И другие “богоискатели” ищут более или менее усердно, придумывают “новые пути” к Богу, но, аще не смирятся пред Церковию — кончат ненавистью ко Христу, ибо ненависть к Церкви уже во многих из них заметна.

Почему Толстой так возненавидел Господа Иисуса Христа? На этот вопрос вот что мне отвечал бывший когда-то его друг, а потом покинувший его навсегда Вл. С. Соловьев: “может ли сей гордец простить какому-то “Назаретскому Плотнику”, что Тот раньше его, Толстого, дал миру такое учение, которое преобразило мир, удовлетворяя всем запросам духа человеческого, а он, всемирно-известный Толстой, при всех своих усилиях, в сущности только все разрушал, а если что и создал, то все исчезнет с лица земли раньше, чем его кости сгниют в могиле?”

Таковы плоды гордыни. Таков исход самочинного богоискательства вне Церкви...

Но и в недрах Церкви, и в среде верующих враг ищет случая посеять плевелы гордыни, чтобы оторвать людей от Церкви. И тут он надевает личину добра, чтобы под нею укрыть яд гордыни. Откуда все эти секты: баптизм, штундизм, молоканство; все эти “братцы”, “старцы”, “сестрицы”, бродяги-мнимоюроды? Откуда доверие к ним?

Если бы православные люди жили по духу своей матери Церкви, если бы в смирении и простоте сердца держались ее заветов, то несомненно ощущали бы в себе самих благодатную жизнь Церкви, сознавали бы себя не бумажными, а живыми членами тела Церкви, жили бы ее жизнию и дышали полнотою этой жизни. Их дух не томился бы жаждою какого-то богоискания: эта жажда с избытком удовлетворялась бы от источника приснотекущей благодати в недрах самой Церкви. К несчастию, православные нашего времени в большинстве своем потеряли руководящее начало церковной жизни, которым жила и крепка была наша старая Русь: это — дух глубокого смирения грешной души пред Богом и небесною Церковью; это — сознание своего духовного бессилия жить без Божией благодати, текущей живым потоком в таинствах Церкви и в живом молитвенном общении с небесными членами Церкви — святыми Божиими. Последствием потери этого духа, этого сознания, и является искание самооправдания, минуя покаянный подвиг или удовлетворяясь в сем святом деле якобы смиренным, но в сущности холодным, рассудочным сознанием своей греховности вообще, уклонением от креста и сострадания Христу, необходимого для христианина, если только он желает быть живым членом тела Христова, то есть Церкви. Хочется сразу стать святым; забывается, что смиренный грешник-мытарь милее Богу лицемера-праведника фарисея. Забывается, что чем ближе мы к источнику света, тем ярче, отчетливее вырисовывается наша тень. Чем ближе кающийся грешник подходит к Богу, тем виднее ему самому его грехи, тем глубже он познает свое падение.

Не то — у сектантов, раскольников, еретиков. Называя себя грешниками, они не прочь повторить пред Богом молитву фарисея: благодарю Тя, яко несмь, яко же прочий человецы. А в душе, полусознательно, а может быть и сознательно, готовы прибавить: “или якоже сей православный”. И вот, когда православный увидит греховность своей жизни, когда вздохнет об этом, они готовы сказать ему: “иди к нам, смотри, как хорошо живут наши!” Вот и готово искушение для смущенной души православного, который потерял основное руководящее начало православной духовной жизни. Свою греховность он видит, а исход из этой греховности в покаянном чувстве и таинствах Церкви в его сознании как-то затуманился, и выходит как будто в его греховности виновата его православная вера! А враг — тут как тут: “если там живут святые, то стало быть они и к Богу ближе: иди к ним! Там легче спастись!”.. И эта мысль о легком спасении отравляет душу несчастного, и он мнит, что обрел верный путь ко спасению. И в душе своей он уже осуждает родное православие, как проповедь “бремен тяжких и неудобоносимых”. А это, конечно, есть уже плод гордыни, посеянной в этой бедной душе в то время, когда она имела неосторожность допустить к себе мысль возможности спасения вне Церкви. В сущности, эта мысль и есть хула на Духа Святого, живущего и действующего в таинствах Церкви. Вот почему грех ереси, грех мысли, судится судом Церкви, паче рещи — судом Божиим строже других грехов, грехов воли человеческой. Грех воли, как бы он ни был тяжек, хотя бы это был даже из числа так называемых смертных грехов, скорее сознается человеком и ближе к покаянию, чем ересь. Впавший в ересь не допускает и мысли о покаянии: ведь, он обрел якобы правый путь ко спасению, в чем ему каяться? Напротив, у него является склонность других совращать в свою секту и это он считает делом ревности о спасении ближнего, святым делом, исполнением своего долга. Всякий грех воли сопровождается укоризнами совести, по крайней мере на первое время, пока не огрубела душа во грехе. В грехе ереси напротив: яд духовный действует возбуждающим образом, неофиты бывают ревностнее, вернее сказать — ревнивее родившихся в ереси. В православии якорем спасения является догмат, его чистота и — смирение духа, плодами коего уже бывает приложение догмата к жизни в исполнении заповедей Божиих под руководством матери-Церкви. В этом существенное условие спасения. У сектантов на первое место выставляется как будто жизнь по заповедям, но лишенная духа смирения, отравленная ядом фарисейского самоцена, не оживотворяемая благодатию таинств; эта якобы добрая жизнь расцветает на почве, удобренной тщеславием, и гаснет, вянет, как скоро нет этого удобрения. Самый догмат, в угождение ветхому человеку, искажается до того, что является уже не основою, на которой зиждется добродетельная жизнь, а наоборот — подрывает эту жизнь. Пример — учение сектантов о спасении без добрых дел.

Так исконный человекоубийца скрадывает неопытные, неутвержденные в православии души, подменивая сокровище христоподражательного смирения духом тщеславия и превозношения, сокровище послушания матери Церкви — самочинием и самосмышлением, а потому и мир богопреданной души — отравою самоцена и ощущение благодатной жизни на лоне Церкви — самодовольством фарисея.

Вот почему из всех христианских исповеданий самое ненавистное, самое, выражаясь по-нынешнему — одиозное — для врага Божия — православное, как чистейшая истина, абсолютно противоположная лжи. Разрушить Церковь православную для него значит в сущности покончить с человечеством: сатана ведь, знает, что цель бытия мира земного есть спасение рода человеческого, а носительницею благодати сего спасения является Церковь Православная. Вот почему все силы ада и устремлены на нее. К союзу против нее ад привлекает и всех сектантов и инославцев: иудеи и язычники, магометане и буддисты, католики и лютеране, спириты и хлысты, безбожники и материалисты, лжемистики и всякого рода либералы от эсэров до ка-деков обоего сорта — все пылают ненавистью против непорочной невесты Христовой — Церкви Православной с достойным удивления единодушием. К несчастью, враг находит себе союзников даже среди тех, кои якобы ревнуют о православии. Не говорю уже о представителях печатного слова либеральных лагерей, по мановению масонской десницы с пеною у рта бросающихся на нас, аще и недостойных служителей Церкви, даже наши политические единомышленники, именующие себя православными, часто работают в руку врага Божия, хотя от них-то надо бы ожидать побольше благоразумия в этом отношении... Да что говорить о мирянах? Даже среди иноков, посвятивших себя Богу, давших обеты всецелого отсечения своей воли и смышления пред Церковию, даже среди афонитов в последнее время явилась секта, восстающая на Церковь якобы за имя Божие!.. Это ли не великое искушение?.. Казалось бы: кому как не монахам, подавать верующим пример послушания Церкви? А вот, подите же!.. Дух гордыни проник и в ущелья святого Афона и обуял простецов и они вообразили себя умнее двух вселенских патриархов и всего нашего С. Синода и за свое упорство в ереси подпали суду церковному.

И снова, как во времена оны древние, повторилась старая история; инок некий, мало изучавший богословские науки, вовсе незнакомый с науками философскими, даже пренебрегавший ими, едва прочитавший несколько книг аскетического содержания и не усвоивший их смысла как следует, пустился в метафизику и придумал, или, как он сам говорит, “открыл новый догмат”, а в сущности додумался до философской, метафизической бессмыслицы, что “самое имя Божие есть уже Сам Бог”. Конечно, и сам мистик-монах, стараясь воплотить в словесную формулу свои переживания, не понимал, что говорил: он просто взял из заметок о. Иоанна Кронштадтского эту формулу, в которой покойный старец наскоро отметил свое мысленное и сердечное благодатное соприкосновение, в молитвенном состоянии, с Богом, со святыми, а наш невежественный в богословии и философии автор из этой формулы уже провозгласил новый догмат, не подумав о последствиях такого смешения понятий из области психологии и чувства с понятиями из области боговедения и точной богословской науки. Произошло нечто вроде подмены догматики поэзией, но с практическим применением к духовной жизни. Когда это применение обнаружило неправильность основного положения новоизмышленного догмата, то на него было обращено внимание церковной власти, внимание тех, кому Церковию вверено охранение чистоты веры. Лжедогмат был всесторонне рассмотрен, при свете учения св. отцов, сначала двумя вселенскими патриархами, а затем и С. Синодом нашей Церкви и объявлен ересью.

Казалось бы, дело кончено, вопрос выяснен, решен, указаны точные основания в учении св. отцов, показано даже с какою древнею ересью этот лжедогмат находится в тесной связи и когда эта ересь обличена и анафематствована. Казалось бы: простецам ли пускаться в тонкости богословия и — даже философии, ими же, кстати сказать, по невежеству их, презираемой?

Но нашелся интеллигентный монах, вчерашний гусар, хотя никакого богословия не изучавший, но ум свой достаточно изощривший для того, чтобы подбирать слова по “Симфониям” из Библии и с невозможными натяжками толковать их по своему смышлению, чтобы тем сбивать с толку простецов. Пущена в ход вся схоластика прирожденного католика, вся логомахия, достойная не послушного сына Церкви, а искусного иезуита, и вот явилась “Апология веры во имя Божие”, способная, надо сказать правду, загипнотизировать и не простеца только. Ею увлеклись некоторые наши дилетанты богословия и из интеллигентов. Некоторое извинение сим интеллигентам дает только то, что “Апология” явилась раньше синодального послания о новой ереси. Но если даже люди развитые увлеклись, то мудрено ли, что простецы-афониты, лишенные всякого окормления в богословском мышлении, пошли за новым ересиархом, не сознавая гибельности такого учения? Стоило им только забыть мудрое правило святых отцов — не пускаться монаху-простецу в богословские исследования; стоило забыть основное правило монашества — святое послушание заповедям Церкви, отсечение своего смышления пред учением пастырей Церкви, смиренную, в простоте сердца, веру в Церковь, ее же Глава — Христос, и — отпадение от Церкви стало совершившимся фактом. Простецы вообще склонны верить, не рассуждая; так бы оно и должно быть, но кому верить — об этом и простец должен бы подумать: тому ли, кому Христос заповедал: слушаяй вас Мене слушает, или же первому встречному самозванцу учителю? Церкви ли или ее пастырям, свое учение предполагающим от имени св. Отцов, или же неучившемуся нигде в духовных школах монаху, вчерашнему гусару?.. Достойно внимания, что во всей этой истории ни один из отпадших не вспомнил, не задумался над вопросом: “а как учит Церковь? Не разойтись бы мне с нею? Ведь, вне Церкви нет и спасения”... Увы, дух гордыни так обуял несчастных, что они, ни мало не задумываясь, поставили себя судиями пастырей Церкви, стали составлять свои соборы (это — без епископов-то!), сочинять на этих самочинных сборищах свои безграмотные вероопределения и анафемы на инако, то есть, по-православному, мыслящих... В Андреевском скиту дерзнули даже в храме провозгласить анафему святейшему вселенскому патриарху и нашему Синоду и, конечно, перестали поминать их при богослужении.

Так посмеялся над несчастными монахами сатана, обуяв гордынею!

А что всего бедственнее: когда, по уставу св. горы, новые еретики были изгнаны с Афона, когда в обителях, заразившихся было ересью, восстановлено благочестие в духе православия, изгнанные не смирились, не познали своего заблуждения, а стали почитать себя как бы мучениками за веру во имя Божие! Как будто вера во имя Божие в том и состоит, чтобы самое имя почитать Богом! Очевидно, они даже самого слова “верую” не понимают, предполагая, будто оно значит: “признаю за Бога”.

И вот, гонимые совестью, они начинают метаться из стороны в сторону...