Kniga Nr1382
Вам открывается теперь новое значение страдания, его вторая высокая миссия. Когда человек пал, когда он под влиянием зла утратил чистоту своей души и вкус к добру, утратил великодушный порыв, подымавший его с земли,— Бог отдает его в руки страдания. Страдание было поставлено около зла, чтобы вырвать его из сердца человека. Страдание берет виновного человека и погружает его в свое очистительное пламя. Так при помощи огня золото выбрасывает из своей расплавленной струи всякую примесь.
Я не считаю возможным, чтобы хоть один серьезный человек, сознающий добро и зло, был склонен сейчас обвинять Божественное правосудие. Для меня оно является не только непременным элементом Божественной святости — оно истекает из благости Божией. Оно меня более привлекает, чем отталкивает. Бог, Который не наказывает,— это Бог, Который не занимается нами. Я не чувствую тяжести Его руки. Прочтите в книге Бытия великолепный разговор Бога с Авраамом о десяти праведниках, которые могут загладить беззакония тысяч виновных14,— и вы поймете всемогущую искупительную силу страдания.
Человек, который никогда не молится, который никогда не воздает Богу хвалы, который Его оскорбляет, который, может быть, богохульствует,— знаете ли, почему он живет, почему он доселе не поражен? Потому что есть вокруг него дети, которые молятся, жена, которая плачет, дорогие существа, которые кладут свои страдания, свою невинность на чашу весов и тем уравновешивают все его беззакония. И если народы продолжают существовать и эти громадные фабрики зла не лопаются под давлением греха, так это потому, то есть среди них люди, принимающие на себя добровольные искупления, люди, которые страдают и распинают себя за всю общественную неправду. Если иногда скапливаются позор и преступления, то накапливаются и бедствия. Присмотритесь пристальнее к безднам греха, и вы найдете всегда несколько великих душ, которые принесли себя в добровольную жертву, возвышенно перенесли несколько незаслуженных страданий, самоотверженно пролили несколько капель чистой крови, которая смыла потоки крови преступной.
4. Страдание животворит и расширяет душу
Вспоминаю слова поэта: "Ты, страдание, производишь истинных людей".
А другой поэт прибавляет: "Ничто не возвышает нас так, как великое страдание".
И вот я вижу третью, самую великую причину страданий. Она является не только светом среди мрака и обмана жизни, не только врачевством от жизненных заблуждений,— она оживотворяет и возвышает душу. Я чуть было не сказал, что она вновь ее создает; она вкладывает в нее красоту, трогательное величие, каких не в силах придать ей сама добродетель.
Замечательно, что на нашей печальной земле не выходило никогда ни великого человека, ни великого произведения без страданий. Ни гений, ни слава, ни добродетель не были достаточны, чтобы [придать] человеку величие. Страдание являлось всегда необходимым.
Пусть человек соединил на главе своей несколько венцов; человечество посмотрит на него, но, прежде чем признать его великим, подождет, чтобы он принял крещение страдания.
Сама добродетель, добродетель в счастье, явилась не самой великой вещью, которой можно восхищаться на земле. Всегда такой добродетели не хватало того несравненного совершенства, которое дает только страдание. Словно в царственной мастерской, где образуются великие души, гений, слава и добродетель способны создать [лишь] первоначальный абрис15, а последние черты, те, которые венчают произведения, накладывает сам великий мастер путем страдания. Отчего так? Скажут: это тайна. Да, но тайна эта разрешима.
Мы — малые существа, потому что мы ограниченные существа. И чем добровольнее мы соглашаемся на эти границы, чем больше в них заключаемся, тем мы меньше. Чтобы быть великими, надо выйти из этих границ, надо их сломать, надо со страшным усилием вырваться из этого жалкого круга. А для этого надо страдать.
Это можно сравнить с тем кругом горящих угольев, которыми индейские дети обкладывают опасное насекомое. Оно старается выйти из этого круга, но, отступая пред болью, не смеет этого сделать и умирает. Так бывает и с мелкими душами, а крупные выходят из круга, подвергая себя действию огня.
Взгляните на писателя: когда он доходит до великих мыслей? Разве в неге и праздности? Разве оставаясь в узких рамках своего ограниченного существа? Не тогда ли он творит, когда тяжелым усилием вырывается из этих рамок? Я только что окончил этот серьезный труд в тиши семнадцати ночей работы, и теперь, когда мое дело совершено, я дрожу еще от страдания, которое оно мне доставило. В сосредоточении столь же святом, как молитва, я спрашиваю себя: будет ли услышан мой голос? Вот в каком страдании рождаются произведения.