Kniga Nr1382

Зачем страдание? Вот первый страшный вопрос человека, пораженного недугом, [потрясенного] смертью отца, матери, ребенка. Из души человека вырывается один крик: "Зачем, зачем?". Он становится молчалив. Его взгляд замирает. Он словно старается рассмотреть что-то в пропасти, где погребено его счастье. Потом время от времени он подымает голову. Он с мольбою смотрит на своих друзей и повторяет все одно и то же слово, потому что у страдания только один вопрос: "Зачем? Зачем? О, скажите мне: зачем?".

Увы! Зачем? Кто знает? Ни наука, ни философия не дадут на это ответ. Даже дружба — и ее слово бессильно. Когда друзья Иова увидели его под гнетом величайших несчастий, они просидели около него семь дней в [полном] молчании, не смея открыть рта, не зная, как его утешить7. И Виргилий, описывая гибель Трои, рисует нам женщин, сидевших на берегу моря, недвижимых, безмолвных, с глазами, полными слез, со взором, неподвижно устремленным на волны. Таким бывает человек под гнетом страданий.

Когда эти великие образы в первый раз прошли перед моими глазами, я был очень молод. Я помню, что их тогда не понял. Я их нашел преувеличенными. Мне казалось невозможным такое долговременное молчание. Но впоследствии я сам чувствовал, как молчание сковывало мои уста. Я сам узнал это тяжкое ощущение, когда даже не смеешь открыть рта, слишком ясно сознавая, что это бесполезно, что не удастся утешить.

Пусть же, если есть где-нибудь сила, которая может утешить,— пусть она придет! Пусть она нежно подложит руку под голову страдальца и прошепчет на ухо несколько тех слов, которые не умеет сказать сама дружба. Если она может, пусть она ответит на эти вопросы страдания: "Зачем? Зачем?" — вопросы, на которые нет ответа на земле, даже в сердце тех, кто горячо любит.

К чему страдания? Почему страдания, если мы живем под властью милосердного Бога? Я однажды предложил этот вопрос одному старику и не забуду никогда того выражения, с которым он мне ответил: "Именно потому, мой друг, что благ Господь". Я тогда был готов возмутиться. Теперь я не возмущаюсь и говорю: может быть!

Иначе ведь Ты был бы жесток, Господи! Ты создал человека. Он Твой ребенок. Ты его любишь, так как иначе зачем бы Ты создал его! Ты велик, необъятен, бесконечен. Человек слаб. Он живет только мгновение, и неужели Тебе было бы приятно угнетать его! Я, даже я, не мог бы сделать вреда ребенку. Я чувствую себя для этого слишком сильным. Мне было бы совестно злоупотреблять своим преимуществом. Какое же кощунство воображать, что Ты можешь злоупотреблять Твоим всемогуществом, Господи, поражая нас без цели, без причин, равнодушно оставляя нас на волю роковых законов, которые нас давят! Боже, неужели Ты когда-нибудь создал душу для чего-нибудь иного, как не для счастья? И, если Твоя рука болезненно прикасается к этой душе, не надо ли тогда, павши ниц, исповедать, что Ты делаешь это из милосердия, только с каким-нибудь таинственным намерением, которое когда-нибудь станет для нас ясным?

Я слышу горячее возражение нескольких лиц. Им кажется невыносимым парадоксом моя мысль о том, что страдания и горе в этой жизни происходят от Божественного милосердия.

Возможно ли нарочно, по обдуманному намерению, заставить страдать нежно любимое существо? И даже в некоторых случаях возможно ли заставлять страдать его тем больше, чем больше его любишь?

В этом весь вопрос.

Вот ребенок играет на краю пропасти. Он хочет сорвать цветок, поймать бабочку. Он наклоняется над пропастью и сейчас в нее упадет. Вдруг две сильные руки его схватывают тем стремительнее, чем они нежнее. Он кричит и отбивается. Откуда же нашло на него это страдание? Ясно, что из любящего сердца его матери.

Взгляните на другого ребенка. Он играет с ножом и сейчас себя ранит. Но тут приходит отец его, бранит его, вырывает у него ножик, иногда при этом наказывает его, чтобы больше не повторялась опасная забава. Ребенок кричит, а про себя обвиняет отца. Но впоследствии он благодарит его.

Пред нами больной ребенок. Мать берет его на руки и подносит к ножу хирурга. Ребенок кричит. Он отпихивает доктора. Он хочет бить свою мать. Но кто же скажет, что в эту минуту мать проявила к своему ребенку жестокость? Ребенок может сказать это под влиянием боли. Но мы смотрим на дело иным, более широким взглядом. Мы сочувствуем — кому? Ребенку? Да. Но еще более матери. Я знаю, что в этом случае ее сердце терпит большую муку, чем его сердце.

Примените к Богу то, что кажется столь прекрасным на земле, таким светлым, когда всматриваешься в заботы матери о своем ребенке, и вы поймете, зачем страдание. Без сомнения, если вы не верите в Бога; если вы не сознаете, что мы созданы для Него и все идем к Нему; если вы смотрите на этот обширный мир, как на арену, где сражаются между собою роковые силы,— тогда страдание не имеет смысла. Вам остается только молча питаться вашим горем, не беспокоя вашими криками ни людей, которые вам ничем не помогут, ни небо, для вас пустое. Наказание жить без Бога состоит в страдании без утешения.

Но выйдите из этого темного коридора. Встаньте на чистом воздухе, оглянитесь вокруг при ярком свете религии8. Верьте в Бога: Бога премудрого, всемогущего, всеблагого; Бога, Который создал людей для Себя, Который дал им пожить мгновение во временной жизни, чтобы они сделались достойными вечности, чтобы их разум, их сердце, воля — их личность, их привязанности были действительно созданием их собственных усилий. Верьте в Бога. Верьте, что Он, в то время как люди, Его дети, работают над этим великим делом, над ними наблюдает, им помогает, удаляет от них опасности, подымает и вдохновляет их проходить по земле, не прилепляясь к ней, проходить через мир, не ограничивая себя миром, не принижая и не извращая себя для мира. Верьте во все это, и вы начнете понимать, озаренные Божественной искрой, откуда приходит страдание и для чего Бог его допускает.