Помню, что в этот вечер, перекрестив больную и сказав ее матери несколько слов утешения, я подумал, возвращаясь к себе:

— Господи, Господи! Что Ты сделаешь для нас, если матери делают такие вещи для своих детей!

На другое утро, чтобы ободрить и утешить эту семью, я предложил начать хвалебное моление Господу Иисусу и дать обет совершить благочестивое паломничество. Но, давая этот обет, я хорошо чувствовал, что добродетели нашей милой больной будут пред Богом сильнее, чем все наши слезы.

После полудня мы все — ее отец, мать, брат, сестры и я — сидели около ее постели, как доложили о приходе бедной девочки, которая ждала внизу и спрашивала о ее здоровье. Это была та самая девочка, которой Гаэтана так интересовалась и которую она одела своими руками, чтобы через нее проникнуть в несчастную павшую семью и возродить ее.

Гаэтана пожелала ее видеть. Ее пригласили войти. Мы отступили в нишу окна, чтобы не стеснять ее.

Находят много красоты в смерти Сократа во время беседы с друзьями о бессмертии. Тут предо мною было еще более высокое зрелище.

Гаэтана села на постели, велела ребенку приблизиться и стала предлагать ей вопросы по катехизису: "Кто вас создал и послал в мир? Что такое христианин?". Потом она осмотрела, как та одета: ее платье, фартук, ботинки. Сделала ей выговор за ее неряшество, расспросила о братьях и сестрах, ее отце и матери и стала затем говорить ей о необходимости молиться утром и вечером, крепко любить Бога и верно служить Ему.

Все наши разговоры прекратились сами собою. Я не узнавал более бедной больной. Эта сверхъестественная сила, этот властный тон, эта свобода ума, это пламя рвения, этот шестнадцатилетний ребенок, находящий в себе силы для наставления маленькой нищей, эти уста умирающей, гласящие о Боге и о Его религии,— никогда не видал я ничего подобного!

Слезы текли из моих глаз, пока она ласкала свою бедную девочку и с такою сердечностью оделяла ее деньгами и несколькими подарками.

Это были уже последние лучи светильника, готового угаснуть. Глубоко потрясенный, я уехал вечером и увидел больную лишь через пятнадцать дней, уже в предсмертной агонии…

За четыре дня до ее кончины случилась необыкновенная вещь: казалось, она услышала Божий призыв.

Она, которая до того не желала исповедоваться никому, кроме меня, хотя я горячо уговаривал ее обращаться в нужде и к другим, вдруг она забыла свою робость, забыла о человеке, помня лишь о Боге, и сказала своей матери:

— Пригласите священника, все равно какого. Причастие утишит мои страдания и подаст мне силу.

Было 7 часов вечера. Немедленной опасности не представлялось. Так как дом находился в сельской местности, вдали от церкви, то больную умоляли обождать до утра. Она с трудом на это согласилась и была погружена в глубокую задумчивость, сосредоточенность в молитве и отрешенность от земли.