Были вещи, которые я ненавидела в своей работе. Например, я должна была совершать звонки людям, не оплатившим свой следующий уровень ОТ. Я должна была использовать тактику давления, чтобы заставить их вернуться. Помню, как я сказала одному человеку, что если он не придет на свой следующий уровень ОТ, он может умереть. Я очень не любила эти звонки, но это была часть ожидавшейся от меня работы. Я очень не хотела быть администратором, хотя должность считалась выше должности одитора. Я предпочла бы просто быть одитором и работать с людьми один на один, но в Морской Организации никогда не учитывали моих пожеланий.

Я начала подумывать об уходе и неделя за неделей я откладывала понемногу часть премий, которые я получала. В тот момент я не была готова к каким-либо реальным действиям, но «на всякий случай» откладывала деньги.

Однажды в начале июля 1976-го мне позвонила мама и сообщила страшное известие: мой отец был в отпуске в Филадельфии и у него случился сердечный приступ. Она сказала, что он в очень плохом состоянии и доктора не знают, переживет ли он ночь. Годы спустя она рассказала, что трижды пыталась дозвониться до меня, пока наконец ей это не удалось. Первые два раза никто не передавал ее сообщение. Я немедленно вылетела в Филадельфию. Перелет занял пять часов, и я летела, не зная, живым или мертвым я увижу своего отца. Для моей саентологической личности смерть не значила ничего. Вы просто отбрасываете одно тело, подбираете другое и начинаете новую жизнь. Тем не менее, все еще оставалась часть меня, осознававшая личную трагедию, которой стала бы смерть моего отца и боль, которую я почувствовала бы, если бы прибыла в госпиталь, чтобы обнаружить, что он уже умер. Когда следующим утром я наконец оказалась в Филадельфии, я с облегчением узнала, что мой отец выжил и с ним все будет в порядке. Однако с сердцем у него обнаружили серьезные проблемы, которые требовали постоянного наблюдения специалистов. Пока он был в больнице, ему выдали кардиостимулятор, от которого он теперь будет зависеть.

Когда я была в Филадельфии я много времени провела со своей мамой. Я была в «воговском» мире без единого саентолога поблизости. Мы остановились в отеле возле больницы, и когда мы не посещали отца, у нас было много времени для разговоров. Помню, один разговор зашел о жизни в Советском Союзе. Мама рассказывала мне, что люди в Советском Союзе не могут сами выбирать свою карьеру. С самого юного возраста правительство решает что человек будет делать не на основе личного желания, а на основе того, что лучше всего для Советского Союза. Я подумала об этом некоторое время и поняла, что моя жизнь в саентологии в точности такая, как у советского человека. Я хотела жить во Флориде и работать одитором, а была в Лос-Анджелесе и занималась работой, которой не хочу заниматься, и у меня не было выбора в этом вопросе. Я призналась матери, как я себя чувствую и она спросила меня, не поеду ли я с ней домой вместо возвращения в МО. Она сказала, что дверь всегда открыта для меня. Я не была готова к такому шагу в тот момент, но мне очень помогло знание о том, что у меня есть выбор. После того, как я три недели пробыла в мире «вогов», он уже не казался мне таким ужасным местом.

Когда мой отец выздоровел в достаточной для поездки степени, мы отвезли его домой в Мичиган, где я осталась на недельку. Я все еще чувствовала, что должна вернуться в саентологию и попытаться там решить свои проблемы, поэтому 1-го августа я была в Лос-Анджелесе. После моего трехнедельного отсутствия мои дела в организации пошли хуже. Между мной и моей начальницой, Тиной, никогда не ладились отношения. Вскоре после моего возвращения мы сильно поругались, и я ушла с поста директора процессинга, отказываясь работать с ней. Я не помню, из-за чего мы поругались, думаю это было из-за того, что она не передавала мне сообщение от матери несколько часов. Командующий офицер, Гарри Эпштейн и этик-офицер пытались вернуть меня на пост, но я отказалась, заявив, что готова выполнять любую другую работу, но только не с Тиной. Я вызвалась добровольцем на просмотр папок и они согласились, по крайней мере, временно. Не думаю, что кто-нибудь в Лос-Анджелесе знал, что со мной делать. Если бы я совершила подобное на Флаге, меня немедленно бы отправили в ОПР, но здесь люди благоговели передо мной, потому что я была на Флаге, и кроме того, тогда в Лос-Анджелесе не было ОПР.

Я была в неопределенности. Я приходила каждый день и просматривала папки с утра и до вечера. Меня не наказали, поэтому у меня было столько же свободного времени, как и прежде. Однажды у меня была свободна вторая половина дня и я пошла прогуляться по Голливудскому бульвару. Внезапно что-то в моем сознании изменилось и я подумала: «Что я здесь делаю? Это не то, чего я ожидала, когда вступала в МО. На самом деле, я несчастна здесь и не могу продолжать так дальше. Я должна что-то сделать со своей ситуацией».

Здесь и сейчас я приняла следующее решение: я даю ситуации две недели. Если через две недели мои дела не улучшатся, я сделаю одно из двух: либо пойду и поговорю с кем-нибудь в организации, раскроюсь и признаюсь во всех своих мыслях и чувствах, либо уйду, не говоря никому о том, что собираюсь сделать. То, что я позволила себе иметь такие мысли, было очень важно. Это показало, что из-за своего отсутствия и длительного пребывания дома я начала освобождаться от контроля разума, под которым находилась столько лет. Человек, находящийся под таким контролем, никогда не позволит себе иметь критические мысли, не пропустив их через цензуру. Меня научили, что критические мысли означают нераскрытые проступки, но каким-то образом я осознала, что мои мысли были справедливы, а я невиновна.

I returned to work the next day, keeping my decision a secret from everyone. I had to deal with this on my own. Two weeks have passed and nothing has happened. I kept coming in every day and looking through folders. I had almost no contact with anyone, and until Friday, August 20, 1976, no one bothered me. That day, Harry Epstein decided to talk to me. He was very angry that I left my post and said that I should forget all this nonsense and come back. He sarcastically accused me of considering myself superior to everyone because I was on the Flag with Quentin. Epstein sent me to an ethics officer, who turned out to be kinder. He tried to persuade me to return to my post, but I still refused. He said that if I did not return, he would be forced to convene an evidence committee on my case. I knew I would have to act soon.

On Saturday morning, I looked through the folders as usual. Some of the people I worked with gossiped about a girl named Pandora Cooper, who was an auditor and case supervisor at an organization in Washington, D.C. There was a rumor that she wanted to leave, but she was not allowed. She was locked in a room against her will and forced to be audited. She pretended to agree with this and then told those who had captured her that auditing had helped her a lot, and she had changed her mind about leaving. Once she convinced them that she wanted to stay, they let her out of the room, after which she left the organization and never returned. I realized that what happened to Pandora could easily happen to me and decided to act quickly.

While I was the director of processing and receiving bonuses, I saved up about two hundred dollars. When I left that position, I no longer received the bonuses that a director was entitled to, only the MO salary, $10 a week, so soon my $200 would have been spent, and I wouldn't have had the opportunity to go anywhere, and I would have to give up my apartment. I came to the conclusion that if I wanted to leave the MO, it had to be today, before the evidence committee was convened.

It so happened that I had a free afternoon, which gave me the perfect opportunity to leave, because I wanted to be grabbed no earlier than the next day. But I still haven't made a final decision. I went swimming, took a shower, and put on a new dress that my mother sent me. Then I went to the pay booth to see if there were flights from Los Angeles, but all seats were booked. Then I went to the bus stop to see when the next bus was going to Michigan. The bus was for six in the evening and the ticket cost 125 dollars, which I could afford. It was half past three. I returned to my apartment and met one of my neighbors there. I tried to behave as usual. He went out to buy a newspaper, and I began to pack my things. Soon he returned and I hurriedly hid everything that I had packed. I told him that I had just gone swimming and the water was great, hoping that he would go swimming. Fortunately, he did so, and I was left alone again.

Now there was nothing to stop me from leaving, except for the barriers with which I surrounded myself. For an eternity, though in fact it may not have been five minutes, I frantically tried to make a final decision; I knew I would have to accept it. I wanted to leave, but I was afraid. I knew that this would be my only chance. If I don't do it today, this opportunity may not come up for a long time. However, I was still hesitant to leave or stay and felt like I was making the most important and hardest decision of my life. Finally, I packed my things into a small carry-on bag. I kept telling myself that I was miserable and that things wouldn't get any better, but I still wasn't sure.

Then, suddenly, it became clear to me that making the decision to leave is never easy, and if I wait for something like this, I will never leave. I made up my mind. Taking my things, I left the apartment. Of course, I couldn't take everything with me, because I could meet someone I knew on the way to the bus stop, and it would not be easy to explain the suitcases. I just took a small purse, a bag and a reticule. I even made up a story to explain why I needed these bags if I ran into someone on the street, but luckily I didn't need it. I was frightened by the thought of bumping into several people at once, and I was also afraid that I would be stopped and locked up against my will.

As soon as I arrived at a bus stop in Hollywood that was a ten-minute walk from my apartment, I bought a ticket to Michigan. Then I called my mother and told her that I was going home. She was overjoyed and supported me in my decision to leave. She said, "I always knew you were a free soul."