В виду сего немедленно из Одессы же по телеграфу сделано было сношение с Обер-Прокурором Святейшего Синода о разрешении напечатать послание брошюрой уже с подписями; это разрешение получено и послание напечатано Одесским Андреевским подворьем в количестве нескольких тысяч экземпляров и потом доставлено на Афон. Мера эта имела добрые последствия: после сего уже не ссылались на отсутствие подписей, как на доказательство неподлинности послания. Кстати скажу, что я взял с собою на Афон и распространил там 1000 экземпляров своего отзыва Святейшему Синоду, напечатанного в “Церковных Ведомостях”, под заглавием: “Великое искушение около святейшего имени Божия”.

30-го мая, на пароходе “Афон” мы ушли в Царьград, а 31-го, около 4 часов пополудни, мы были уже там. Здесь, еще на пароходе меня встретили представители подворий афонских, а от лица его святейшества, вселенского патриарха, меня приветствовал его протосингел и личный секретарь, а от посольства — генеральный консул, в сопровождении секретаря посольства и каваса. Помещение мне было приготовлено в покоях самого императорского посла.

В субботу, накануне праздника Святой Троицы, меня принял его святейшество, вселенский патриарх Герман V-й. Около 11-ти часов утра я прибыл в патриархию. Меня сопровождали: секретарь посольства В. С. Серафимов, драгоман Эрзерумского консульства В. С. Щербина и С. В. Троицкий. Переводил личный секретарь его святейшества г. Папа-Иоанну.

Патриарх принял нас в малом кабинете. Подходя к его святейшеству, я приблизительно сказал: “имею счастие приветствовать ваше всесвятейшество от лица Всероссийского Святейшего Синода и представить его рекомендательную грамоту. Лично же почитаю долгом испросить ваших святых молитв, яко предстоятеля Церкви-матери”.

Патриарх ответил, что очень рад видеть представителя Русского Святейшего Синода и получить братский от Синода привет. Мы трижды облобызались. Мои спутники приняли от первосвятителя благословение. Патриарх пригласил нас сесть и, приказав подать угощение, стал расспрашивать о нашем Синоде, его составе, устройстве и под. Когда я заговорил об афонской смуте и раскрыл на это печальное явление в церковной жизни взгляд Святейшего Синода, я указал и на опасность в этом деле со стороны подпольных, незаметных со стороны явлений и вмешательства врагов Церкви и государства. Следы этих влияний я указал в некоторых периодических изданиях, вносящих уже и теперь ложь и клевету и обман читателей. Я просил патриарха теперь же наложить запрещение в священное лужении на игумена Арсения, позволившего себе в своем письме на имя архиепископа Назария назвать послание патриарха “еретическим” и сеющего по всему Афону предубеждение против меня в русских иноках. При этом я передал патриарху, в силу указа Святейшего Синода, и самое письмо игумена Арсения на имя архиепископа Назария. Патриарх ответил, что полный “аргос” на Арсения уже наложен. Затем я предложил на рассуждение патриарха вопрос: можно ли благословлять упорствующих, если будут просить благословения из простого приличия? Святитель сказал, что Божие благословение преслушникам Церкви не подобает преподавать. Далее я вопросил его: следует ли тем, которые изъявят раскаяние, предлагать подписку в том, что они глубоко раскаиваются в заблуждении и всецело, безусловно приемлют учение Церкви? Патриарх сказал: “малиста!” В отношении упорствующих я высказал мысль, что список тех, которые окажутся нетерпимыми на Афоне и будут удалены или же сами удалятся в Россию, было бы желательно и полезно иметь Святейшему Синоду для предупреждения настоятелей русских монастырей от заразы еретических мудровании. Патриарх одобрил и это. При прощании старец был особенно ласков, трижды облобызал меня и молитвенно пожелал, чтобы небесная Домостроительница Св. Горы помогла мне в исполнении порученного мне дела. После он прислал мне свою грамоту на имя Кинота Св. Горы о том, чтобы священный кинот не препятствовал мне в священнослужении и оказывал всякие услуги во время моего пребывания на Святой Горе.

В субботу же, после завтрака у посла, ездил в Балукли, к живоносному источнику, и в святую Софию. В Балукли настоятель храма, митрополит, любезно показал мне храм, могилы патриархов (почивают не в храме, а на кладбище около самого храма) и угостил неизбежным в таких случаях “глико” и кофе.

Посещение св. Софии произвело на меня глубоко грустное впечатление. У входа встретил нас старый турок и при помощи какой-то нищей девочки открыл тяжелую чарду, закрывающую вместо дверей вход во храм. Мы очутились в просторном притворе, на пороге коего нам предложили надеть туфли. Обычай этот напоминает нечто библейское: “сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, земля святая”. Обычай добрый: не следует в храм Божий вносить уличной грязи...

Еще завеса — чарда, и мы в храме. Чудный, необъятный, светлый купол его поражает своею красотою и легкостью. Справа и слева бегут в высь стройные колонны. Простор, приятный резонанс, — чувствуется как реяние теней давно минувшего... Ведь здесь, в этом храме, когда-то воистину небеси подобном по красоте украшений своих, около 930 лет назад, стояли и восторгались службою божественной наши предки-язычники: ведь, вот тут, под этим величественным сводом, в их сердцах решался великий вопрос: быть или не быть нашей Руси православною... Благословен день и час, когда совершалось это! Благословенна память и тех греков, которые благоговейным служением и чудным пением тронули их сердца, пленили простые души в послушание веры; так что не знали они, по их же свидетельству, где они находились тогда: на небе или на земле? Благословенна память и тех мудрых в простоте своей предков наших, которые открыли свои сердца для прикосновения благодати Божией предворяющей, дабы потом она стала и спасающей... Они, язычники, принесли в своих добрых сердцах своему славнодержавному князю Владимиру, яко купцу ищущему доброго бисера — дорогую жемчужину Православия...

А теперь... стоит в тоскующей совести уже другой вопрос — уже о самой Софии: быть ей в былой славе храма православного, или же оставаться в поругании, унижении, обслуживая для поклонников лжепророка место их мечети?.. Оставлена, покинута, поругана, осквернена великая святыня христианства! И около пяти веков протекло над нею и стоят около нее будто часовые около пленника, минареты, и теперь кажется — будто еще витают в ее притворах плачущие тени древних царей и патриархов византийских: смолкли хоры певцов христианских, и раздается дикий вопль муллы, в котором слышится и торжество победы лжепророка над Христом, и уже предчувствуется близость победы Христа над обманщиком... Чу! Где-то на хорах раздался мелодичный речитатив другого муллы... Он вычитывает стихи из корана...

Бедная София! Сердце сжимается при мысли о том, что же ждет тебя наконец? Придет ли час твоего освобождения? Или фиал гнева Божия за грехи людские еще не до дна излиян? Но, ведь, уж столько веков на юго-восточной колонне отпечаток окровавленной руки султана Магомета свидетельствует о жестокостях корана, наполнившего до узд конских этот храм трупами хотя и грешных, но все же христиан...

Страшны суды Божий и непостижимы пути Его!..

При всем величии храм производит тем более печальное впечатление. Стены покрыты пылью, мозаики и фрески замазаны известью, только полы покрыты циновками, а по местам и коврами. Но, ведь, на Востоке пол есть вместе с тем и сиденье: вот почему, может быть, и заботятся о его чистоте, предлагая входящим надевать туфли.

Обходя этот храм-первообраз, я невольно переносился мыслию в наши русские храмы — Софии: в Киев, в Новгород, в свою, ставшую мне родною Вологду и наконец — в Кронштадт. Величественны сии храмы; прекрасны в своем роде; располагают душу к молитве; но ни один из них не возносит так душу к небесам, как этот, столь печальный ныне храм, покинутый благодатию Божией... Разве только Кронштадтская София может дать душе утешение в ее печали по Софии Цареградской. Это точная, лишь на 1/4 уменьшенная копия Константинопольской Софии (диаметр купола в Царьграде 16, а в Кронштадте 12 сажен). Но какая красота отделки, архитектурных линий, какое обилие света! {Нельзя от души не пожалеть об одном: изображения святых носят крайне странный, чтобы не сказать больше, характер: лики зеленые, будто писаны с мертвецов.} В нижней галерее, впрочем, — под колоннами, есть и полумрак, которого иногда просит сама молящаяся душа. Вместо паникадил — громадные хоросы, как бы необъятные кольца, на коих расположены иконы и лампады. Разница с хоросами на Востоке лишь та, что там они тихо описывают круги во время богослужения, как бы изображая движущиеся светила небесные, а у нас — неподвижны...

Был и в патриаршей церкви: здесь почивают св. мощи царицы Феофании и св. великомученицы Евфимии всехвальные. Бог привел мне поклониться сей мученице, в самый праздник ее памяти. Она почивает в сребропозлащенной раке, устроенной, как мне говорили, усердием в Бозе почившего митрополита Антония и других благочестивых жертвователей из Петербурга. Нигде не видел я так открытых св. мощей, как здесь. Лицо св. мученицы совсем открыто, как будто она недавно почила, сохранились прекрасные черты ее девственного лика, только немного потемневшего от времени. Глава увенчана сребропозлащенным венцом наподобие венчального. На внутренней стороне крышки приятно было прочитать славянскими буквами слова: “Святая мученица Евфимие, моли Бога о нас!”