Осенью Хаббард продал корабль и мы переехали на наземную базу в отеле «Форт Харрисон» в Клируотере, Флорида. Жилищные условия значительно улучшились по сравнению с кораблем. Я была в одной комнате с двумя своими лучшими подругами, Лик и Карен, обе одиторы. Любому другому комната могла показаться тесной, но не нам. У нас было больше места, чем стало обычным в последние несколько лет, когда мы спали в одной комнате еще с пятьюдесятью женщинами. У нас был даже телевизор, от которого я уже успела отвыкнуть. Я поднималась в свой номер в обеденный перерыв и в конце рабочего дня, и смотрела телепередачи. Моими любимыми стали «Стар Трек», и «Околдованный», оба уже шли в повторном показе. Многие люди в Морской Организации любили Стар Трек, ведь нам нравилось думать о том, что мы выполняем миссию как экипаж корабля «Энтерпрайз».

Во Флориде я продолжала просматривать папки. Не самая волнующая работа на свете, но мирная. Некоторые из людей, чьи папки я просматривала, были знаменитостями, такими как Чик Кориа и Карен Блэк. Однажды я подошла к тогдашнему супервайзеру интернатуры, Брайану Ливингстону, насчет возвращения своих одиторских сертификатов. Я предполагала, что он знает, что ЛРХ приказал отменить их, но как оказалось он забыл об этом. Как раз когда он выписывал для меня программу, к нам подошла Джуди Таери и сообщила ему, что все мои сертификаты отменены ЛРХ. Брайан был в ярости и обвинил меня в том, что я пыталась перехитрить его. Я сказала, что думала он знает, что со мной произошло, и просто хотела узнать как я могу попросить свои сертификаты назад, но он отказался иметь со мной дело дальше.

В мае командующий офицер Продвинутой Организации в Лос-Анджелесе решил, что хочет моего возвращения и сделал запрос на Флаг. Мне приказали вернуться и назначили в должность директора процессинга, в той организации, где я первоначально и работала. Перед моим отъездом Джеф Уокер выдал мне программу, следуя которой я могла восстановить свои сертификаты. Как директор процессинга я отвечала за соло-одитинг всех людей, которые приезжали в Продвинутую Организацию на курс клирования и уровни ОТ. Хотя это и была должность намного лучше, чем та, что я занимала сейчас, просматривая папки, мне было жаль уезжать из Флориды. Я сделала запрос о том, чтобы остаться, но на мой запрос ответили отказом и у меня не было выбора, кроме как поехать в Лос-Анджелес.

В мае 1976-го я приняла пост директора процессинга в Продвинутой Организации в Лос-Анджелесе. Я чувствовала себя одинокой и сохраняла со всеми дистанцию Некоторые люди, похоже, благоговели передо мной, из-за того, что я провела так много времени на Флаге. Никто не знал о неприятностях, через которые я прошла. За все время, что я там провела, я так ни с кем близко и не сошлась.

Как в большинстве апартаментов Морской Организации, состояние дома, в котором я жила оставляло желать лучшего, но у меня была своя собственная маленькая комната. Дом располагался в Лос-Анджелесе и мы каждое утро ездили на работу в микроавтобусе в Голливуд, где и располагалась сама организация. Как директор процессинга я получала премии в дополнение к своему жалованию члена Морской Организации, так что я решила снять квартиру вне дома персонала за собственный счет. Я устроилась в довольно милую квартирку с двумя спальнями через дорогу от места работы, в которой жили два сотрудника Офиса Хранителей, но не члены МО. Я делила комнату с одним из них, Джином, но отношения были строго платонические. Мы спали на разных кроватях.

Жить вне места размещения Морской Организации было необычно для ее сотрудников, но мне это сошло с рук, возможно, потому, что я приехала с Флага и никто не осмеливался спорить со мной. Проживание в этой квартире дало мне больше личной жизни чем я имела за долгие годы. Я все отчетливее понимала, что я не счастлива в МО. Джин был единственным человеком, с кем я более-менее сошлась, и он не был в МО, хотя и был в саентологии. Я очень скучала по своим друзьям на Флаге (Флорида), особенно по Квентину. Квентин и я регулярно писали друг другу.

Когда я находилась в Лос-Анджелесе, я проводила все больше и больше времени одна. Я уходила в свою квартиру при каждой возможности, лишь бы подальше от организации. Иногда, во время получасового перерыва на обед я приходила туда и просто думала о своей ситуации. Я сидела там, ужасаясь при мысли о возвращении к работе и начинала ощущать себя в ловушке.

Были вещи, которые я ненавидела в своей работе. Например, я должна была совершать звонки людям, не оплатившим свой следующий уровень ОТ. Я должна была использовать тактику давления, чтобы заставить их вернуться. Помню, как я сказала одному человеку, что если он не придет на свой следующий уровень ОТ, он может умереть. Я очень не любила эти звонки, но это была часть ожидавшейся от меня работы. Я очень не хотела быть администратором, хотя должность считалась выше должности одитора. Я предпочла бы просто быть одитором и работать с людьми один на один, но в Морской Организации никогда не учитывали моих пожеланий.

Я начала подумывать об уходе и неделя за неделей я откладывала понемногу часть премий, которые я получала. В тот момент я не была готова к каким-либо реальным действиям, но «на всякий случай» откладывала деньги.

Однажды в начале июля 1976-го мне позвонила мама и сообщила страшное известие: мой отец был в отпуске в Филадельфии и у него случился сердечный приступ. Она сказала, что он в очень плохом состоянии и доктора не знают, переживет ли он ночь. Годы спустя она рассказала, что трижды пыталась дозвониться до меня, пока наконец ей это не удалось. Первые два раза никто не передавал ее сообщение. Я немедленно вылетела в Филадельфию. Перелет занял пять часов, и я летела, не зная, живым или мертвым я увижу своего отца. Для моей саентологической личности смерть не значила ничего. Вы просто отбрасываете одно тело, подбираете другое и начинаете новую жизнь. Тем не менее, все еще оставалась часть меня, осознававшая личную трагедию, которой стала бы смерть моего отца и боль, которую я почувствовала бы, если бы прибыла в госпиталь, чтобы обнаружить, что он уже умер. Когда следующим утром я наконец оказалась в Филадельфии, я с облегчением узнала, что мой отец выжил и с ним все будет в порядке. Однако с сердцем у него обнаружили серьезные проблемы, которые требовали постоянного наблюдения специалистов. Пока он был в больнице, ему выдали кардиостимулятор, от которого он теперь будет зависеть.

Когда я была в Филадельфии я много времени провела со своей мамой. Я была в «воговском» мире без единого саентолога поблизости. Мы остановились в отеле возле больницы, и когда мы не посещали отца, у нас было много времени для разговоров. Помню, один разговор зашел о жизни в Советском Союзе. Мама рассказывала мне, что люди в Советском Союзе не могут сами выбирать свою карьеру. С самого юного возраста правительство решает что человек будет делать не на основе личного желания, а на основе того, что лучше всего для Советского Союза. Я подумала об этом некоторое время и поняла, что моя жизнь в саентологии в точности такая, как у советского человека. Я хотела жить во Флориде и работать одитором, а была в Лос-Анджелесе и занималась работой, которой не хочу заниматься, и у меня не было выбора в этом вопросе. Я призналась матери, как я себя чувствую и она спросила меня, не поеду ли я с ней домой вместо возвращения в МО. Она сказала, что дверь всегда открыта для меня. Я не была готова к такому шагу в тот момент, но мне очень помогло знание о том, что у меня есть выбор. После того, как я три недели пробыла в мире «вогов», он уже не казался мне таким ужасным местом.

Когда мой отец выздоровел в достаточной для поездки степени, мы отвезли его домой в Мичиган, где я осталась на недельку. Я все еще чувствовала, что должна вернуться в саентологию и попытаться там решить свои проблемы, поэтому 1-го августа я была в Лос-Анджелесе. После моего трехнедельного отсутствия мои дела в организации пошли хуже. Между мной и моей начальницой, Тиной, никогда не ладились отношения. Вскоре после моего возвращения мы сильно поругались, и я ушла с поста директора процессинга, отказываясь работать с ней. Я не помню, из-за чего мы поругались, думаю это было из-за того, что она не передавала мне сообщение от матери несколько часов. Командующий офицер, Гарри Эпштейн и этик-офицер пытались вернуть меня на пост, но я отказалась, заявив, что готова выполнять любую другую работу, но только не с Тиной. Я вызвалась добровольцем на просмотр папок и они согласились, по крайней мере, временно. Не думаю, что кто-нибудь в Лос-Анджелесе знал, что со мной делать. Если бы я совершила подобное на Флаге, меня немедленно бы отправили в ОПР, но здесь люди благоговели передо мной, потому что я была на Флаге, и кроме того, тогда в Лос-Анджелесе не было ОПР.

Я была в неопределенности. Я приходила каждый день и просматривала папки с утра и до вечера. Меня не наказали, поэтому у меня было столько же свободного времени, как и прежде. Однажды у меня была свободна вторая половина дня и я пошла прогуляться по Голливудскому бульвару. Внезапно что-то в моем сознании изменилось и я подумала: «Что я здесь делаю? Это не то, чего я ожидала, когда вступала в МО. На самом деле, я несчастна здесь и не могу продолжать так дальше. Я должна что-то сделать со своей ситуацией».

Здесь и сейчас я приняла следующее решение: я даю ситуации две недели. Если через две недели мои дела не улучшатся, я сделаю одно из двух: либо пойду и поговорю с кем-нибудь в организации, раскроюсь и признаюсь во всех своих мыслях и чувствах, либо уйду, не говоря никому о том, что собираюсь сделать. То, что я позволила себе иметь такие мысли, было очень важно. Это показало, что из-за своего отсутствия и длительного пребывания дома я начала освобождаться от контроля разума, под которым находилась столько лет. Человек, находящийся под таким контролем, никогда не позволит себе иметь критические мысли, не пропустив их через цензуру. Меня научили, что критические мысли означают нераскрытые проступки, но каким-то образом я осознала, что мои мысли были справедливы, а я невиновна.