подбирает

и пыль стирает.

Время заштукатуривает следы, выводит пятна.

Нищим пришел сюда – нищим и уходит обратно,

пока свеча догорает.