«Всеволод Сергеич, милый, найдите мне, Бога ради, по-русски перевод термина generation spontanee (фр. самозарождение) – ну, как это по-русски, "мгновенное зарождение" что ли? Чорт бы побрал ученых, которые выдумывают слова, а в диксионерах (Словарях) их нет. Прошу вас, найдите и сейчас же, немедля, дайте знать, мне нужно для моей Катковской статьи, которая, наконец, кончается. Спасите, родной... ваша Е. Блаватская»; Чего было бы проще поднять руку, позвонить серебряным колокольчиком, вызвать из Тибета всезнающего махатму или его челу193 – и спросить!...»194; «…Будучи в высшей степени порывистой, несдержанной и в иные минуты, до крайности наивной, Блаватская могла "до конца" отуманить только людей, еще более наивных чем она, еще более несообразительных. Главная же ее сила и условие ее успехов заключались в необычайном ее цинизме и презрении к людям, которое она скрывала весьма удачно, но которое все же иной раз прорывалось неудержимо. "Чем проще, глупее и грубее феномен, – признавалась она мне впоследствии, — тем он вернее удается. Громадное большинство людей, считающих себя и считающихся умными, глупы непроходимо. Если бы знали вы, какие львы и орлы, во всех странах света, под мою свистульку превращались в ослов – стоило мне засвистеть, послушно хлопали мне в такт огромными ушами!...»195; «…Но программа моя (Е.П. Блаватской. – В.П.)), если вы (Вс.С. Соловьев. – В.П.) одобрите, такая: пусть люди слышат о нас как можно более таинственного, но и неопределенного. Пусть теперь мы, теософы, будем окружены такой таинственностью, что сам чорт ничего через очки даже не увидит. А для этого нам нужно писать, писать и писать. Ну, до свиданья. … Ваша на век Е. Блаватская»196; ««…Поймите, что я схожу с ума, и сжальтесь над бедной вдовой...». Блаватская издавна выдавала себя за вдову, даже печатно. Между тем ее муж, с которым она никогда не разводилась, отставной действительный статский советник Н.В. Блаватский. несмотря на свои весьма преклонные лета, до сих пор здравствует и живет в своем хуторе. Я знаю об этом от его близких родственников»197; ««…около восьми лет тому назад я натурализовалась и сделалась гражданкой Северо-Американских Соединенных Штатов, вследствие чего потеряла все права на ежегодную пенсию в 5000 рублей, которая принадлежит мне, как вдове высшего русского сановника…». Что скажет скромный и почтенный, поныне здравствующий старец Н. В. Блаватский, когда узнает, что он «высший русский сановник» и что его вдова, при его жизни, должна была получать целых 5000 рублей ежегодной пенсии!.. Какая ирония судьбы! Елена Петровна, будучи еше почти ребенком, вышла замуж за пожилого чиновника, наперекор своим родным; после бурной, почти невероятной жизни она умерла шестидесяти лет, а он, хоть она и давным-давно выдавала себя за вдову, пережил ее»» 198; «Вторая часть "Отчета" м-ра Годжсона составляет весьма интересное дополнение к первой части и заключает в себе, так сказать, окончательные, несомненные доказательства обманов, производившихся Е. П. Блаватской. На первом месте является подробнейшая и тщательнейшая экспертиза (с приложением факсимиле) писем Блаватской и Кут-Хуми, наглядно и неоспоримо устанавливающая факт, уже достаточно понятный читателям, а именно, что представленные Куломбами письма, содержание которых приводится в первой части "Отчета", суть письма подлинные, написанные весьма характерным почерком Е. П. Блаватской, со всеми неподражаемыми оттенками ее своеобразного слога, и заключающие в себе указания на действительно бывшие обстоятельства и события, что, как видели читатели из первой части "Отчета", добросовестно расследовано Годжсоном.

Относительно писем за подписью махатмы Кут-Хуми экспертиза пришла к заключению, что большинство этих писем написано также Е. П. Блаватской. Те же из них, которых она, по обстоятельствам, не могла сама написать, оказываются произведениями ее пособника, индуса Дамодара. Очевидно, Блаватская и Дамодар выработали вместе "условный почерк Кут-Хуми"; но все же этот почерк, однообразный в общем своем характере, являет в некоторых письмах значительную разницу и особенности, свойственные почерку Дамодара…199»200; «В мае 1884 года английское общество занимающееся изучением психических явлений, исследовало так называемые феномены госпожи Е.П. Блаватской, вот к каким выводам эксперт этого общества пришел: «Во второй части "Отчета"…, помещено личное заключение Годжсона относительно вообще всего им исследованного. Он останавливается на следующих четырех утверждениях:

1) Главные свидетели существования махатм – Блаватская, Дамодар, Бавани Шанкар, Баваджи — сделали заведомо ложные показания по другим обстоятельствам этого дела, а потому на слова их и уверения никак нельзя полагаться.

2) Экспертиза почерков доказывает, что Кут-Хуми и Мориа – лица вымышленные, не существующие на самом деле.

3) Ни один из феноменов, известных Годжсону, не может почесться серьезным, и свидетели их постоянно путали, а в некоторых случаях, очевидно, намеренно лгали в своих показаниях.

4) Не было ровно никаких подтверждений "чудес"; напротив того — известные Годжсону и проверенные им факты только доказывали обманы»»201; «Прихожу утром. За громадным письменным столом сидит Елена Петровна в своем кресле, необыкновенном по размерам и присланном ей в подарок Гебгардом из Эльберфельда. У противоположного конца стола стоит крохотный Баваджи с растерянным взглядом потускневших глаз. На меня он решительно не в состоянии взглянуть – и это, конечно, от меня не ускользает. Перед Баваджи на столе разбросано несколько листов чистой бумаги. Этого прежде никогда не бывало — и я становлюсь внимательнее. У Баваджи в руке большой толстый карандаш. Я начинаю кое-что соображать.

– Ну, посмотрите на этого несчастного! – сразу обращается ко мне Елена Петровна. – Ведь на нем лица нет... Он доводит меня до последнего! Воображает, что здесь, в Европе, можно вести такой же режим, как в Индии. Он там, кроме молока и меду, ничего не ел — и тут то же делает. Я говорю, что если он так будет продолжать, то умрет, а он и слушать не хочет. И то уже сегодня ночью был припадок...

Затем она от Баваджи перешла к Лондонскому психическому обществу и снова стала убеждать меня относительно "хозяина". Баваджи стоял как истукан — в нашем разговоре он не мог принимать участия, потому что не знал ни одного слова по-русски.

– Однако такая недоверчивость к свидетельству даже своих глаз, такое упорное неверие, какое у вас, – просто непростительно. Это, наконец, грешно! – воскликнула Елена Петровна.

Я в это время ходил по комнате и не спускал глаз с Баваджи. Я видел, что он, как-то подергиваясь всем телом, таращит глаза, а рука его, вооруженная большим карандашом, тщательно выводит на листе бумаги какие-то буквы.

– Посмотрите... что такое с ним делается! – крикнула Блаватская.

– Ничего особенного, – ответил я, – он пишет по-русски!

Я видел, как все лицо ее побагровело. Она закопошилась в кресле с очевидным желанием подняться и взять у него бумагу. Но она, распухшая, с почти недвигавшимися ногами, не могла скоро этого сделать. Я подбежал, схватил лист и увидел красиво нарисованную русскую фразу.

Баваджи должен был написать на неизвестном ему русском языке: "Блаженны верующие, как сказал Великий Адепт". Он хорошо выучил свой урок, он запомнил правильно форму всех букв, но... пропустил две в слове "верующие", пропустил е и ю.