После потопа человечество устремилось в язычество, т. е. разные народы стали придумывать себе вместо забытого Истинного Бога свои племенные божества, унизившись до обожествления предметов и животных. Затем, несколько возвышаясь в искании жизни Божественной, народы стали чтить героев из людей и поучаться их жизни, чествуя даже их страсти; вместе с этим усилилось самолюбие и служение плоти.

Впоследствии многие народы, совершенно утратив понятие о нравственности, стали руководствоваться в жизни своей только естественными потребностями, возбуждающими в них самолюбие. А это самолюбие, соответственно двусостав­ности человеческого существа, стало проявляться в двух основных формах: в грубом влечении к чувственным наслаждениям и в высокомерном произволе. Это главная черта язычества. Что же, разве нет этой особенности и в мусульманстве? И до настоящего времени ислам отличается именно таковыми чертами.

Страсть к чувственному наслаждению у дикарей обнаруживается и отрицательным образом: дикарь живет преимущественно чувственной жизнью, одним из свойств которой является инертность, косность, сильное тяготение к бездеятельности и праздности, что считается у дикарей высшим наслаждением. Разве не то же самое мы видим в жизни мусульман, особенно зажиточных? Самое рабство изобретено именно на почве лени в языческой среде. У мусульман не только в земной жизни лень и чувственность почитается благом, но им обещано, что даже и в загробном мире они будут возлежать на перинах в окружении множества чернооких гурий, у них будет достаточно пищи и пития. А языческое высокомерие разве не перешло в Мухаммеда и его последователей? Для примера мусульманского высокомерия, я приведу здесь краткую выдержку из брошюры протоиерея Яблокова: «О почитании святых в исламе».

«Мусульманский святой не обладает высоконравственным характером, выражающимся в совершенном его самоотречении и бескорыстии, пламенной ревности о славе Божьей и счастье ближнего, т. е. он не имеет любви к Богу и ближнему. Сообразно с характером самого ислама, требующего от своих исповедников лишь внешнего исполнения обрядов, все дела религиозно-нравственные, совершаемые мусульманскими святыми, носят на себе характер чисто внешний: они совершаются не из любви к Богу и ближнему, не из сознания своей греховности и желания приблизиться к Богу, но лишь из гордого, фарисейского самомнения и самолюбия, из желания почета и удивления со стороны окружающих.

Поэтому, вместо смирения и кротости, коими украшаются христианские святые, в магометанских рассказах о святых мы встречаем гордость, тщеславие и самолюбие; святой здесь является всюду в образе человека, сознающего свою силу, умеющего пользоваться своим положением, всех и каждого поражающего своими достоинствами. Например, вот с какой надменностью позволяет говорить о себе Али святой, друг божий: «Я – маленькая точка, которая ставится под буквой Б, я – бок бога, я – перо, я – престол бога, я составляю семь небес и семь земель». Или вот еще пример: святой Абдул-Кадер говорит о себе: «Солнце пред восхождением своим поклоняется мне; год перед своим началом воздает мне почтение и открывает все, что имеет совершиться в течение его».

Гордое самомнение мусульманских святых доходит даже то того, что святые нисколько не стесняются ставить себя выше даже своего пророка Мухаммеда. Известный путешественник Ибн Батута рассказывает, что весьма чтимый аскет, шейх из шейхов, живший на севере Месопотамии, позволил себе однажды выразиться, что он выше Мухаммеда, который не мог жить без жены. О великом святом, чтимом во всем мусульманском мире, Сидн-Абдул-Кедер-ель-Джалази, рассказывают, что ему Аллах однажды сказал через ангела: «Если бы я не послал Мухаммеда на землю прежде тебя, то тебя сделал бы своим посланни­ком»» (Ябло­ков. О почитании святых в исламе. – С. 48, 186). Не есть ли это высшая сатанинская гордость и самомнение, которое хуже, чем самомнение дикаря-язычника?

Перед обыкновенными смертными магометанский святой является как полноправный господин перед рабами. С одной стороны, сознание своей силы и могущества, с другой – ничтожество и греховность людей не дозволяют ему снизойти до любви к людям и даже до простого расположения. Он холодно расточает щедрой рукой милости людям или карает их.