Меня и других людей на судне всегда удивляло, что мне сходят с рук мои слова, и меня до сих пор не выпнули. Один человек, который терпеть меня не мог, прокомментировал, что похоже, у меня «девять жизней»12, и что меня уже давно пора было пнуть с корабля. Тем не менее, этого так никогда и не случилось. Даже когда я покинула саентологию, через год меня пригласили назад без всяких этических наказаний. У меня есть теория, объясняющая это явление. Через несколько лет после ухода я прошла курс по семейной терапии. Я узнала, что в дисфункциональных семьях есть один член, обладающий соответствующими симптомами и поведением, в то время как вся остальная семья создает впечатление нормальной. Этот человек, обычно ребенок, выглядит как больной. Возможно, ребенок пытался покончить с собой, имеет проблему с наркотиками, или неприятности в школе. В действительности, согласно этой теории, поведение такого ребенка это симптом дисфункции, существующей в семье в целом. Работая со всей семьей, проблемы такого ребенка можно в значительной степени облегчить. Я думаю, что эту теорию можно применить и к дисфункциональным группам, то есть культам. В культах, похоже, постоянно есть несколько челловек, которые регулярно доставляют неприятности и высказывают свое мнение, но их не выгоняют. Я играла такую роль в саентологии. Меня считали нарушителем спокойствия, и, следовательно, больной. Тем не менее, на самом деле я лишь проявляла симптомы свойственные дисфункциональной группе. Группа в целом, похоже, нуждалась в ком-то, чтобы выразить то, что каждый чувствовал в глубине души, и именно по этой причине мое поведение так расстраивало людей в этой группе. Я выражала то, что они чувствовали, но не хотели признать эти чувства, нуждаясь для этого в ком-то еще. Через меня все это возмущение, живущее в коллективе, находило выход.

Я наблюдала это явление в работе на недавнем шоу Салли Джесси Рафаель о кришнаитах. Присутствовала женщина, бывший член группы, которая всегда считалась нарушителем спокойствия. В зрительном зале были кришнаиты, одна из которых сказала этой женщине: «Ты всегда делала, что хочешь в коллективе». Женщина ответила, что чувствовала, что была единственной, кто мог возмутиться вслух при виде жестокостей вроде издевательства над детьми. Похоже, что она играла роль, подобную той, что я играла в саентологии. Интересно было бы взглянуть на другие группы, существует ли там такое явление.

Выражение эмоций от лица всей группы, мягко говоря, осложняло мне жизнь. Мои дела продолжали ухудшаться. Однажды около полуночи, едва я заснула, как нас всех разбудили, отправили в класс и велели писать письма платящей публике, рассказывая как все замечательно на Флаге и приглашая их приезжать на корабль для одитинга. После всего, что я уже пережила в последние месяцы, после церемоний Кали и прочей бессмыслицы на корабле, меньше всего мне хотелось рекламировать Флаг! Это было последней каплей. Я полностью потеряла контроль и у меня вырвалось: «Если бы я написала правду о том, как здесь обстоят дела, никто не захотел бы приезжать сюда». Кэти Кариотаки немедленно назначила мне состояние предательства. Так богохульно говорить о доме ЛРХ считалось предательством по отношению к коллективу. Правом свободы слова нас не баловали. Мне пришлось носить красную повязку на рукаве, показываюшую группе, что я предатель, и компенсировать нанесенный ущерб работой на камбузе. Сказать подобное было чем-то немыслимым для большинства людей в группе, но я думаю, что в глубине души многие чувствовали то же, не осмеливаясь признаться в этом даже самим себе.

Может возникнуть вопрос, если я так хорошо понимала, что происходит, почему же я оставалась? Правда в том, что я была идеологически обработана наравне с остальными. Я все еще твердо верила в цели саентологии, и мое культовое «я» было очень сильным; лишь здоровая часть меня не была еще подавлена, и, в результате, я ощущала мощный внутренний конфликт между настоящей мной и моим культовым двойником.

Мои дела все ухудшались. Однажды, это случилось в мой 21-й день рождения, у меня было свободное утро (просто случайность, нам не давали времени на наши дни рождения). Мы были на острове Тенерифе, одном из Канарских островов, принадлежащих Испании и расположенных недалеко от побережья Африки. Я сошла на берег посмотреть город и сделать кое-какие покупки. Одна из тех вещей, что мне больше всего нравились в нахождении на корабле, была возможность посещать такие экзотические места. Когда я вернулась, я обнаружила, что у меня неприятности. Похоже, у моего преклира был плохой отчет экзаменатора, и мне нельзя было покидать корабль, пока я не разобралась с ситуацией. Мне пришлось принять участие в церемонии Кали. Я помню, как про себя думала: «Я не ожидала, что так проведу свой 21-й день рождения, день, в который большинство людей отмечает свое совершеннолетие». Но затем я упрекнула себя за такие «воговские» мысли, напомнив себе, что сама выбрала необычную жизнь ради необычных целей, целей саентологии. После церемонии, меня отправили на четыре часа в «воронье гнездо»13. Воронье гнездо эквивалентно по меньшей мере четырехэтажному зданию, и мне пришлось взбираться туда по очень узкой лестнице. Я испытывала стыд, вину и злость. Пока я поднималась, меня посетила мысль: «Все что мне нужно сделать, это отпустить лестницу, и с этим было бы покончено. Что если я просто отпущусь?» Эта мысль перепугала меня и я еще крепче вцепилась в лестницу. На самом деле я не хотела умирать. Когда я взобралась туда, меня всю трясло. Мне нужно было провести там четыре часа, размышляя над тем, что я сделала и выписывая свои оверты и висхолды. Вид сверху был прекрасен, но я была слишком расстроена, чтобы насладиться им. Меня ужасало, что придется ползти вниз, но все-таки я с этим справилась.

Позже корабль отплыл. Это было непростое путешествие, на три дня мы потерялись в шторме. Меня мучила морская болезнь и все время я оставалась в койке, неспособная перемещаться дальше ванной комнаты. После нескольких безуспешных попыток Джефа Уокера поднять меня, никто меня больше не беспокоил, потому что все остальные были либо в таком же состоянии, либо на вахте. Когда мы наконец прибыли, всех у кого была морская болезнь, строго отчитали. С самого первого путешествия я была предрасположена к морской болезни если море было хоть чуть беспокойно, но мне сказали, что я сама виновата в этом. Нам разрешили употреблять драмамин14, но когда я принимала его я чувствовала себя сонной и одурманенной, поэтому старалась избегать его употребления. Кроме того, драмамин был лекарством, а прием любых лекарств, даже отпускаемых без рецепта, не одобрялся в саентологии. Я просидела много сессий с преклирами, зеленея и не зная, дотяну ли до конца сессии. Каким-то образом, мне это удавалось. Я заканчивала сессию и успевала в ванную комнату как раз перед катастрофой.

Хотя мои дела продолжали ухудшаться, у меня оставался еще один лучик света: дружба, которая возникла между мной и Квентином Хаббардом. Я познакомилась с Квентином, когда мы все выполняли ТУ, и иногда он становился моим напарником. Мы понравились друг другу с самого начала по одной причине – у нас было чувство юмора, необычное явление на корабле. Мы всегда находили способы рассмешить друг друга в месте, где было так мало радости и смеха.

ОПР

В ноябре 1973-го Хаббарда осенило, как можно справляться с нарушителями спокойствия, вероотступниками, и вообще со всеми, кто мог ему не понравиться. Он создал Отряд Проекта Реабилитации15, тюремный лагерь Морской Организации. Помещенные в ОПР весь день должны были заниматься тяжелым физическим трудом, а по вечерам одитировать друг друга, выпытывая оверты и висхолды, и справляться со злыми намерениями. Помещенным в ОПР не позволялось разговаривать с членом экипажа на хорошем счету, если он не обращался к ним, и носить они должны были черную робу. Им позволялось есть лишь после того, как все на корабле поели, и запрещалось покидать корабль. Хаббард считал помещенных в ОПР психотичными преступниками, которые должны быть благодарны, что он дает им шанс реабилитироваться. Не странно ли, что сейчас некоторые из ведущих руководителей саентологии, включая Пэт Брокер и Нормана Старки, побывали в ОПР. Большинство саентологических руководителей там побывали в свое время.

Задумав ОПР, Хаббард велел своим помощникам просмотреть папки преклиров всех, кто был на борту, в поисках конкретной реакции Э-метра, рокслама. Рокслам, согласно Хаббарду, указывал, что человек совершил преступления против саентологии, а значит был психотиком. Любой, у кого был обнаружен рокслам в папке, был кандидатом в ОПР. Еще нам выдали тест личности ОСА, и любой человек с низкими показателями по этому тесту мог тоже быть отправлен в ОПР. В дополнение к этому, любой с намерениями преположительно противоположными намерениям группы мог также быть помешен в ОПР. Я помню, одну женщину из личного домашнего штата Хаббарда отправили в ОПР, потому что он решил, что она пытается отравить его. На самом деле, она боготворила этого человека и скорее отравила бы себя, чем его. Людей из домашнего штата помещали в ОПР регулярно. Чем ближе человек был к ЛРХ, тем выше была вероятность, что в итоге его отправят в ОПР.

Весь процесс принятия решения от том, кто отправится в ОПР занял около двух месяцев. В течение этого периода поджилки тряслись у всех. В воздухе висело напряжение, каждого пугала перспектива отправиться в ОПР. Я была особенно обеспокоена, ведь я так часто попадала в неприятности. Я знала, что мое имя окажется в списке и боялась этого, но продолжала надеяться, что благодаря какому-нибудь чуду меня может в нем не быть.

Наконец, 10-го января 1974-го года список людей, подлежащих отправке в ОПР был опубликован и, естественно, в числе человек пятнадцати оказалась и я. Нас разбудили рано утром и показали этический приказ. Я ожидала этого, и тем не менее, была в состоянии шока, из-за того, что это и вправду случилось со мной, также как и другие люди из этого списка.