Дома наскоро что-то готовлю перекусить, главным образом — попить, кое-что надо собрать — и скорее на электричку. Прибегаем на последнюю, которая еще должна нас доставить к началу службы. Вечные тревоги: не отменили бы, не застряла бы в пути, не случилось бы чего-нибудь непредвиденного и так далее — даже спать не дают. Проснулись мы часа в четыре, не сразу встали, но в этот день как раз надо бы запастись силами. Надежды посидеть в поезде, отдохнуть немного не оправдались. Электричка битком, потому что до этого несколько отменили. Ну, нам плыть да быть. Пусть хоть эта везет, только бы довезла. Мне показалось, что она дольше двигалась, чем ей положено, но главное — мы снова видим заснеженный сумеречный Сергиев Посад. Скользят ноги, но нет сильных морозов. Как давно не были мы в Лавре! По дороге застал звон. Слава Богу, должны успеть услышать «С нами Бог!». Сколько прожито и пережито, сколько связано с Лаврой! Но не время вспоминать. Быстро темнеет. Мы встречаемся с Томой, карабкаемся вверх, пройдя темным и скользким переходом. Вот и Трапезная церковь. Народу много. Скорее бы снять тяжелое пальто, раскутаться и вслушаться в читаемое. Впереди вспыхнул свет в алтаре, засиял запрестольный образ Воскресения Христова, потом свет пришел к нам. Запел хор: «С нами Бог!». Запел так, как и раньше. И не хотелось бы других мелодий. С этими связано все, пережитое рождественскими ночами прежних лет. Так, видимо, складываются традиции. Словом, слава Богу, все как всегда: темная густая масса богомольцев, мощный хор, сияющий алтарь впереди. Все на месте, все еще живо и действует. Пропели, погасили свет, и мы снова слышим псаломские слова, зная, что скоро тихое чтение взорвется пением тропаря, когда десятки сильных юношеских голосов утверждают на нашей земле славу рождшемуся в мир Спасителю мира. Еще почитает чтец — и желанное «Дева днесь...» огласит всю Вселенную. Пусть пока это коснется здесь присутствующих, но потом во всех наших отечественных тысячах приходов будут греметь хоры, воспевая Отроча младо, Превечнаго БогаLIII.

Всенощное бдение, праздничное, рождественское — это по сути та праздничная поэма и симфония (хоть и без симфонического оркестра и стихов), которая включает веками отшлифованные формы поэтических образов и величественные мелодии, питающие наше восприятие Красоты мира, открывшейся в живом человеческом Лице, вошедшем в жизнь всех веков и народов. Им наша жизнь может быть очищена и возвышена, освобождена от рабства суете, страстям и тлению. Конечно, это требует подготовки, серьезной и постоянной. Требует работы над собой в условиях мира, в основном чуждого жажды этой красоты. В мире продолжается битва добра и зла. И поле ее — сердце человека, как сказал Ф. М. Достоевский. И вот это поле, заросшее сорняком, замусоренное свалкой житейских огорчений, опасений, всяких неприятных впечатлений, мы приносим Богу. Господи, помилуй и прости! Мы идем на эту службу с надеждой, что коснется Господь каких-то струнок души и она хоть как-то отзовется.

На полиелей выходят служащие длинной вереницей, более длинной, чем выходили на литию. Белые, отливающие серебром облачения усиливают ощущение света, напоминают о радости, юности, когда все воспринималось более непосредственно... Хотя годы могут и углубить это восприятие. Слава Богу, что есть у нас Церковь!

Вспоминаю всех, кого знаю, кого от души жалею, кому хотелось бы быть в храме, но не позволяет здоровье или что-то еще. Народ начинает шевелиться, расходясь к аналоям с праздничными иконами. Мы идем вперед. Хочется посмотреть, куда же перенесли раку с мощами святителя Филарета. Когда стало немного свободнее, а впереди подошли все, кому братский вход не воспрещен, нас пустили и туда. Оказалось, что рака так и стоит, где была поставлена. Дежурный ограждает ее от нас, но не очень усердно, отвлекаясь, поворачиваясь и даже выходя иногда. Это позволяет некоторым желающим приложиться к Святителю, потом уже подойти к иконе Рождества и помазанию. Отец Сергий жирно изобразил крест на лбу, так что хватило и на подсыхающие ранки на руках. Впереди — свой мир: там больше света и звуков. Там черные спины не загораживают образ, перед которым стоишь, и служащих. Но теперь я знаю — это не решающее. Дай Бог, чтобы в душе был мир, и тогда — есть помехи вроде высоченной и широкой мужской спины перед твоим носом или нет их — особенно не меняет главного. Если же Бог дарит хоть искорку радости, то и вовсе не заметны будут никакие препятствия к слушанию и восприятию службы.

Благочинный объявил порядок служб. Оказалось, что в этом году ночью будут служить в Троицком соборе. Вообще, это хорошо. Надо бы туда зайти хотя бы ненадолго. Пропели мой любимый светиленLIV. Кончилась всенощная, и сразу же вышел иеромонах говорить проповедь. Тихим голосом прочитал он по книжечке известный текст общего исповедования и ушел, не сказав людям ни единого слова от себя, хотя бы с праздником поздравил! Народ растекался, образуя толпы, где большие, где поменьше, у аналоев с крестом и Евангелием. Мы поискали отца Н.LV, нашли. От Л. узнали, что в Академии служба начнется в 23.30. Повторения там не будет, сразу литургия. Поисповедовавшись, пошли в Академический храм. Там обычно свободнее. Вечер удивительный. Небо над лаврскими храмами темно-розовое. Деревья в инее. Во дворе у ребят елка, украшенная горящими лампочками, которые бросают на снег разноцветные блики. Внизу молоденький иеромонах проводит исповедь. Мы поднялись в храм и с удовольствием растянулись на ковре, приготовленном для учащихся. Времени для отдыха мало, но так хорошо вытянуть ноги хоть на полчасика! На клиросе ребята читают молитвы ко Причащению. Читают двое, чередуясь. Это помогает вслушиваться в знакомые слова, не дает монотонности приглушать их смысл. Быстро пролетело это время, стали собираться ребята — хор. Стали шевелиться во всех углах богомольцы. Надо вставать. Л. привезла знакомую, которая всему удивляется шумно и многословно. Сейчас это очень некстати, и я потихоньку двигаюсь от нее подальше. Звонкие бубенчики — «колокола» над пролетом лестницы — возвестили о начале службы. Сережа (из Киева) вышел читать часы. Когда он окончил 9-й час, отцы стали выходить встречать Владыку ректораLVI. Ушел и левый хор. Вскоре пение тропаря праздника возвестило о приближении Владыки и начале литургии. Пели три хора. Основную нагрузку нес, конечно, главный, «верхний», хор (стоящий на хорах). Пели они громко, иногда казалось, что даже чересчур, но уж не задремлешь — во-первых, а во-вторых — это все-таки к месту и ко времени: вся служба — приветствие, гимн, хвала земной Церкви, возносимая на земле рожденному Творцу. Бывало, что сбивались с ритма, не всегда четко и точно вступали отдельные партии, но это уж так... в общем-то хорошо. И больше того — стоишь и чувствуешь, как необходимы и эти слова, и эти мелодии. Хочется впитать их, чтобы в них черпать противоядие тому пакостнику, который знает, как допечь. Он не устает и не ленится. Мы стоим, слушаем... хочется еще и еще слушать (не потому ли, что временной разрыв рассеивает, расхолаживает, все-таки принято было повторять всенощное бдение, которое сразу с литургией в эту ночь составляет то единое целое, которое обычно мы в такой мере не ощущаем?). Правда, стоять трудновато, но если хотя бы немного полежать на полу — можно и физически одолеть, не испытывая дремоты.

Когда пропели «Отче наш» и благословили всех, мы присели, зная, что будут читать рождественское послание Патриарха. Было уже 3 часа ночи. Пошли мы в Троицкий собор. Народу немного. Кое-кто сидит сзади, но основная часть стоит, заполнив весь четверик. Нигде никаких загородок! Служит отец наместникLVII. Хор поет совсем не так, как мы привыкли. Такое ощущение, что поют всего несколько человек, поют, «как встарь». Знаменный распев здесь звучит хорошо. Здесь не унисонное тягучее пение, когда теряешь смысл слова из-за бессчетно повторяющихся слогов. Совершенно неожиданное двух- и трехголосье в хорошем исполнении, да еще в древнем соборе с древними иконами, создавало впечатление удивительное, хотя и очень непривычное. Хотелось бы им заменить только что слышанное? Пожалуй, нет. Дополнить — да. Пусть будет и то и другое. Пропели и здесь «Отче наш». Мы собирались заглянуть и в Трапезную церковь, но кто-то не захотел. Решили двинуться в путь. Шли не спеша. Городок спит. На кустарниках и деревьях иней, поблескивающий в свете фонарей драгоценностями. Хочется молчать. Пришли рано. Посидели на вокзале, послушали несущуюся из сумки запись службы. В первой электричке было прохладно, но включили отопление, и мы почти заснули и даже бы неплохо отдохнули, если бы ватага непутевых горлопанов не надрывалась на весь вагон… да еще матом. Это — наш мир, в котором существование службы в рождественскую ночь, самой обители и вообще Церкви — такое чудо, которое мы по привычке не замечаем. Конечно, когда оно есть. Если же лишаешься его по какой-то причине — еще как заметишь! Соседство же таких сразу сведет с «небес» на землю. Боже мой! До чего же страшно и темно, жутко жить, а детям расти в таком окружении!..

Добрались до столицы и с удовольствием покинули вагон, чтобы скорее забыть таких попутчиков. Слава Богу, что не надо спешить на работу, как бывало прежде. Слава Богу, что можно будет лечь и спокойно заснуть... Хочется еще и еще слушать, вспоминать рождественские мелодии, думать о празднике, но не так это просто. Существует активный и злобный противник Божий, который всегда, не исключая и праздники (иногда же именно в праздники особенно злобясь), готовит свою сеть…

Вечером в Даниловом монастыре слушаю праздничные песнопения в хорошем исполнении. Небо чистое, темное. Видны звезды, что в Москве редкость, и полный серп луны. Кончается первый день Рождества Христова.

Богоявленский сочельник

18–19 января

Жаль, что нет под руками Минеи праздничной, или нет времени вникать в слова богослужебных текстов до службы, или нет того и другого вместе. Верно заметил отец Иоанн КронштадтскийLVIII, что чтение Минеи укрепляет веру. Интересно: тем, затронутых в Минее, больше, чем в проповедях, даже больше, чем в богослужении (не всё ведь читают). Совсем другое впечатление от службы, если заранее можно прочитать паремии, стихиры, каноны. И вот, слава Богу, есть возможность пробежать глазами Службу. Внимание задерживают слова: «Се Просвещение верных, се Очищение наше внити хощет во струи речныя, яко да скверну отмыет злобы человеческия и обновит сокрушенныя ны»LIX. Церковь от нашего лица не стесняясь говорит о том, о чем мы говорить не решаемся, да и думать не очень спешим: злоба нас оскверняет. Кто не подвержен ее тлетворному действию изнутри, тот, как правило, терпит от тех, чья злоба не довольствуется собственным сосудом, но рвется расплескаться вокруг. Очень тонкие замечания можно найти в богослужебных текстах. У нас впервые в жизни появилась такая возможность — держать в руках толстые книги (Минеи богослужебные).

Служба сочельника неотделима от праздника, и потому очень жаль всех, кто лишен возможности заметить это единство, быть в храме в сочельник. Хорошая служба в сочельник — часы, паремии. Через все услышанное проходит идея очищения мира через погружение Господа в воду, все собой проникающую, несущую всему освящение и исцеление. В этом снисхождении к людям и стремлении освободить мир, зараженный злобой, обезвредить, оживить силой Духа Святаго все на свете — человека и природу — можно видеть и удивительное уважение к человеку, желание поднять образ Свой до подобия Себе в любви к миру, людям, всему творению. К сожалению, об этом не говорят в проповеди, а стоило бы. Не случайно в тропарях после трех первых паремий14 звучит: «Человеколюбче, слава Тебе», а еще раньше: «Да просветиши во тме седящия». Во тьме... Это о язычниках времен Иоанна Крестителя? Или об иудеях, ждущих Мессию? Или и о нас, что-то знающих умом и часто сердцем далеко отстоящих... Наверное, обо всех, о каждом... тогда и теперь. Читают дальше о перенесении Ковчега, о взятии Илии, об очищении Неемана от проказы15. Опять тропарь о грешниках, которым «явился еси, Спасе наш...». И почти те же слова про сидящих во тьме, не осененных светом. И снова антифонно звучит слава Богу. После этого грозные и ясные слова пророка Исаии16 — «евангелиста до Христа», как его называют. От имени Господа он говорит о необходимости омыться от лукавства души. Сколько веков с тех пор пробежало, а лукавство до сих пор сдерживает многих, мешает простосердечно и открыто относиться друг к другу. Чаще всего лукавством враг всякого добра разбивает добрые отношения, разъединяет людей. Потому, наверное, Пророк говорит: хотите себе добра—оставьте лукавство, научитесь делать другим добро. Тогда и грехи не помеха: Бог учешет душу, как свежевымытую шерсть. Не хотите — меч вас пояст. До сего дня неразрешима эта задача: поверить Богу, оставить подозрительность, боязнь оказаться осмеянным во мнении других, прослыть недалеким, непрактичным, просто глупым, если идти другим навстречу с добрым сердцем. Опять в паремиях об Иакове, о дочери фараона, нашедшей в воде Моисея, о Гедеоне и молитве пророка Илии17 и, наконец, последняя паремия18 с такими трогательными, утешительными уверениями: забудет ли мать свое дитя, но если и она забудет — Я не забуду тебя. И — литургия. Быстро она пролетает, и уже освобождают дорогу духовенству для Великого водоосвящения. Хор поет, призывая принять «Духа премудрости, Духа разума, Духа страха Божия». Легко сказать — приимите... когда все это будет для других, а в себе не находишь ни премудрости, ни разума, ни страха Божия... Пророчества Исаии19 обращены к нам, расслабленным: Укрепитеся руки ослабленныя и колена разслабленныяутешитеся, и рцыте малодушным мыслию:укрепитеся и не бойтеся, се Бог наш суд воздает: Той приидет и спасет нас. Как бы научиться жить с надеждой, что найдется место среди собранных от Господа? Как надеяться на веселие вечных, когда живешь в бесконечной суете?.. В следующем отрывке из пророчеств того же Исаии слышим: Взыщите Бога... и обратитеся ко Господу Богу вашему и помиловани будете, яко помногу оставит грехи ваша. В Великой ектении звучит общее моление Церкви о том, чтобы разорился всякий лукавый совет, на нас движимый. Церковь знает связь между нашим внутренним состоянием и действием на него врага, потому и молится, чтобы Господь изъял нас «от всякаго навета и искушения сопротивника» и достойными соделал обещанных благ. Мы связь эту чувствуем, но не всегда так четко, чтобы молиться об укреплении. Да, враг способствует затемнению сознания, чтобы каждый из нас считал себя способным и сильным, тогда как силен он лишь с помощью Божией, а без нее быстро оказывается подавленным и мрачным. Молитва предстоятеля кончается освящением воды и... неизменным шумом в толпе. Конечно, всегда пробуют урезонить всех, но, наверное, делать это надо не в последний момент перед раздачей воды после освящения, а почаще и побольше говорить с людьми простыми, доступными пониманию словами. К сожалению, почти не слышно, чтобы с амвона учили стоящих в храме молчать. Просто молчать, чтобы не мешать другим. Тогда, конечно, надо начинать с алтаря и учить молчать работающих в храме в первую очередь...

Но пора вернуться к службе, уже вечерней, то есть к всенощному бдению. Время летит быстро. Вот-вот запоют: «С нами Бог!». Все знакомое — слова, мелодия... как и чувство сожаления, что они все-таки не во всей полноте входят в душу (жизнь подтверждает это). Не скажу, чтобы оно разъедало горечью, просто хотелось бы, чтобы упование было живее, действеннее («и уповая буду на Него и спасуся Им»), чтобы Советник («чуден Советник») живо и непосредственно, впрочем как найдет нужным, Сам руководил, оберегая душу от страха, смущения, неведения, раз «с нами Бог» — «крепок, Властитель, Начальник мира». Великое повечерие идет своим чередом. Хочется, чтобы «свет Твой, Господи», знаменовал нас (то есть был нашим отличительным знаком, своего рода знамением). «Свет неприступный». Какие емкие определения! И как он нужен в жизни, ведь «от юности моея мнози борют мя страсти»! Если слушать, только слушать, что поют и читают, то легко заметить, что переплетаются постоянно две темы: Свет, просвещающий «сущая во тьме», Свет Святой Троицы, и очищение, освобождение от скверны греховной.