Зная близко митр. Антония (Храповицкого), особенно в старости, я не сомневаюсь, что если бы он не был болен, он бы несомненно бы к этому пришел (полностью отказавшись от всякого западного влияния), и увидел бы вместе с свт. Григорием Нисским и другими каппадокийцами, объективную действительность Божественного предведения путем отождествления со всеми людьми во вневременном акте Творения во Адаме всех нас в Раю, по Образу Святой Троицы, и общего всех нас [97], Грехопадения и Искупления в гефсиманском саду и крестном Сострадании - Сострадании на Животворящем Кресте Господнем на Голгофе.

Наше усвоение этой Божественной сострадающей нам объективной действительности искупления восстановлением того, что было в Раю - необходимое условие нашего спасения.

Задолго до митрополита Антония (Храповицкого) и архиепископа Илариона (Троицкого) в России была весьма интересная попытка вернуться в этом вопросе к древнему богословию. Еще в XIX в. свт. Игнатий Брянчанинов обратился к преп. Макарию Египетскому. Как известно, научный текстуальный анализ имеющихся у нас текстов преп. Макария Великого относит их к V в. С нашей точки зрения это весьма вероятно, потому что это значит, что они были написаны после св. каппадокийских отцов, что следует и из смысла этих текстов.

Вот что говорит свт. Игнатий, цитируя текст св. Макария Великого: "До падения человека тело его было бессмертно, чуждо недугов, чуждо настоящей его дебелости и тяжести, чуждо греховных и плотских ощущений, ныне ему естественных [98].

"Чувства его (человека) были несравненно тоньше, действие их было несравненно обширнее, вполне свободно. Облеченный в такое тело, - продолжает свт. Игнатий, - с такими органами чувств, человек был способен к чувственному видению духов, к разряду которых он принадлежал душою, был способен к общению с ними, к тому боговидению и общению с Богом, которые сродни святым духам (Быт. 2 и 3). Святое тело человека не служило для сего препятствием, не отделяло человека от мира духов. Человек, облеченный в тело, способен был для жительства в Раю, в котором ныне способны пребывать одни святые и одними душами своими, в который взойдут тела святых по воскресении. Тогда эти тела оставят во гробах дебелость, усвоившуюся им по падении; тогда они соделаются духовными, даже духами, по выражению преп. Макария Великого явят в себе те свойства, которые им даны были при сотворении. Тогда человеки снова вступят в разряд святых духов и в открытое общение с ними. Образец тела, которое вместе было и тело, и дух, мы видим в теле Господа нашего Иисуса Христа по Его воскресении".

Текст, который мы передали курсивом, - по духу классически каппадокийский: здесь и рассуждение о падении человека (людей во множественном числе), употребление термина "снова" в описании спасения.

Но посмотрим дальше.

"Падением изменились и душа, и тело человеческие. В собственном смысле падение было для них вместе и смертию. Видимая и называемая нами смерть, в сущности, есть только разлучение души с телом, прежде того уже умерщвленных отступлением от них истинной жизни, Бога. Мы рождаемся уже убитыми вечною смертью! Мы не чувствуем, что мы убиты, по общему свойству мертвецов не чувствовать своего умерщвления. Недуги нашего тела, подчинение его неприязненному влиянию различных веществ из вещественного мира, его дебелость суть следствия падения. По причине падения наше тело вступило в один разряд с телами животных; оно существует жизнию животных, жизнию своего падшего естества. Оно служит для души темницей и гробом. Сильны употребляемые нами выражения! но они еще недостаточно выражают ниспадение нашего тела с высоты состояния духовного в состояние плотское (ср. со Златоустом: его толкование ???????? - "низвержение с высоты")...

"Нужно очищение себя тщательным покаянием, нужно ощутить хотя в некоторой степени свободу и высоту состояния духовного, чтобы стяжать понятие о бедственном состоянии нашего тела, о состоянии его мертвости, причиненной отчуждением от Бога".

К приведенным мыслям свт. Игнатия интересно прибавить размышление современного богослова прот. Александра Шаргунова о толковании русского религиозного мыслителя XIX в. Владимира Соловьева [99].

"Заслуга Соловьева в утверждении, что прежде всего надо "поставить вопрос о зле" и понять, "насколько он важен для всех... Ибо наступает, - говорит он, - последнее крайнее проявление зла в истории", "представление его краткого торжества и решительного падения". Но чтобы различить "обманную личину, под которой скрывается злая бездна", надо увидеть всю глубину этой бездны. Мы говорим здесь о первейшем христианском догмате. Ослабить веру в факт первородного греха не менее опасно, чем утратить веру в Бога, ибо ослабление веры в факт первородного греха приводит неизбежно к иллюзиям в оценках духовной жизни и в истории, к "романтическому утопизму" (курсив наш - Еп. Василий).

Это чревато катастрофическими подменами в коренном вопросе: о тайне добра и зла.

Помимо собственного переживания Софии, Соловьев развивал идею мировой души, взятую из гностицизма или прямо из язычества. Многие выдающиеся православные богословы, исследовавшие эту идею в свете опыта православия (архиеп. Серафим Соболев, прот. М. Помазанский, иеромонах Серафим Роуз), отмечали полную ее несовместимость с христианством.

"Так как душа чего бы то ни было есть его сердцевина, - пишет прот. М. Помазанский, - присуща ему, внедрена в него, то отсюда следует, что все отрицательные явления жизни мира, жизни человечества, каждой сознательной личности, все зло, какое фактически существует, падало бы виной на душу мира".